В памяти всплыл образ матери Кайла, обнимающей сына, пока Джилл разговаривала с ним как со слюнявым младенцем.

Должно быть, что-то отразилось на ее лице, потому что Том попытался овладеть собой. Он сжал ее руку и улыбнулся.

– Эй, пойди-ка загляни в холодильник.

Он встал, чтобы убрать посуду, а Фрейя через заднюю дверь направилась к холодильнику. Внутри, на верхней полке, она обнаружила на тарелке два ломтика чизкейка с оркнейской помадкой.

– О, ты определенно стремишься поймать удачу за хвост.

– Я же говорил, что найду для нас что-нибудь особенное.

Она достала десерты и движением бедра закрыла дверцу холодильника. И тут ее внимание привлек конверт, лежавший на рабочем столе у задней двери.

– Осторожно!

Том бросился к Фрейе и выхватил тарелку из ее рук, спасая десерты от падения на пол. Он проследил за ее взглядом, устремленным на столешницу.

– Когда я вернулся домой, это лежало на коврике у двери.

Фрейя взяла конверт со стола. В правом верхнем углу размещался логотип Национальной службы здравоохранения Большого Глазго и Клайда. Ниже надпись – «Сообщество взрослых людей с аутизмом».

Они вернулись за стол. Том отставил десерты в сторону, а Луна принялась облизывать руки Фрейи. Возможно, собака почувствовала ее беспокойство и захотела утешить. А может, пальцы Фрейи попросту пахли пиццей. Скорее, последнее, но Фрейя не возражала. Ей было приятно.

– Я не думал, что ты захочешь открывать его сегодня вечером, – заговорил Том. – Я имею в виду, после всего, что на тебя навалилось за день.

Фрейя просто кивнула.

– Удивляюсь, что они не известили тебя по телефону. Я понимаю, они вручили бы это лично, если бы мы не переехали, но могли хотя бы позвонить и предупредить тебя.

На это она тоже ничего не ответила.

– Знаешь, это совершенно неважно, – услышала она голос Тома. – Что бы там ни было написано, это не имеет никакого значения.

– Ошибаешься.

– В том, что ты – аутист, нет ничего плохого. Это не значит, что ты менее способная, чем кто-либо…

– Я знаю! Господи, ты же не думаешь, что я переживаю из-за этого?

– Тогда из-за чего?

Фрейя перевернула конверт. Ногтем большого пальца она подцепила печать, но не смогла заставить себя вскрыть письмо. Она не ответила на вопрос Тома, просто не знала, как объяснить то, что чувствовала. Она и сама не до конца понимала, что с ней происходит.

Том встал со стула, подошел и опустился на колени рядом с ней. Он обнял ее и притянул к себе.

– То, что там написано, ничего не изменит, – услышала она его шепот у своего уха. – Это не изменит того, кто ты есть, кем ты всегда была. Ты – самая добрая, самая умная, самая невероятная женщина из всех, кого я знаю.

Фрейя вытерла щеку тыльной стороной ладони и улыбнулась.

– Ты все еще пытаешься затащить меня в постель, не так ли?

Том откинулся назад и посмотрел на нее. Он тоже улыбнулся.

– Что ж, тебе придется уважить меня за то, что я пытаюсь. – Том поднялся, забрал у нее конверт и положил его на стол, затем протянул ей руку. – Пойдем, тебе необязательно читать это сегодня. Мы сделаем это, когда ты будешь готова.

Том убрал чизкейки обратно в холодильник, и они прошли в гостиную, свернулись калачиком на диване перед камином и смотрели сериал «В лучшем мире», пока Том не заснул.

Но Фрейя не сомкнула глаз.

При свете догорающих углей она размышляла о прошлом и тревожилась за будущее. Она смотрела в камин, гладила мягкие уши Луны и постепенно впадала в панику, гадая, сколько еще новых воображаемых демонов будет поджидать ее завтра.

⁂

Начинает моросить, я добираюсь до заводской автостоянки. Это ожидаемо, с полудня небо угрожающе хмурится, но почему-то все равно дождь застает меня врасплох.

