Меня сложно было назвать романтиком. В какой-нибудь другой жизни – может быть, но чтобы в этой? Я слишком много знала о слишком многих вещах. Я бы портила все приглашения на выпускной. Оценивала бы стоимость каждой безделушки, подаренной на День святого Валентина. Предвидела бы каждый поцелуй. Мысль о том, чтобы соединить меня и романтику, казалась неестественной, дикой, но все же вызывала приятную дрожь. Все мои нервные окончания подрагивали от одной этой возможности, впитывая результаты перестановки шариков и приноравливаясь к завихрениям судьбы.

И вот оно, свершилось. Я крепко ухватилась за конец этого нового будущего.

Я видела, как Ник опускает глаза, рассказывая родителям обо мне. Я была просто наблюдателем, светильником на потолке, но теперь я неслась сломя голову в мир, где стану частью «нас».

Я прижала пальцы к щекам, сдерживая улыбку, в которой грозили растянуться губы. Перед глазами все плыло, я задыхалась, опьяненная обилием возможностей.

Я. Десембер Джонс. Влюблена.

Это было почти невозможно представить. Я была молчаливым зрителем, пока миллионы людей покупали цветы, писали письма и заходили на сайты знакомств, ведомые слабой надеждой обрести счастье. Я знала, сколько часов потратил на это мой дядя, сидя за старым компьютером, теперь выключенным и спрятанным в коробку где-то в подвале нашего жилого комплекса.

Не я. Я таким никогда не занималась.

А теперь все это – обо мне. Обо мне?

Любовь была довольно легкомысленной эмоцией. Она, казалось, обещала то, чего я так хотела. Комфорт. Стабильность. Возможность в конце концов крепко стоять на земле. Но мое тело все еще не могло расслабиться. Час назад Ник был лишь неяркой фигуркой спасателя на моем ненадежном внутреннем радаре. Теперь же он внезапно стал играть главную роль в спектакле моей жизни.

Мне нужен был воздух. Я дернула задвижку, отодвинула дверь и опустилась на диван на крыльце, лицо покалывало, мозг гудел. Это не я. Это все было настолько не про меня.

Я была человеком, который мог рассказать вам о любви. Что волки и альбатросы моногамны. Я могла бы объяснить, что, когда вас переполняет «гормон любви» окситоцин, уменьшаются головные боли. Что мы надеваем обручальные кольца на безымянные пальцы, потому что древние греки считали, что от этих пальцев идет «вена любви» – прямо к сердцу.

Я судорожно втянула воздух. В шестом классе моя учительница, миссис Риццо, сказала моему дяде Эвану, что в стрессовых ситуациях я «спокойна как удав» (дядя еще пытался пошутить, парировав, что удавы проглатывают добычу целиком). Сейчас же я чувствовала себя полной противоположностью удаву – я была перепуганным кроликом. С мягкой шерсткой. Уязвимым для чужих мыслей и чувств. И почему-то решила сыграть в Купидона, а мой мозг спешил меня уверить, что впереди ждет бескрайнее волшебное будущее – и более того, вполне реальное.

Я взбиралась все выше на воспоминания о будущем, которые все еще занимали свои места, смакуя их, замирая на каждой ступеньке воображаемой лестницы. Наша история будет состоять из кокосов и цветов пиона, летних поцелуев и осенних объятий, глубоких разговоров и, наконец, правды о моем мозге и о том, как он работает.

На лице все-таки расплылась широкая глупая ухмылка. Я откинулась на потертую ткань дивана, купленного на распродаже, разбросав руки и ноги. Последние шарики падали в «банку». Но меня не покидало ощущение, что я что-то упускаю.

Может быть, дело в том, что мы с Ником еще не знакомы? Я, конечно, играла на своем поле и имела преимущество – причем такое, что это было даже нечестно.

Многие люди моего возраста постоянно думали об отношениях. Выясняли свои предпочтения, может быть, мимолетно влюблялись. Но не я. Я редко фантазировала и не совершала импульсивных поступков, потому что всегда знала, что произойдет дальше. Я никогда не оценивала людей по тому, привлекают ли они меня в плане эмоций. Я всегда считала, что это не про меня, и не забивала голову. Пусть о таком думают обычные подростки. Я закинула ноги на журнальный столик, лодыжку окатило новой волной боли. Я вздохнула. В ближайшем будущем меня ждали антисептическая мазь и бинт.

