Для моих детей живой огонь – это праздник, потому что в современном мире тяжело найти дом с обычной печкой. Разве что музей.

Какой сейчас день, интересно? Хотя какая разница. Для всего мира я, скорее всего, уже… мертва. И для детей тоже. Боже, как же больно. И эта боль не даёт мне забыть, что я всё-таки жива. Пока.

В избе светло, значит, сейчас день. Попробовала пошевелить руками. Левая работает нормально, а вот правая болит. Приподняла её – кисть опухла, и фиолетовый синяк от самого́ локтя до ладошки. Обо что же я так приложилась?

Но вот мой глаз что-то упускает. Мозг бьёт тревогу, но не может понять, чего не хватает.

Ладно, нужно для начала себя попробовать ощупать само́й. Потому что то, что всплывает в голове, совсем не радует своими перспективами.

Продолжила осмотр рук и обнаружила, что на левой нет двух ногтей. Ну вот совсем нет. До самых кутикул только запёкшееся мясцо. Япона мать.

Ладно, с этим разберёмся чуть позже. Рукой провела по лицу и поняла, почему не открывается правый глаз: сейчас он залеплен пластырем, а вот от нажатия на него боль прошибает приличная. Значит, всё-таки разорвана кожа. Ну, будем надеяться, что хоть глаз остался целым.

Приподнявшись на левом локте, попыталась оценить свой внешний вид: заглянула под тёплое одеяло, которым была укрыта – под ним я в штанах и футболке. И, что самое интересное, это мои вещи. Потянула футболку немного вверх – и тут синяки по телу. На животе пара размером с большой кулак, а на рёбрах, скорее всего, больше, но рассмотреть не могу, потому что сил не хватает поднять футболку выше.

Да и сил просто не хватает, они заканчиваются, как воздух в пробитом шарике.

Легла назад на спину. Вздохнула пару раз, чтобы успокоить боль от своих движений. Прикоснулась к телу здоровой рукой. Жар ещё чувствуется, но, может, это и не так. Вроде же мозг функционирует нормально.

Жаль, что моё внутреннее состояние нельзя вот так попробовать рукой.

Рядом на полу что-то зашевелилось. И стоило мне повернуть голову в сторону звука, как передо мной возникла большая голова собаки.

– Так вот кого я должна благодарить за то, что меня нашли у реки, – охрипшим голосом проговорила, рассматривая животину. – Ну привет, чудище.

Погладить пса у меня не вышло нормально, но друг человеков сам подлез мне по руку. И вот вроде и понимаю, что животное, а какое же хорошее. Собака даже заскулила, смотря мне в глаза своими такими умными и красивущими глазами синего цвета.

– Лайка, что ли? – спросила, только вот у кого? Даже хмыкнуть попыталась над собой. – Барс, так вроде тебя зовут?

А собака задёргала головой в разные стороны, будто соглашаясь с моими словами. И видя этот восторг в глазах пса, я почувствовала боль. Но не простую.

Вот если бы у меня сейчас спросили, как это, когда болит душа, я бы ответила.

Боль начинала покусывать своим языком сразу со всех сторон, а голову, сложилось ощущение, что сдавило в двух сторон, аккурат по вискам. В глазах полетели яркие жёлтые звёзды, от которых только больше слёз выступило. И вот когда эта боль начала пробираться к сердцу, я уже не могла даже вдохнуть.

Груз понимания того, что со мной произошло на самом деле, просто давил, желая расплющить. Я всеми своими целыми и не очень косточками чувствовала это давление, и мне оно ой как не нравилось.

Хотя мысль, чтобы отпустить всё и дать этой боли сделать своё дело, посетила меня уже пару раз. Но перед глазами встали лица детей и мужа. Нет. Нельзя.

Барс опять заскулил, опустив свою голову мне на живот, от чего хочется так же заскулить, но я только мычу:

– Ммм.

И собака понимает, что что-то не так. Умный мальчик.

До слуха доносится стук двери. Деревянной. А после – тяжёлые шаги, и в поле моего зрения появляется огромный… нет… ОГРОМНЫЙ волосатый мужик.

Мой глаз так раскрылся от удивления, что даже кожа запекла растягиваясь.

– Очнулась, – тяжёлый бас немного оглушает, но расстройство в голосе обижает.