Я не спеша поднимаюсь по лестнице. При каждом неуверенном шаге щемит сердце, и на линолеуме собираются лужицы воды. В комнате отдыха меня обдает волной жара. Что ж, по крайней мере, к началу смены просохну. Глинис, пожилая начальница смены, чей кабинет находится в соседней комнате, держит термостат на этом этаже включенным.

– Тонкая кожа, – всегда говорит она мне. – Такова цена старения. Когда-нибудь и ты это узнаешь.

Я всегда улыбаюсь в ответ, неизменно задаваясь вопросом: «Успею ли узнать?»

Я говорю себе, что это всего лишь временная работа, которая поможет продержаться на плаву, пока не встану на ноги. Я здесь вот уже пять лет. Почти. Помню свой первый рабочий день: люди кучкуются в комнате отдыха, и я думаю, что лучше убью себя, чем смирюсь с такой жизнью. Теперь из старожилов остался только один: Диггер. Он восседает на своем обычном месте за столом и кивает мне, указывая подбородком на телевизор, когда я сажусь напротив. Он смотрит «Обратный отсчет», и звук такой громкий, что заглушает фоновый шум оборудования, а телевизор дребезжит, когда играет музыка, пока большие часы отсчитывают время до дедлайна. На экране двое взрослых мужчин морщат лбы, выискивая слово из девяти букв в путаной комбинации «ЕМЕДИЗВОЗ». Ни один из них не справляется с заданием.^[26]

– Сегодня выступают какие-то тугодумы, – говорит Диггер.

Я спрашиваю, сложилось ли слово у него, но он уже отвернулся к телевизору и не слышит меня, не отвечает. Я потираю глаза, оглядываюсь вокруг. Народу прибывает, люди готовы приступить к смене. Большинство из них, судя по всему, временные рабочие. Они ненамного моложе меня, и я вижу, какие взгляды бросают на меня и Диггера. Когда-то это могло бы меня разозлить, но те времена в прошлом. Теперь я не злюсь, как бывало. Мои чувства давно притуплены. Откидываясь на спинку пластикового стула, я на мгновение закрываю глаза, пока настраиваюсь на очередную смену, погружаясь в туман пустой болтовни рабочих и гул заводского цеха. Еще двенадцать часов моей жизни пролетят впустую, потраченные на раскладывание гигиенических салфеток или пакетиков с соусом по крошечным коробочкам. Какого хрена я здесь делаю?

Черт возьми, а что бы со мной стало, не окажись я здесь?

Меня уже клонит в сон, когда доносится голос Диггера.

– Страшные дела творятся.

Я с трудом разлепляю веки.

«Обратный отсчет» закончился, сменившись новостями. На кадрах – продуваемый всеми ветрами берег, огороженный полицейской лентой. Земляные насыпи среди древних камней.

Дрожь пробегает по моей спине.

Диггер говорит:

– Вот уж чего никогда не ожидаешь. В таком-то местечке.

– Это верно.

На экране появляется фотография девочки-подростка. Светлые волосы, серые глаза. Улыбка, за которой скрывается море лжи.

Я помню эту красную куртку.

И ожерелье.

Диктор так неистовствует, что его голос бьет по нервам, хоть я и не слышу ни единого слова.

Диггер тоже бурчит, возможно спрашивает:

– Че за дела? Только не говори мне, что она была твоей подружкой?

Я слышу свой ответ:

– Нет. Не совсем.

Семнадцать лет прошли в ожидании этого дня, и все же он почему-то застигает меня врасплох.

Картина меняется, когда звучит сигнал к началу смены, и народ тянется в цех. Но как же забавно работает мозг! Я тотчас угадываю, какое слово искали в том игровом шоу.

Вторник, 20 декабря

13

В тесной комнате для совещаний на втором этаже полицейского участка Керкуолла пахло плохим кофе и утренним перегаром.