Я встала, перешагнула через дядин бак с компостом и закупленные оптом мешки с землей и вернулась в дом. Порывшись в ящике с мелочами в поисках аптечки, я постаралась отвлечься от тревожных мыслей. Оставшиеся кусочки мозаики укладывались в голове и…

Я уронила тюбик с мазью.

Последний образ настолько не вязался с остальными воспоминаниями о будущем, что я сначала не поверила. Не захотела верить.

И все же, охваченная ужасом, смотрела, как последний шарик опускается в мою банку памяти с тихим, угрожающим щелчком.

В этом шарике я увидела Ника, лежащего на земле, в щербетно-оранжевой футболке. На лице искреннее удивление, сверху на нем что-то тяжелое, щека вдавлена в землю – и кровь, много крови, а потом его родители и младшая сестра, сложившаяся пополам в рыданиях на его похоронах. И я,

(мое сердце)

стыдливо раскрытая, в синяках, разорванная на куски.

Здесь, в доме номер 23, я упала на пол, ударилась бедром, втянула воздух рвано, словно разучившись дышать. Мне казалось, что я вдыхаю углекислый газ, а выдыхаю кислород, будто растение – ведь этим растения занимаются?

Что же я наделала?

Я собиралась полюбить Ника.

Ник должен был полюбить меня. А потом умереть.

И у меня не было возможности это изменить.

Я закрыла глаза и прижалась щекой к прохладному полу.

Однако это не значило, что я не попытаюсь.

Глава пятая

Ник

Наутро после того, как мистер Фрэнсис не умер, я присоединился к родителям за завтраком. Мама разошлась не на шутку: яичница, бекон, тосты с клубничным джемом и маслом, дорогой апельсиновый сок с фермерского рынка, все разложено по разносортным тарелкам, расставленным на старой бабушкиной скатерти. Мама обычно доставала ее для особых случаев. День благодарения. Рождество. Неделя летом, когда приезжали родители отца.

– Ты, наверное, так вымотался, – сказала мама, наливая кофе из кофейника в свою любимую фиолетовую кружку с щербинкой, и поцеловала меня в висок. – Ну и денек вчера выдался.

Я макнул ложку в миску со скрэмблом и намазал маслом тост:

– Я в порядке.

Отец протянул мне свернутую в трубочку газету:

– Эй, если ты устал, это нормально. Посмотри, кто на первой полосе.

Я развернул газету. На меня смотрел… я, вырезанный из прошлогодней групповой фотографии команды по плаванию. Снимок вышел ужасно зернистым, но любой, с кем я ходил в школу, узнал бы меня с первого взгляда. Я замер.

– Что это, черт возьми, такое?

– Нужен скринридер? – спросила мама.

Да, было бы неплохо. Эта штука читала тексты вслух и изрядно облегчала мне жизнь, но сейчас я от нее отказался. Я вообще медленно читаю, но настоящая проблема в том, что иногда мне трудно удержать в голове все слова. Большинство людей с дислексией – и я в том числе – просто перерастают реверсии, когда они, например, путают буквы «п» и «н» или «м» и «л», потому что их написание чем-то похоже. Сейчас «н» и «м» были в числе восьми букв слова, которое впиталось в каждую клеточку моего тела, – оно было со мной столько, сколько себя помню.

Сомнение.

Под мышками от волнения выступил пот.

ВОЗНИК В САМЫЙ НУЖНЫЙ МОМЕНТ

Местный шестнадцатилетний парень спасает любимого учителя

ДЖО ДИ-ПЬЕТРО

Николас Ирвинг еще не успел как следует освоиться на работе, а уже спас человека.

Спасатель, ученик одиннадцатого класса, капитан и суперзвезда команды по плаванию в средней школе Вудленда, во вторник утром героически спас пловца в бассейне жилого комплекса «Солнечные Акры». С мужчиной произошел несчастный случай, и Николас Ирвинг оказал ему экстренную помощь.