И что мне сказать? Послать? Поблагодарить? Или, может, поклоны бить начать? А может, просто помолчать?

Да. Точно, я лучше помолчу. У меня всегда были проблемы с общением в критических ситуациях. Папа с детства говорил, что мне нужно учиться закрывать рот, когда вокруг писец полный, а не открывать его.

А мои дети научили меня не просто закрывать рот, но и «медленно выдыхать». И опять это щемящее чувство потери в груди от воспоминаний.

– Тебе нужно поесть. – «Да ты что? Точно?» – так и хочется сказать в ответ, но я только прикрываю глаза и понимаю, что действительно нужно поесть.

Слышу, как с характе́рным скрипом открывается дверца в печке, а закрытыми глазами прямо явственно вижу, как на огонь кладут дрова, и пламя их поедает. Сначала лаская, а потом… испепеляя.

Всегда любила огонь.

А сейчас… скорее всего, защитная реакция моего организма. Мозг пытается перекрыть всё то, что произошло, хорошими воспоминаниями. У меня так всегда было. Даже когда, спустя пару дней после родов, у меня спрашивали, как я могу скакать и улыбаться, я начинала прислушиваться к себе. И складывалось такое впечатление, что мне это всё просто приснилось. Только из сна я каждый раз приносила маленькое счастье.

Рядом с лежанкой грохнуло что-то тяжёлое. И опять этот рык:

– Марш на коврик, Барс. – прогрохотали прямо рядом с ухом, а я, блин, даже челюсть не смогла сжать. – А ты давай, приподнимись, я подушку подложу ещё одну под голову. Вставать тебе пока не нужно ещё. – Я сделала, как мне сказали, постаралась на левом локте приподняться, что было всё ещё сложно. – И давай, рот открывай.

Я метнула злой взгляд в мужика, отчего тот только почесал бороду, задумчиво глядя. И мне бы испугаться, но вот испытывала я сейчас только злость. Он же, спустя минуту, просто поставил мне на грудь миску с кашей.

– На. – Как собаке, твою мать. – Тебе нужно это съесть. Кормить тебя нет времени. Так что давай сама.

Кинуть бы ему в затылок этой миской, но вот сил нет вообще. Попыталась набрать ложкой кашу, но мне она показалась такой тяжёлой, что после пятой попытки я просто бросила эту затею. Меня пробивали психи оттого, что просто немощь какая-то.

Но самое раздражающее было то, что этот Лесник вроде и был занят своими делами, но я чётко видела, пускай и одним глазом, как он внимательно наблюдал за каждой моей попыткой.

А когда он опёрся двумя руками о стол и тяжело выдохнул, будто это он был раздражён, я уже была готова просто орать, чтобы меня выкинули на улицу и дали сдохнуть. Никогда не любила чувствовать себя беспомощной. А тут…

Я заметила, как он быстро сполоснул руки в самодельном рукомойнике и вытер их полотенцем, чистым причём. И быстро подошёл ко мне, опять садясь на табуретку рядом с лежанкой.

– Ты была в бреду трое суток, – проговорил этот низкий бас, а я просто не смогла сдержать удивления. – Жарило тебя основательно, и, поверь, я уже не ждал, что ты придёшь в себя. Но раз пришла, так будь добра – пожри. – А культурой здесь так и прёт, гляжу. – Если не двинула кони до этого, значит, нужно выкарабкиваться.

И вот вроде я и слышала раздражение в голосе Лесника, но моральные подзатыльники действовали отрезвляюще.

– Я тебя сейчас покормлю, – прорычал он сквозь зубы, и было понятно, что ему это не нравится. – Один раз. – он поднял перед моим лицом свою ручищу, показав указательный палец. – А дальше будь добра сама.

Он взял миску в одну руку, ложку в другую, и уже с кашей поднёс к моим губам. И что я испытала в этот момент? Правильно. Стыд и ярость.

– Открой. Рот. Алина. – Ты гляди, даже имя моё запомнил.

Но вот его интонация дала толчок, чтобы всё-таки начать есть. Вот по глазам его видела, что если не стану, то он мне эту кашу запихает через всем известное место.

Когда же миска опустела, мы с ним выдохнули одновременно. И можно было бы даже посмеяться в этот момент, но было не до смеха.

