Я открыл рот, хотел спросить: «Дорогая, что ты делаешь?», но не сумел выдавить ни слова, отчего-то зная: кто бы ни стоял в темноте, это не моя жена. Фигура застыла на месте, склонив в мою сторону голову, а я сидел на кровати, мысленно задавая себе один и тот же вопрос («Откуда ты знаешь?»). Тьма выглядела зернистой, будто сам воздух стал другим; из того угла веяло жутью и древностью. Наконец фигура развернулась и вышла за дверь.

Вопреки моим ожиданиям, ступеньки ведущей вниз лестницы молчали: ни скрипа, ни стона. Меньше всего на свете мне хотелось вставать и идти вслед за незваным гостем. Однако в соседней комнате спал мой сын и где-то в доме была жена. Как можно тише я вылез из-под одеяла и направился к двери, жалея, что так и не положил под кровать бейсбольную биту. Коридор был пуст. Дверь в спальню сына закрыта. Я заглянул к нему, но Робби крепко спал, и в комнате никого не было. Мог ли гость бесшумно пройти по лестнице? Вряд ли, но деться ему больше было некуда. Я спустился, тяжелым скрипом возвещая о каждом своем шаге, однако и на первом этаже никого не обнаружил: ни незваного гостя, ни Энни.

В панике я схватил с разделочной доски рядом с кофеваркой большой нож и направился к лестнице в подвал.

Энни я нашел в сауне. Она стояла над пересохшим колодцем. Жена была голая; длинные волосы свесились ей на лицо. К тем иероглифам, которые я нарисовал вокруг отверстия, она добавила еще несколько. В правой руке Энни держала горсть конфет, брала их по одной и кидала в колодец. Я положил нож на пол рядом с дверью и подошел к жене. Что говорить, я не знал. Не поднимая глаз и не произнося ни слова, она протянула мне конфету. Я взял ее. Это была ириска. В детстве из-за такой я лишился зуба. Тот немного шатался и, прилипнув к тянучке, вырвался из десны со сладкой острой болью, которая наполнила рот вкусом крови и сахара. Я посмотрел на сухой колодец: в темную дыру, уходящую невесть куда.

«Ты даже не представляешь насколько», – сказала мне Энни в ночь Хэллоуина. Она была права. Я бросил свое подношение в темноту и потянулся к жене за новым.

Самодельные монстры

Можно ли назвать мое детство счастливым? Даже не знаю… не знаю, что вам сказать.

Если под счастьем понимать удовлетворение физических потребностей, будь то пища, кров над головой или забота о здоровье, то да – безо всяких сомнений, я рос счастливым ребенком! Насколько помню, я никогда не голодал (если не считать обычного детского нытья, мол, «когда ужин, умираю с голоду!»). Отец давал деньги на карманные расходы; мать старалась одевать по последней моде (правда, фотографии тех лет я стараюсь не разглядывать – стыдно до жути). Стоило мне пожаловаться на малейшее недомогание, как меня срочно везли к врачу (и происходило это довольно часто: то я падал в гараже и ударялся головой о бетонный пол, то мать обнаруживала загадочную шишку у меня между бровей – в силу возраста уж не помню всех подробностей).

Если же трактовать счастье как взаимопонимание в семье и поддержку близких, то все намного сложнее. Разумеется, я любил родителей, как и полагается всякому ребенку, но эта любовь была пронизана страхом. Я боялся не физического наказания, нет; не припомню, чтобы на меня поднимали руку, разве что изредка шлепали по заднице, когда я был совсем маленьким. Отец иногда грозился меня выпороть, но лишь на словах, чтобы я прекратил ему перечить. Я был старшим ребенком в семье. Мать долго, семь лет, не могла забеременеть, и когда я наконец появился на свет, меня чуть не задушили любовью. Возможно, именно поэтому я крайне чувствительно воспринимал малейшие перемены в родительском настроении, особенно когда родился мой младший брат, а потом – сестры. Мои чувства к родителям сложно описать одним словом: я испытывал к ним неистовую, почти животную любовь, но она была пронизана ревностью, разочарованием и чувством вины.

