Хотя, по идее, не должен был бы знать. Ведь Нина еще ни разу его к себе в гости не приглашала. Но во время учебы в институте Гаврила не раз тайком провожал ее до дома и видел, как она целовалась под аркой с другими. Сердце его тогда обливалось кровью.

Нина, в свою очередь, не спросила, откуда ему известен ее адрес, но улыбка, похожая на узкую змейку, быстро скользнула по ее губам и тотчас исчезла.

– Тогда приходи без двадцати минут восемь, – велела она. И спросила, стрельнув в него беспокойным взглядом: – Придешь?

– Приду, – твердо пообещал он.

Гаврила сразу после рынка заехал в самый дорогой из известных ему элитных магазинов. Накупил две сумки самой дорогой и вкусной еды, не забыв прихватить икру, конфеты, вино и фрукты.

Он едва дождался назначенного ему Ниной часа. Все время, пока он ехал на своей машине к ее дому, а потом поднимался по крутой лестнице некогда элитного дома, ему казалось, что сердце колотится у него не в груди, а в горле.

Дверь ему Нина открыла сразу. И в его голове пронеслась радостная мысль: «Она ждала меня!»

Она и впрямь его ждала и даже опасалась, что он передумает и не придет. Но он пришел. И не с пустыми руками.

Она провела его на большую светлую кухню, где они вдвоем долго выгружали продукты из двух принесенных им сумок.

Потом Нина расстелила на столе белую скатерть, достала из маминой горки красивую дорогущую посуду и старательно сервировала стол, вспоминая, как это делала ее мать перед приемом дорогих гостей. Гости действительно были дорогими. Или, как любил говорить ее отец, нужными людьми.

Как же хорошо они жили в ту пору! У Нины от воспоминаний закружилась голова, и она, покачнувшись, зажмурила глаза. Хотя, может быть, голова закружилась вовсе не от воспоминаний, а от запахов вкусной еды, вкус которой она уже почти забыла. И вот теперь все это принес Гаврила, которого она в прошлой жизни называла не иначе как «бедный студент» и «сын санитарки».

Кстати, Гаврила никогда не скрывал, чем его мать зарабатывает им на жизнь, и никогда ее не стеснялся. Наоборот, всегда говорил подчеркнуто уважительно – моя мама то, моя мама се.

Нине в ту пору смешно было это слушать.

Но не теперь…

– Ниночка, ты чего? – Гаврила подхватил ее под локоть. – Давай я помогу тебе, ты и так захлопоталась.

– Нет, – твердо сказала она, отводя его руку, – я сама. Сядь, пожалуйста, и не мешай мне.

– Ну как хочешь, – развел он руками и присел на диван.

Ужин удался на славу.

После чая Гаврила спросил осторожно:

– Нина, а что стало с твоей мамой? Ведь она еще не была старой.

– Не была, – ответила захмелевшая от сытной еды и дорогого вина Нина, – мама просто не выдержала нищеты, обрушившейся на нас, и умерла скорее не от болезни, а от унижения, которое она стала испытывать изо дня в день.

– А что стало с кооперативом твоего отца?

– То же самое, что стало и со всеми остальными кооперативами, – ответила Нина. – Отец разорился. После смерти мамы он совсем крылья опустил, все чаще и чаще стал прикладываться к бутылке. И с каждым днем его бухло, – горько усмехнулась Нина, – становилось все дешевле, пока папа не перешел на откровенное пойло. – Нина сделала паузу, облизала губы и продолжила: – Как и следовало ожидать, алкоголь не справился с возложенной на него задачей. У отца начались галлюцинации, и к нему все чаще стала приходить…

– Белочка, – сорвалось с губ Гаврилы

– Если бы белочка! – невесело усмехнулась Нина. – Нет, ему стала являться укоризненно качающая головой троица – Сталин, Хрущев, Брежнев. Они преследовали его повсюду и наяву, и во сне. Каждый из них указывал на него пальцем и произносил презрительно: «Иуда!»

– Откуда ты это знаешь? – воскликнул Гаврила.

– Отец сам мне рассказал. Он хотел, чтобы я тоже их увидела, так как был уверен в реальности происходящего. Я пыталась его переубедить, пока не поняла, что это бесполезно. Мой отец был болен!

