Выше стропила, плотники. Сеймур. Представление (страница 3)
– Кровожадная бестия, – сказал со смешком мужской голос. И мы с миссис Силсберн снова обернулись. Это был муж подруги невесты. Он сидел прямо позади меня, слева от жены. Мы с ним коротко обменялись тем пустым недружественным взглядом, каким, вероятно, в тот дрянной сорок второй могли обменяться лишь офицер с рядовым. Старший лейтенант войск связи, он носил примечательную фуражку авиакорпуса – с козырьком, но без проволоки в тулье, что обычно придает носящему ее этакий бравый, предположительно, достойный восхищения вид. В его случае, однако, фуражка не достигала такого эффекта. Казалось, единственным ее назначением было придавать моему уставному безразмерному головному убору вид клоунской шляпы, которую кто-то впопыхах вытащил из мусоросжигателя. Лицо у него было желтушного цвета и в целом каким-то зашуганным. Он потел с прямо-таки поразительной интенсивностью – у него лоснился лоб, верхняя губа и даже кончик носа, – так что ему вполне могли прописать солевые таблетки. – Я женат на самой кровожадной бестии в шести округах, – сказал он, обращаясь к миссис Силсберн с очередным мягким светским смешком. Из автоматического уважения к его званию у меня едва не вырвался смешок – краткий, простецкий смешок незнакомца и новобранца, который ясно показал бы, что я заодно с ним и со всеми в машине, что я свой.
– Я серьезно, – сказала матрона. – Всего две минуты – мне бы, брат, хватило. Ух, попадись он в мои ручки…
– Ну хорошо, не напрягайся, не напрягайся, – сказал ей муж, видимо, не растерявший неистощимых запасов доброго супружеского юмора. – Просто не напрягайся. Дольше протянешь.
Миссис Силсберн снова повернулась к заднему сиденью и одарила матрону едва ли не блаженной улыбкой.
– Хоть кто-нибудь видел на свадьбе его людей? – поинтересовалась она с легким нажимом, выдававшим безупречное воспитание, на личном местоимении.
Ответ матроны прозвучал с губительной громкостью:
– Нет. Они все на Западном побережье или где-нибудь еще. Просто попадись они мне.
Ее муж снова издал смешок.
– Ну и что бы ты сделала, дорогая? – спросил он и безучастно подмигнул мне.
– Ну я не знаю, но что-нибудь бы сделала, – сказала матрона. Смешок слева от нее прозвучал чуть громче. – Да, сделала бы, – настаивала она. – Я бы нашла, что им сказать. Серьезно. Божечки, – она заговорила с возраставшим апломбом, словно сообразив, что, с подачи ее мужа, все мы, в радиусе слышимости, находили что-то привлекательно-прямолинейное в ее чувстве справедливости, пусть сколь угодно незрелом или непрактичном. – Я не знаю, что бы я сказала им. Наверно, выпалила бы что-нибудь идиотское. Но божечки. Честно! У меня просто сил нет смотреть, как кому-то сходит с рук форменное убийство. У меня кровь закипает, – она чуть притихла ровно настолько, чтобы дождаться наигранно-сочувственного взгляда от миссис Силсберн. Мы с миссис Силсберн теперь сидели, полностью развернувшись на откидных сиденьях с самым светским видом. – Я серьезно, – сказала матрона. – Нельзя просто фланировать по жизни, делая людям больно, когда тебе хочется.
– Боюсь я очень мало знаю о молодом человеке, – сказала миссис Силсберн мягко. – Между прочим, я его даже не видела. Впервые, когда я услышала, что Мюриел помолвлена…
– Никто его не видел, – сказала матрона весьма задиристо. – Я – и то не видела. Мы два раза репетировали, и оба раза его место приходилось занимать бедному папаше Мюриел, просто потому, что его дурацкий самолет не мог вылететь. Он должен был махнуть сюда в прошлый вторник, вечером, на армейском самолете, но там шел снег или что-то такое в этом дурацком Колорадо или в Аризоне, каком-то таком дурацком месте, и он прилетел только в час ночи, вчера. И вот – в такой безбожный час – он звонит Мюриел по телефону откуда-то с Лонг-Айленда или вроде того и просит встретиться с ним в фойе какого-то ужасного отеля, чтобы они могли поговорить, – матрона выразительно передернулась. – А вы ведь знаете Мюриел. Она до того покладиста, что дает собой помыкать каждому встречному-поперечному. Вот что меня бесит. Всегда таким хорошим людям достается в конце… В общем, она одевается, садится в кеб и торчит в каком-то ужасном фойе, разговаривая с ним до без четверти пяти утра, – матрона выпустила из цепкой хватки букет гардений и сжала два кулака. – У-у, зла на него не хватает! – сказала она.