К губам приложили кружку с чем-то тёплым и травяным. Я уже даже не сопротивлялась. Открыла рот и выпила всё. Не открывая глаз.

Оттого, что поела первый раз, как оказалось, за три дня, я просто опять отключилась, услышав только тяжёлый вздох Лесника.

Нужно было, наверное, хоть спасибо сказать. Вот только проблема в том, что говорить мне вообще не хотелось.

Глава 4

― Как здесь здорово. ― Катя опять начинает запевать свою «песню», а я начинаю морщиться от её голоса. ― Какая природа, Алина. Ты только посмотри. ― я же стараюсь идти молча и не сбавлять шага, чтобы не нарушать дыхание. Всё по инструкции.

У Кати что-то явно перебор с эмоциями. И это только первый день. Хотя… «Ещё не вечер, ещё не вечер!»

Вот люди всё-таки интересные создания. У нас на каждое событие можно вспомнить или придумать песню, ну или хотя бы строчку из какой-нибудь песни.

И я сейчас молча про себя улыбаюсь такому задору в голосе Кати. Она, что-то мне так кажется, не поняла наших инструкторов, которые вчера и сегодня всю группу плотно инструктировали по всем пунктам тура.

― Алина, ну что ты молчишь? ― «Да когда же ты помолчишь?» – мысленно стону и закатываю глаза. ― Ну ты и скучная. – с возмущением и злостью летит мне в спину, а я даже не спорю. И тут… – А-а-а-а-а. Что за дрянь?! Уберите это.

И вот сейчас я уже не сдерживаюсь от хохота. Немного истеричного, немного злорадного, но смеха. Я даже останавливаюсь, хотя выбора мне не оставили, так как инструктора с двух краёв нашей колоны кинулись к этой «чудо-женщине», и вся наша команда тоже остановилась.

Но вот заткнуться бы мне сейчас, да куда там:

― Какая природа, Кать. ― начинаю говорить сквозь смех, который подхватывают остальные мужчины и женщины, что шли рядом с нами и все слышали, – Какая красота, скажи? А воздух-то какой. ― и уже не могу даже договорить ещё что-то, меня просто распирает от смеха.

И да, я вижу злющие глаза подруги, но мне, если честно, по барабану. Вот совсем. А желание подразнить её становится просто невыносимым.

― Тебе смешно?! ― начинает визжать Катя.

―Да, – отвечаю ещё сквозь смех. – А ещё мне будет смешно сегодня вечером, когда мы остановимся на ночёвку. Знаешь, у меня чёткое понимание того, что ты пропустила мимо ушей сегодняшний инструктаж, где нам сказали, что нужно будет самим принести дров, поставить палатки и до восхода солнца подняться, чтобы раньше выдвинуться, ― и по мере того, как я говорила, глаза Кати приобретали размеры гранёного стакана, блин, а смех за моей спиной опять набирал обороты. ― А ещё ночью будут дежурить по два человека, с пересменкой каждые два часа.

― В смысле? ― Это просто финиш, я опять заржала от души.

Но говорить больше ничего не хотела, потому что наша группа опять пошла в путь. Мы шли на подъём, пускай и небольшой, но уже почти два часа, так что растрачивать свои силы на смех и разговоры не хотела.

Тем более я сюда приехала для того, чтобы побыть в тишине. Разговоров мне и на работе хватает, и дома, и во всевозможных чатах от нашей школы и кружков детей, так что вечером хочется закинуть телефон и сказать всем ― я потерялась.

А сегодня меня ждала первая ночёвка на природе за последние пять лет. Хотя наши вылазки с палатками я особо и не считаю ночёвками на природе, так как мы чаще всего останавливались в местах для палаточных городков, где были даже розетки на столбах.

Сегодня же будет невероятная ночь. Да и последующие семь ночей будут такими же, и это воодушевило меня в тот момент…

В этот раз я уже спокойно выплывала со сна. Почти…

– Не дёргайся, ― спокойно, но устало проговорил мне этот бородатый Лесник.

И только после его слов я поняла, что меня разбудило. Он мне делает укол.

И да, первое моё желание сейчас ― это дёрнуться, но как только я поднимаю взгляд к его глазам, понимаю, что лучше не нужно.