Семья росла, а дом становился теснее: жилье, рассчитанное на троих, с трудом вмещало шесть человек. Отец с матерью старались выделить каждому свой уголок: диван переставили в гараж, из гостиной сделали спальню, мы с братом заняли прежнюю родительскую комнату, а сестры – мою бывшую детскую. Кстати, забавный факт: какими бы разными мы с братом и сестрами ни выросли, каждый из нас сейчас живет в большом доме, где у него есть личное пространство.

Простите, отвлекся. Дело в том, что эмоции, которые я испытывал в детстве, казались слишком огромными и непомерными для моего организма. Они бурлили во мне, порой прорываясь наружу. Можно сравнить меня с городом из фильмов про чудовищ, которые крутят ночами по телевизору: вот все мирно и спокойно, а через минуту огромная рептилия крушит здания, давит автомобили с автобусами и дышит пламенем на толпы бегущих людей. После подобного выброса эмоций я всякий раз чувствовал себя разбитым и пустым, особенно если выплескивал злость.

Много ли было у меня игрушек?.. Да, вы правы! Как раз про игрушки я и хотел сказать. Денег в нашей семье на них не жалели. Чаще всего покупали боевые фигурки – хотя в то время, кажется, они назывались иначе, как именно – не вспомню. Сперва у меня появился солдат из «Джи-Ай Джо»: большой, на шарнирах, с волосами и бородой из мягкого пушистого волокна, которое сбивалось в комки, если искупать игрушку в ванне. Потом Орлиный глаз: он мог сканировать пространство вокруг себя, вращая зрачками, если дергать за рычаг на затылке. Был еще Кунг-фу-Хват с руками из мягкого пластика, который вскоре начал крошиться. На смену им пришло новое поколение фигурок из «Звездных войн»: они были меньше, плохо гнулись, но считались ужасно крутыми. Вместе с машинками из наборов мне дарили их на все праздники.

Однако больше всего я мечтал о фигурке, которую видел только по телевизору. То был Годзилла, король монстров, чьи приключения я обожал еще с первого класса, когда мне пересказали сюжет (как впоследствии выяснилось, весьма неточно) «Годзиллы против Кинг-Конга». Японская рептилия впечатлила меня до глубины души: может, потому что была похожа на динозавров, которых я боготворил, как и все мальчишки моего возраста, а может, потому, что в конце Годзилла не умер, а просто ушел, чтобы появиться в следующем фильме. Никогда не любил трагедии. Впрочем, какому ребенку они по душе?

В одном из фильмов, «Годзилла против Гидоры», показали мальчика, сына кого-то из героев, у которого было несколько фигурок Годзиллы. Когда я увидел их, то потерял покой и долго искал нечто подобное по всем магазинам игрушек, но у нас таких не продавалось. Интернета в те времена не было, и я понятия не имел, где их можно достать. Меня мучило нехорошее предчувствие, что они продаются только в Японии или вовсе представляют собой реквизит, сделанный специально для фильма.

Мне так хотелось заполучить фигурку Годзиллы, что в четвертом классе я смастерил ее сам. Взял Капитана Кирка (тот не слишком мне нравился), снял с него форму и ботинки, раскрасил засыхающим зеленым маркером. На скотч прилепил к спине треугольные зубцы, кропотливо вырезанные из картона, к заднице приклеил хвост из алюминиевой фольги. Попытался соорудить морду рептилии из того же картона и скотча, но добиться сходства так и не сумел. И все же фигурка, если включить воображение, получилась отдаленно похожей на Годзиллу, поэтому за неимением лучшего я использовал ее в своих играх.

Из картонных втулок, корешков от блокнотов с отцовской работы, фольги и скотча я сооружал для своего монстра здания, которые тот мог разрушить. Например, я стащил у мамы противень, застелил его фольгой, сделав подобие реки Гудзон, и склеил картонный мост, а рядом поставил макет Гражданского центра и нескольких высоток, которые помнил по поездкам в Поукипзи. Разумеется, пропорции я не соблюдал, но все равно вид знакомых пейзажей, по которым шагает огромное чудовище, вызывал в душе трепет. Однажды, разыгравшись не на шутку, я смастерил декорации на половину обеденного стола. Начертил на большом листе карту нашего района, а из зубочисток, которые лежали в ящике кухонного стола (видимо, остались после какого-то праздника), сделал деревья. Палочки я воткнул в кусочки ластика, чтобы не падали. В шкафу, где хранились лекарства и косметика, нашел пакетик ватных шариков, измазал их зеленой краской и нацепил на зубочистки вместо листьев. Из разномастных коробок, которые раздобыл в гараже или склеил самостоятельно, соорудил макет нашего дома и соседних зданий, в том числе начальной школы, где я учился, детского садика в паре кварталов от нас и болота.

