– Нет, мама, довольно! Я… мы уже слишком взрослые, чтобы вечно нас лупить!

Дара по-щенячьи заскулила от страха, но тут же заткнула себе рот кулаком.

– Чудесно, – сказала королева, опуская руку и неожиданно успокаиваясь. – Я рада, что вы сами это осознали: вы уже не дети. А значит, готовы нести наказания, как взрослые. Ступайте к себе и ждите новых распоряжений.

Ее холеная рука потянулась к кнопке вызова секретаря.

Девочки убежали в свои покои такие испуганные, что даже не разговаривали о случившемся и о том, какая кара их ждет. Дара злилась на сестру, которая из-за сущей ерунды устроила весь этот переполох; Каста полагала, что сестра в кабинете матери могла бы не уподобляться стенающему призраку и хоть немного поддержать ее. Обеих страшила мысль о новом неведомом наказании. Но им не пришлось долго мучиться неизвестностью – вошел плешивый секретарь Вадим Иванович и велел девочкам следовать за ним.

В тягостном молчании они покинули Западное крыло дворца, где в основном протекала их жизнь, через средний трехэтажный корпус перешли в крыло Восточное, менее изученное, почти запретное. Здесь жили придворные, а на цокольном этаже – прислуга, тут же селились на время гости не слишком высокого пошиба. В другой раз девочки были бы рады случаю побывать тут – для них это место с раннего детства было окутана маревом щемящей тайны. Но сейчас не находили ничего примечательного: все те же бесконечные залы и галереи, темные от старости картины, мрамор и шелк на стенах. Сестры, забыв взаимные обиды, шепотом гадали, что здесь может стать для них наказанием. Ведь не заставят же их полировать полы или протирать пыль с картин, в самом-то деле!

Вадим Иванович, храня отрешенный вид – он тоже еще не вполне оправился после недавнего происшествия – повел девочек не вверх по лестнице, а вниз, через сводчатую дверь, которую отпер не электронным, а древним металлическим ключом. Затеи шли гуськом по узкому коридору до железной винтовой лестницы, круто уходящей во тьму. Тут девочки разом вспомнили, как много раз искали проход в подвалы дворца, о которых ходили смутные, будоражащие их воображение слухи – но поиски ничего не дали. А теперь сестры уже не были так уверены, что хотят побывать в подвалах. Их пугал непривычный затхлый запах с вкраплениями чего-то незнакомого, тошнотворного, что напоминало о старости и болезнях.

Здесь даже свет был другой, тусклый, он не зажигался и не гас по мере прохождения, просто тихо тлел в массивных светильниках вдоль стен. В нишах застыли в полной боевой готовности рыцарские доспехи, эхо шагов било по ушам почище материнской оплеухи. Скоро девочкам стало казаться, что они идут по коридору много часов. А может, это вовсе не подвал, а один из подземных ходов, слухи о которых были еще таинственней? Служанки между собой шептались о вопящих призраках и о жуткой, закутанной в черную шаль фигуре, встреча с которой сулит лишь одно – скорую смерть.

Наконец Вадим Иванович остановился напротив одной из ниш и извлек из безразмерного кармана новый ключ. Дверь неохотно заскрипела, словно просыпаясь от долгого сна и желая знать, кто ее потревожил. И девочки вслед за секретарем оказались в небольшой комнате с арочным потолками и тусклым мертвенным освещением.

– Что это? – в страхе прошептала Дара.

– Это называется карцер, моя дорогая, – сочувственно вздохнул секретарь. – И вам, принцессы, придется побыть здесь какое-то время.

Начитанная Каста тут же вспомнила все книги, в которых упоминался карцер – и с азартом воскликнула:

– На воде и хлебе, да? А огромные злые крысы будут у нас этот хлеб отнимать! Нас запрут здесь на много дней, а найдут уже полумертвыми, задыхающимися в собственных нечистотах!