– Почему ты не определила его на лечение?!

– Потому что он не хотел. Да и денег у нас на хорошую клинику не было. Не в психушку же мне определять родного отца? – в глазах Нины впервые за весь вечер блеснули слезы.

– Не плачь, – попросил Гаврила и приобнял ее за плечи.

– Погоди, – сказала Нина. – Я хочу рассказать тебе все. Мне ведь даже не перед кем было излить свое горе.

– Рассказывай, – тихо проговорил Гаврила.

– Однажды отец не выдержал, откопал в огороде свой партийный билет, вернулся домой, налил всклянь в стакан водки, опрокинул его одним махом и с криком: «Прости меня, родная партия!» – сиганул в окно. Так я осталась полной сиротой, – сказала Нина.

– Как же ты жила все это время? – вырвалось у Гаврилы.

Нина флегматично пожала плечами:

– Сначала продавала все, что можно продать ценного из дома. А потом поняла, что делать нечего, есть-то что-то надо, и, встретив бывшую одноклассницу и узнав, что она торгует обувью, пошла торговать на рынок женским бельем.

Гаврила слушал ее, смотрел на нее, и сердце его обливалось кровью.

И эта новая Нина, похудевшая, подурневшая, с покрасневшим носом, загрубевшими руками и посиневшими от холода губами, умилила его и растрогала до глубины души. После чего его задремавшая страсть вспыхнула в нем с новой силой.

Гаврила обогрел девушку, накормил, приодел и решил познакомить с матерью. Нина не возражала. Она была согласна на все! Лишь бы есть досыта каждый день, не просыпаться чуть свет и не мерзнуть на рынке, угождая ненавистным ей покупательницам.

Матери Нина не понравилась. Но отговаривать Гаврилу и тем более запрещать ему жениться на девушке она не стала. Только и сказала тихо:

– Тебе, сынок, с ней жить. Так что думай сам.

Гаврила долго раздумывать не стал. То, о чем он так долго мечтал, что уже не надеялся получить, само свалилось ему в руки, как переспелое яблоко с ветки яблони. И он повел Нину в загс.

Жить они стали в квартире, доставшейся Нине от родителей. На этом настояла его молодая жена.

– Не жить же нам в хрущевке с твоей матерью, – проговорила Нина решительно.

И Гаврила с ней согласился.

Поначалу молодые жили в полном согласии. Нина была довольна тем, что после всех потрясений она вновь обрела комфортную жизнь. Конечно, не такую, как в былые времена при отце и матери, но все же. Сидеть дома в тепле и светле – это не на базаре стоять и в жару и в холод.

Ей больше не приходилось считать каждую копейку. Гаврила отдавал жене все деньги, как когда-то отдавал их матери, не спрашивая, куда именно она их тратит. Потом у молодых супругов родился сын. Гаврила, и без того летавший после женитьбы как на крыльях, почувствовал себя на седьмом небе от счастья. Через два года родилась дочь. Еще через пять лет он сам дорос до начальника ПТС. Спустя какое-то время он понял или, скорее, почувствовал, что это его потолок. И смирился с этим, решив довольствоваться теми благами, что он уже получил от жизни. Но не тут-то было. Его домовитую, спокойную супругу точно подменили!

Гавриле поначалу показалось, что это случилось за один день. Когда он уходил на работу, то оставил дома жизнерадостную, всем довольную жену, а когда вернулся, то обнаружил в своем доме раздражительную ворчливую фурию. Это уже много позднее Гаврила понял, что Нина изменилась не в одночасье. Она всегда была такой, просто на время все ее отрицательные качества как бы затаились, впали в спячку. И потом стали постепенно просыпаться. Нина стала выказывать мужу недовольство его зарплатой, укоряла за то, что он так и не научился брать взяток, что у него напрочь отсутствует умение идти по трупам. Да что там по трупам, он даже расталкивать локтями соперников не способен.

Гаврила сначала удивлялся переменам, как ему казалось, неожиданно произошедшим в характере его жены, потом решил смириться и не обращать на ее желчное ворчание внимания.