Он в одиночку спас пострадавшего, которого на месте происшествия опознали как 64-летнего Роналду Фрэнсиса, учителя старшей школы Вудленд-Хай. Во время утреннего заплыва у него пошла носом кровь, и он потерял сознание. Ирвинг немедленно нырнул в бассейн и вытащил мужчину, а затем провел сердечно-легочную реанимацию.

– Ник Ирвинг – мой герой, – говорит учитель биологии.

Но подросток-спасатель лишь отмахивается:

– Было страшно, но я просто делал свою работу.

В декабре он получил сертификат безопасности на воде и прошел обучение на спасателя в местной ИМКА. Фрэнсис был осмотрен медиками и выписан из больницы «Бет-Изрейел» в Бостоне.

Я дважды перечитал статью, водя ладонью по гладкой серой странице, чтобы закрыть слова внизу и сосредоточиться на тексте прямо перед глазами, потому что… какого черта было там понаписано? Шестнадцатилетний? Одиннадцатый класс? Капитан команды по плаванию? Месяц, когда я якобы получил сертификат, вместо имени человека, который на самом деле спас мистера Фрэнсиса? Эту чушь опубликовали? И написал ее Джо Ди-Пьетро. Журналист, за работой которого я следил много лет, оказался редким гадом.

Я отодвинул тарелку с едой.

– Это все неправда. – Слова застряли у меня в горле, густые, наполненные слезами, угрожавшими пролиться.

Мама моргнула:

– Том, ему нужен скринридер.

– Не нужен он мне.

– Ты уверен, приятель? – спросил папа. Вилка с едой замерла на полпути ко рту. – Я могу принести. Думаю, он в комнате Софи, но ей в любом случае пора вставать. Когда начнется школа, вам двоим будет ой как непросто.

– И тебе тоже, – пробормотала мама. Папа, преподаватель права и этики в старшей школе в соседнем городе, забросил ранние подъемы, как только началось лето. Мама занималась в школе административными вопросами, поэтому даже летом рано вставала.

– Уверен, что тебе не нужен ридер? – снова спросил папа.

– Уверен.

Он пододвинул к себе газету и углубился в чтение, между бровями у него пролегли две вертикальные бороздки. Явный признак, что он либо глубоко задумался, либо озадачен.

– Знаешь, Ник, нужно учиться принимать комплименты.

Я дважды сглотнул, пытаясь избавиться от комка слез в горле.

– Это. Все. Неправда, – повторял я, тыкая пальцем в страницу, чтобы подчеркнуть каждое слово.

Мама зачерпнула ложкой апельсиновый сок, вылавливая мякоть.

– Что ты имеешь в виду, дорогой? – Она наклонилась и заглянула в статью. – О, они ошиблись с твоим возрастом. С журналистами всегда так.

– Не только это. Я имею в виду всю статью. «Капитан и суперзвезда команды по плаванию». Я не капитан. И я пойду в выпускной, а не в одиннадцатый класс. И я не получал сертификат в декабре. Это ту девушку зовут Десембер.

Мама и папа обменялись своими фирменными взглядами Ирвингов-родителей. Мама вздохнула:

– Иногда в новостных статьях что-то перевирают. Но эй, ты правда суперзвезда.

Я покачал головой:

– Ты упускаешь самое главное. Я не спасал никого в одиночку. Та девушка, Десембер…

Мама обняла меня за плечи.

– Мой Николас, – сказала она глубоким голосом. – Ну что ты, милый. Не нужно скромничать. Я никогда в жизни так тобой не гордилась.

На лице отца появилась улыбка.

– К тому же ты спас жизнь человеку. Ты герой.

Слово «обман» билось в моей голове, раздуваясь, пока не заняло все пространство в черепной коробке. Буквы пузырились, кривые и уродливые, как звонок будильника в утро чьих-то похорон.

Я почти раскрыл рот и почти рассказал им все. О том, как у меня подогнулись колени, о ритмичных надавливаниях Десембер, о ее звонке в службу спасения, о ее стремительном уходе. Но несмотря на

О

Б

М

А

Н,

я медлил уже второй раз за два дня.