– О, Каста, умерь свое воображение, не пугай сестру, – дробно засмеялся старик. – Никаких крыс здесь нет, а место для нечистот находится вон за той скромной дверцей. И кормить вас будут в положенное время тем же самым, чем и прочих членов семьи. Вот насчет сроков сказать не могу – королева очень зла на вас. Но, поскольку именно я веду списки всех дворцовых мероприятий, то могу сообщить, что уже завтра утром во дворец прибудут телевизионщики, чтобы снять очередной фильм о юных наследницах престола. И я сильно сомневаюсь, что их приведут сюда на встречу с вами. А значит, речь идет всего-то о вечере этого дня, возможно, о ночи. Скоро вам доставят ужин, раз уж обед вы пропустили. И пожалуйста, девочки, ведите себя хорошо, чтобы не нажить еще больших неприятностей.

По окончанию этой речи он суетливо поклонился каждой сестре по отдельности, скользнул вон из комнаты. Принцессы услышали, как совершаются тягучие повороты ключа в замке. Девочки поежились и невольно схватились за руки, тревожно озираясь.

Вплотную к стенам друг напротив друга стояли две узкие железные кровати, накрытые шерстяными одеялами, колючими даже на вид. По центру находился деревянный квадратный стол, весь изрезанный и почерневший от старости, пара табуретов. На столе графин с водой и стаканы. Воздух здесь не был спертым, негромко работал кондиционер. Стены казались вырубленными в какой-то скальной породе и небрежно оштукатуренными. Имелось два гобелена над кроватями, старинных, китайских, но почти истлевших. На одном одинокий всадник отбивался копьем от разинувшего до предела пасть тигра, не замечая, что другой тигр уже вскочил на круп лошади и готовится напасть сзади. Второй гобелен был совершенно изодран, как будто кто-то вымещал на нем свою ярость. Привыкшим к роскоши и чистоте девочкам все это казалось чрезвычайно пугающим, хотя большинство людей нашли бы условия карцера вполне сносными.

– Не понимаю, что я делаю здесь, – вздохнула Дара, плюхаясь на одну из кроватей и скрещивая руки на груди. – Ведь я-то не сказала ни слова и уж точно ничего не сделала.

– Ты хотела бы сейчас ужинать с родителями, братьями и без меня? – усмехнулась Каста.

– Ой, нетушки! Братья бы высмеивали меня, а я не умею так изящно отбиваться, как ты.

– Но ты считаешь, что я поступила неправильно, вступившись за мсье Прежана?

Дара немножечко так и считала, но предпочла умолчать об этом – авторитет сестры еще больше возрос в нестандартной ситуации. Но Каста ждала ответа, и девочка нехотя проговорила:

– Ну, Одэ на самом деле симпатичный и мы когда-то здорово веселились все вместе. Хотя мне показалось, что он стал очень злым. На меня даже не глянул ни разу. Как думаешь, на чью именно руку он будет претендовать, когда наступит время Турнира?

Каста только закатила глаза. И подавила тяжелый вздох, чтобы сестра ни в коем случае не разгадала ее самую важную тайну.

Следующие четверть часа сестры занимались тем, что читали надписи на стенах, оставленные, похоже, не одним поколением наказанных принцев и принцесс. В основном все фразы были глупы и неинтересны, и лишь приподняв драный гобелен, Дара вскрикнула:

– Ой, мамочки!

Здесь неровная стена была более светлой и поверх грубой штукатурки вся исчерчена бурыми линиями, как будто кто-то разрезал себе палец и водил им по стене.

«НЕНАВИЖУ ТЕБЯ», – было написано там добрую сотню раз. И только в самом низу нечто другое:

«ТЕПЕРЬ Я ЗНАЮ, ЧТО СДЕЛАЮ С ТОБОЙ!»

Сестры тревожно переглянулись, а потом поскорее опустили гобелен на прежнее место. Им казалось, будто кровавые линии были такими живыми от гнездящихся в них ненависти, что могли сползти со стены и наброситься на них. Дара тут же заявила, что ни за что не ляжет на кровать под этим гобеленом, хотя первоначально выбрала именно ее.