Но легко сказать – не обращать. Гаврила со временем стал замечать перемены в себе. Он уже не горел, как прежде, на работе, можно даже сказать, стал относиться к своим обязанностям наплевательски. У него вошло в привычку откладывать в долгий ящик не только то, что могло подождать, но и неотложные дела. Безразличие и лень вольготно почувствовали себя в его душе и теле.

Тем временем за его спиной все чаще слышалось: «Выбрался из грязи в князи, а теперь работает спустя рукава, только деньги лопатой гребет».

«Не велики деньги, – думал Гаврила, – вон Нинка меня и днем и ночью грызет».

Гаврила Платонович старался не обращать внимания на слухи, его сонное спокойствие не всколыхнул даже долетевший до его ушей шепоток, что, мол, Хомяковым начальство недовольно. Что ему начальство? Оно относительно далеко.

И тут на его голову невесть откуда свалилась эта Фея с топором!

Но если рассудить здраво, то никакой его вины в случившемся и нет. Да, затягивал замену прорвавшейся трубы. Но, опять же, по уважительным причинам…

Кто же знал, что холода наступят так рано. Зима всегда приходит некстати, когда ее никто не ждет. Хотя, может, кто-то и ждет. Но точно не начальник ПТС Гаврила Платонович Хомяков.

И еще жильцы в домах, оставшихся при минусовой температуре без отопления, оказались какими-то отмороженными! Куда они только не звонили и не писали, что, мол, замерзают и вот-вот все до одного превратятся в снеговиков.

Но Гаврила Платонович точно знал, что люди в снеговиков не превращаются, потому и не торопился с подачей тепла. И дождался-таки!

В двенадцатом часу ночи, когда Хомяков уже ворочался на супружеском ложе под недовольный шепот жены: «Когда же ты уже наконец угомонишься?!», – раздался звонок его мобильника.

Не глядя на номер звонившего, он включил связь. Звонил его непосредственный начальник Максим Степанович Карпухин и требовал срочно приехать к дому номер восемнадцать на улице Володарского.

Хомяков не сразу сообразил, что этот тот самый замерзающий дом.

– Что случилось, Максим Степанович? – шепотом спросил он начальника.

– Приедешь и увидишь! – отрезал Карпухин.

Делать нечего, с начальством не поспоришь, пришлось срочно собираться.

– Куда ты? – прошипела жена Нина.

– Карпухин вызывает, – ответил Гаврила.

– На ночь глядя? – изумилась жена.

Гаврила Платонович недовольно пожал плечами.

– Чего случилось-то? – не отставала женщина.

– Нина! – рассердился Хомяков. – Чего, по-твоему, ночью может случиться, кроме аварии?! Спи уже.

– Кто вас знает, мужиков, – пробормотала Нина, засыпая. – Может, у тебя, у кобеля, полюбовница случилась.

– Тьфу ты, – выругался в сердцах Хомяков, – у тебя одно на уме. Возьми и сама Карпухину перезвони!

– Еще чего, – хмыкнула Нина и заснула.

Хомяков на цыпочках, чтобы не разбудить детей, спящих в соседней комнате, прокрался в прихожую, оделся, обулся и вышел из дома. Доехав на своем внедорожнике до нужного места, он выбрался из автомобиля, прислушался. Тихо. Пригляделся. Вроде никого не видно.

Хомяков потоптался на месте. Хорошо зная своего начальника, он не мог поверить в то, что Карпухин мог отмочить подобную шутку – вытащить его ночью из теплой постели и назначить ему свидание возле раскопанной траншеи и не явиться.

– Максим Степанович! – позвал он тихо.

Карпухин не отозвался, и тогда Хомяков позвал громче:

– Где же вы, Максим Степанович?

– Чего кричишь? – ответил ему из-за спины незнакомый голос. – Нету тут твоего Карпухина.

– А кто есть? – испугавшись не на шутку, спросил Гаврила.

– Я есть, – ответил голос.

И Гаврила медленно повернулся. Его глаза широко раскрылись, а коленки стали предательски подгибаться.

Перед ним стояла высокая женщина не первой молодости, одетая в какой-то непонятный балахон, на голове у нее была кокетливая шляпка, на ногах туфли на высоком каблуке.

«Это в такой-то холод!» – машинально подумал Хомяков.