Между столом в дальнем конце комнаты и дверью, где расположились съемочные группы новостных телеканалов «Би-би-си Шотландия» и «Эс-ти-ви ньюс», едва хватало места, чтобы втиснуть два ряда пластиковых стульев, в большинстве своем разномастных, явно в спешке принесенных из разных уголков здания. Кристин уже рассказала Фрейе, что здесь, в отличие от полицейских участков на юге, не предусмотрено отдельного зала для пресс-конференций и брифингов, как и команды по связям с местными средствами массовой информации. Обычно на Оркнейских островах в этом попросту не было необходимости.^[27]

Фрейя сидела в центре первого ряда, отчаянно пытаясь унять очередной приступ головной боли. Несмотря на духоту, она не стала расстегивать молнию на своем желтом плаще и снова натянула воротник на рот и нос, отчасти для того, чтобы заглушить запах, но скорее потому, что это успокаивало, хотя лишь отчасти. Выспаться ей не удалось, получилось лишь забыться на час или два, да и то в объятиях ночных кошмаров. Это утомило ее больше, чем если бы она вовсе не спала. Она знала, что усталость превращает ее в параноика, но в самые мрачные минуты бессонницы убедила себя, что Джилл заметила ее «странности» и каким-то образом догадалась об аутизме. Фрейя не переживала из-за своего диагноза; скорее наоборот. После визита к врачу она рыскала по интернету в поисках информации, смотрела видео и читала посты в блогах очень многих людей, которые говорили, что постановка диагноза изменила их отношение к себе. От ощущения личной несостоятельности они пришли к осознанию собственной «нормальности» как аутистов, и Фрейя прониклась этим настолько глубоко, что не сдержала слез. А если она не страдает аутизмом? Том в каком-то смысле прав: то письмо не изменило бы ее личность и не избавило бы от трудностей, с которыми она сталкивалась, но, несомненно, помогло бы их объяснить. Она отчаянно хотела получить ответы. Ее так и подмывало сорвать печать, вскрыть конверт и узнать правду. Но если письмо не подтвердит ее диагноза, что тогда?

Размышляя о том, что произошло накануне в доме Кайла, каким тоном мать сказала им, что у него «синдром Аспергера», будто это какая-то заразная болезнь, и каким снисходительно-сюсюкающим голоском разговаривала с ним Джилл, Фрейя понимала, что диагноз не станет волшебным решением ее сложной проблемы. Как люди будут относиться к ней, когда узнают? Том и без того уже вел себя так, словно она какая-то хрупкая драгоценность, и не станет ли его отношение к ней еще более трепетным? В тысячный раз за утро она скользнула рукой в карман плаща и провела большим пальцем по острым краям нераспечатанного конверта. Так или иначе, что бы ни крылось внутри, Фрейя знала, что это вызов, который она пока не готова принять.

Она осознала, что сидит с закрытыми глазами, только когда ее вытянул из размышлений голос Джилл, доносившийся откуда-то сзади. Похоже, Джилл присела на уши какому-то бедолаге, который не смог вовремя удалиться. Сразу по приходе она потащила Фрейю вперед, чтобы занять места, после чего ринулась в толпу чесать языком. Тем не менее радовало то, что Джилл терзает кого-то другого, а не усугубляет своей болтовней разрастающуюся головную боль Фрейи.

Она повернулась и осторожно оглядела небольшой зал, увидела, что он заполняется, но не нашла ни одного знакомого лица, кроме Джилл. Хотя вряд ли «Геральд» стала бы утруждать себя отправкой репортера так далеко на север, когда могла просто получить материал по телеграфному каналу агентства, но вероятность встречи с бывшими коллегами тоже добавляла Фрейе беспокойства прошлой бессонной ночью. История Олы Кэмпбелл привлекла значительное внимание, как только они опубликовали ее накануне, так что были все шансы, что кто-нибудь да приедет. Кого бы ни прислали из «Геральд», Фрейя хотела убедиться, что увидит его первой.

– Всем доброе утро!

Зычный голос вырвал ее из раздумий. Обернувшись, она увидела мужчину в парадной полицейской форме, который стремительно шагал мимо репортеров к столу в передней части зала, зажав под мышкой стопку бумаг. Судя по проблескам седины в аккуратно подстриженных черных волосах, выбивавшихся из-под фуражки, ему было лет сорок с небольшим. Когда Кристин говорила о начальнике местной полиции Магнусе Робертсоне, приятеле Алистера Сазерленда по гольфу, в воображении возникал образ кого-то постарше.