Глава 4. Бойня под крестом

Димка Дымов очнулся от нерадостных воспоминаний и очень удивился, что урок истории все еще длится и тощий учитель на прежнем месте что-то рассказывает, суетится у доски. Вон фотки развесил с изображением того самого рукастого царя. Или картинки, пойди разберись, были ли тогда фотоаппараты. Дым ощутил глухое раздражение, будто трепотня у доски, и шум в классе, и даже редкий стук дождевых капель в школьные окна – все это было насмешкой над тем, что он пережил. И такая злость охватила, аж дышать сделалось тяжело. Вот историк наверняка рад до смерти, что получает рабочую карточку. Да только зря радуется, недолго ему осталось. Его и не слушает никто, только америкосы в своем ряду сидят тихо и не шевелятся – но они просто привыкли в школе, да и повсюду, ходить по одной половице, быть тише воды ниже травы.

Дымов сидел, злился и от нечего делать наблюдал сквозь грязное окно, как напротив школы у универсама змеилась через всю улицу огромная очередь за гуманитаркой. Иногда вспыхивали потасовки, кого-то вышвыривали из очереди прямо на проезжую часть. Он привычно выискивал в толпе взглядом женщин хотя бы не старше сорока, но таких там не было, все больше бритые под ноль дядьки с багровыми бычьими шеями, завсегдатаи таких очередей. Они в основном и беспредельничали, находили в этом особое удовольствие и развлечение.

Когда возникала особо крупная драчка, Димка подталкивал локтем Ваньку Сомова, соседа по парте и почти друга, чтобы и тот повеселился. Сомов ему нравился, была в нем какая-то особая сила, зрелое осознание, чего он хочет в жизни. Дым тянулся к нему, хотя не без опаски: дружба с таким, как Иван, продуманным и злым, могла испортить его досье и закрыть дорогу в метрополию. И все же, когда в начале нового триместра Сомов предложил ему сидеть за одной партой, отказываться не стал.

Обычно Ванька на уроках рад был любому развлечению – но только не сегодня. На Димкины толчки не реагировал, а один раз даже прошипел свирепо:

– Отвали, ты… Видишь, дело у меня.

Сначала Сомов что-то долго обдумывал, всю ручку изгрыз, потом начал старательно писать на листке бумаги. Почти уткнулся в листок носом и высунул от усердия язык. Дописал, покрутив в руках, полюбовался написанным – и подпихнул листок совсем заскучавшему Димке. Тот немедленно впился в него глазами, прочел:

ПОСЛЕ ПЯТОГО УРОКА НА ШКОЛЬНОМ ДВОРЕ БУДЕМ БИТЬ ПОГАНЫХ ПРИШЛЕЦОВ. КТО С НАМИ ПУСТЬ НАПИШЕТ ИМЯ.

У Дыма в груди что-то запульсировало все быстрее и быстрее, потом болезненно лопнуло. Он вроде и обрадовался: та тоска и злость, что давно поселились в нем, требовали выхода, а очередная бойня – отличный повод. Вот только вчерашний намек тренера… к концу бойни наверняка нагрянет полиция, и если Дымова схватят, то поставят на учет – и все, о метрополии можно забыть. Он сам обречет себя на тупую и безнадежную жизнь в провинции, станет, как те дядьки, отводить душу в очередях… Захотелось отказаться, сказать, к примеру, что должен проводить мать в поликлинику или сам записан к зубному. Вот только для Сомова эти оправдания ничего не значат, он уловит только одно: Димка струсил или продался америкосам. А как считает Ванька – считает весь класс.

За долю секунды прокрутив все это в голове, Димка выдавил на лицо ликующую ухмылку, крупно и четко вписал свое имя, а затем перекинул записку на заднюю парту. Уже через пару минут она, прогулявшись по обоим «русским» рядам, воротилась к Сомову. Ванька, шевеля толстыми губами, ее изучил и констатировал с довольным видом:

– Все вписались. Отлично. Красавы.

А после задышал тяжело, снова склонился над уже измятой бумажкой, и еще что-то там чиркнул. Снова передал Дыму:

– Еще раз пусти по рядам. Пусть пацаны будут готовы.

Димка заглянул в записку – и в мозгах у него похолодело, будто в ухо провалился кусочек льда. Теперь там под фамилиями был дорисован размашистый крест, и рядом стояла обведенная в кружок единица. Дым вопросительно посмотрел на Ваньку, ожидая подтверждения. Уж не сам ли Сомыч это придумал? С него станется, пожалуй. Но Сомов выпятил колючий подбородок, с важным видом произнес:

– Распоряжение САПа. Нашу школу выбрали по жребию.