– А что за отель? – спросил я матрону. – Вы не знаете?
Я попытался придать голосу самую спокойную интонацию, как если бы, к примеру, мой отец работал в отельном бизнесе, и я проявлял определенный, вполне понятный сыновний интерес к тому, где люди останавливаются в Нью-Йорке. На самом же деле мой вопрос почти ничего не значил. Я просто, можно сказать, думал вслух. Меня заинтересовало то, что брат попросил свою невесту встретиться с ним в фойе отеля, а не в своей пустой, никем не занятой квартире. Подобный поступок был вполне в его духе, но тем не менее пробуждал во мне умеренный интерес.
– Я не знаю, что за отель, – сказала матрона раздраженно. – Просто какой-то отель, – она уставилась на меня. – А что? – спросила она требовательно. – Вы не друг ли ему?
В ее взгляде было нечто однозначно устрашающее. Казалось, на меня смотрит толпа женщин, которые в другом времени и при других обстоятельствах занимались бы вязанием возле самой гильотины. Меня всю жизнь пугают толпы, любого рода.
– Мы росли вместе, – ответил, точнее, промямлил я.
– Что ж, поздравляю!
– Ну, ну, – сказал ей муж.
– Ах, извините, – сказала ему матрона, как бы обращаясь ко всем нам. – Но вас не было в комнате с этой девочкой, пока она битый час выплакивала все глаза. И это не смешно – имейте в виду. Слыхала я о женихах, пошедших на попятную, и все такое. Но так не делают в последнюю минуту. То есть не делают такого, чтобы чуть не до смерти смутить совершенно приличных людей и чуть с ума не свести эту девочку, и все такое! Если он передумал, почему не написал ей и не расторг все, как джентльмен, господи боже? До того, как наломал дров.
– Хорошо, не напрягайся, не напрягайся, – сказал ей муж. Его смешок, чуть натянутый, был тут как тут.
– Что ж, я не шучу! Почему он не мог написать ей и сказать, как мужчина, чтобы не было этой трагедии и всего такого? – она уставилась на меня. – Вы случайно не имеете представления, где он есть? – спросила она требовательно, с металлом в голосе. – Если вы дружили в детстве, у вас должна быть какая-нибудь…
– Я всего пару часов как прибыл в Нью-Йорк, – сказал я нервозно. Теперь на меня уставилась не только матрона, но и ее муж, и миссис Силсберн. – Мне пока не удалось даже добраться до телефона.
Помню, в тот момент меня скрутил кашель. Вполне натуральный, но должен сказать, я почти не пытался справиться с ним или как-то смягчить.
– Вы куда-то обращались с этим кашлем, солдат? – спросил меня лейтенант, когда я пришел в себя.
И тут меня снова скрутил кашель – совершенно натуральный, как ни странно. Я все еще сидел в четверть или вполоборота на откидном сиденье, но корпусом отвернулся вперед, стараясь кашлять гигиенично.
Пусть это не добавит порядка, но думаю, что сюда стоит втиснуть абзац, проясняющий пару темных мест. Прежде всего, почему я продолжал сидеть в машине? Отметая всякие случайные соображения, машина, по всей вероятности, должна была доставить пассажиров к дому родителей невесты. Никакие сведения из первых или вторых рук, которые я мог бы получить от несчастной невенчанной невесты или от ее раздраженных (и, вполне вероятно, рассерженных) родителей, не могли оправдать нелепости моего нахождения у них в квартире.
Так почему же я тогда продолжал сидеть в машине? Почему не вышел, скажем, на светофоре? И что еще существенней, почему вообще заскочил в машину?.. На эти вопросы у меня есть как минимум с десяток ответов, и все они, при всей своей размытости, вполне разумны.