Маму так впечатлил результат моих стараний, что она решила сфотографировать меня на его фоне, попросив взять в руки импровизированного Годзиллу. Брат, который постоянно терся рядом и стоял у меня над душой, сказал, что получилось классно (больше затем, чтобы задобрить маму). Сестры мой проект проигнорировали, а отец, вернувшись с работы, увидел лишь половину конструкций (остальное, к маминому сожалению, я успел разрушить), но все-таки тоже меня похвалил.

Все комплименты я пропустил мимо ушей. Мое воображение занимали фантазии: очень яркие, почти как воспоминание. Я стоял на крыльце. На севере, за широким заросшим полем через дорогу от нашего дома, шагал Годзилла – огромный, с небоскреб ростом. Он двигался неспешно и задумчиво, но каждый его шаг приближал чудовище на добрых пятьдесят метров. С веток в панике слетали птицы. Позади скрипел дом, дрожала земля; на полке звенели мамины очки. Деревья трещали и ломались, сминаемые под ногами Годзиллы, будто трава. Он опустил когтистую лапу размером с сарай на поле через дорогу и замер. Окинул горящим белым взглядом возникшие перед ним дома и школу, словно гадая, что это за странные кусты. Я слышал, как монстр дышит, втягивая и выпуская мощные потоки воздуха. Он издавал низкий ровный гул, точно земные плиты накатывают друг на друга. От рифленой шкуры исходил жар, заставлявший увядать и чернеть высокую траву. Даже у меня по всему телу выступил пот. В ноздри ударил запах горелого металла.

Годзилла открыл пасть и зарычал, а я зажал уши руками и припал к крыльцу, словно мог укрыться от этой твари, чей грохот выбивал стекла во всех домах в округе, в том числе и в моем. Годзилла шагнул вперед. Земля вздрогнула, меня швырнуло на спину. Монстр взял правее и направился к дому Эдди Айсли, который стоял неподалеку от нашего. Левая нога чудовища пронеслась над серым фермерским домом мистера Уорнера и снесла фасад; остальная часть здания качнулась, наполовину осыпавшись. Правая нога накрыла двухэтажный голубой особняк Айсли, и тот лопнул, точно воздушный шарик. Куски кровли, обшивки и стен полетели во все стороны. Но тварь не угомонилась: увидев, что задняя часть дома с террасой устояла, как и небольшой сарай, где мистер Айсли хранил инструменты и в непогоду держал машину, чудовище дважды подняло и опустило гигантскую лапу, растаптывая то, что осталось от особняка Айсли, в щепки. Из-за тряски дом Уорнеров окончательно рухнул, а меня подбросило, словно на батуте. Годзилла шагнул вперед и пнул сарай, который скрылся в облаке осколков, а черная крыша взмыла в воздух. Монстр фыркнул и пошел дальше по улице.

Спрашиваете, что я при этом испытывал? Неописуемую радость! Увиденное – а я, клянусь, увидел эту сцену воочию, будто она развернулась в реальности, на моих глазах, – заставило меня трепетать от восторга. Ужас от появления чудовища не шел ни в какое сравнение с ликованием, которое бушевало в душе. В кои-то веки мои эмоции были соразмерны окружающему миру!

Особенно радовало, что Годзилла разнес вдребезги дом Эдди Айсли.

Эдди… Пожалуй, из-за него я тут с вами и разговариваю – из-за него и из-за того, что с ним произошло. Мы были ровесниками и учились в одном классе с тех самых пор, как его семья поселилась по соседству (я тогда был во втором классе). Кажется, Айсли приехали откуда-то из Аризоны, хотя не знаю, что привело их в такую даль, на север Нью-Йорка. Может, отца перевели в здешний филиал: он, как и все мужчины в городе, работал в «Ай-Би-Эм» (в то время долина Гудзона, от Уилтвика до Оссининга, включая Поукипзи и Ист-Фишкилл, считалась главной вотчиной компании).