Не то чтобы мама с папой когда-либо откровенно разочаровывались во мне, хотя, если бы они знали, что я натворил в мае, они бы так и сделали. Нет, они были моими суперзащитниками и радовались моим успехам в школе, вместо того чтобы радоваться тому, что я… ну… просто я. Они были настоящими образчиками терпения и поддержки, полными решимости помочь мне справиться с дислексией, несмотря ни на что. Они осуждали школьную программу за жесткие рамки, но очень радовались, когда я с ней справлялся.

Вот почему они не поняли бы меня. Если бы наша квартира сгорела, они бы просто воскликнули: «О, ну, по крайней мере, мы живы. Это ведь просто вещи!» – вместо того чтобы признать правду: жизнь – отстой, когда твой дом сгорел.

– Кстати, – сказала мама голосом, который использовала, когда пыталась звучать непринужденно. – Ты ведь подал заявку на вступление в престижную команду, верно?

Я кивнул. В Бостон переехал олимпийский чемпион и основал команду кадрового резерва, в которую вступали лучшие пловцы школьной лиги – во время учебы в старших классах либо после окончания школы. Несколько ребят даже взяли для этого академический отпуск. Команда резерва – своего рода трамплин, который помогает попасть в команду колледжа по плаванию и получить хорошую стипендию. Тем, кто задался целью участвовать в Олимпийских играх, тренер такой команды помогает тренироваться, чтобы пройти отбор на Олимпиаду. Даже билет на такие отборочные соревнования бывает непросто заполучить. Я не возлагал больших надежд на то, что стану следующим Майклом Фелпсом, но мои родители работали в школе, и стипендия была неплохой альтернативой тому, чтобы погрязнуть в кредитах на учебу в университете до конца жизни.

Мама довольно улыбнулась:

– Хорошо.

– У меня не получится. Они берут только пятнадцать человек в год.

– Конечно, нет, с таким-то отношением, – заметил папа.

Я приготовился выслушать одну из его речей на тему «во что веришь, то и получишь», но меня спасла появившаяся на кухне сестра. На ней была старая папина футболка с лого факультета права Бостонского университета, а запястья обхватывали два напульсника, оставшиеся от тренировочного костюма в стиле восьмидесятых, который она надевала на Хеллоуин.

– Ты оставил свой телефон в ванной, – сказала Софи, бросая мне мобильный. – Мэверик прислал тебе сообщение.

Я поймал телефон в воздухе и только тогда заметил чернильное пятно от типографской краски на ребре ладони.

– Не смей рыться в моем телефоне.

– Не бросайся техникой, – добавил папа, а мама вставила:

– Софи, пожалуйста, будь поласковее!

Софи отпила маминого апельсинового сока:

– Мэв хочет потусоваться с тобой.

– Ты и сообщения мои читаешь?

– Я только в четвертом классе. Я все еще учусь не нарушать чужие границы. К тому же твой пин – 1111. Он слишком простой. – Софи встала коленями на пустой стул. Стол был круглым, и по какой-то причине никто из нас никогда не присваивал себе какое-то определенное место, как водится в других семьях. Софи взяла кусочек тоста. – Время углеводной загрузки.

– Где ты этого набралась? – спросила мама, приглаживая взъерошенные после сна волосы Софи. Сестра увернулась от маминой руки, отломила кусок хлеба, провела им по маслу и сунула в рот.

– Из ютуба. Там рассказывали, что бегуны перед забегом употребляют кучу углеводов.

Софи и кучка ее друзей все лето участвовали в спонсируемых городом забегах и были непобедимы.

Я испустил стон и проговорил:

– Что ж, на этой ноте я ухожу.

Софи проглотила тост:

– Не хочешь узнать, где живет та девушка? Десембер?

– То есть ты еще и подслушивала? – Я помедлил и спросил: – Ты ее знаешь?

– Ее дядя – новый озеленитель, занимается газонами. Он показал нам с мамой, как подрезать помидоры в саду комплекса. Помнишь, мам?

Мама кивнула.

– Да, у нас новый озеленитель, – сказала она папе. – Ты знал, что если помидоры не дозревают на лозе, то нужно оборвать цветы?

– Миссис О’Мэлли называет его горячим кексом, – сказала Софи. – Это значит, что он красавчик.

– А где они живут? – Я поднял свою тарелку, а Софи наклонилась и схватила мой недоеденный тост, не преминув бросить на маму взгляд, как бы говорящий: «Ох, Ник».

– Они переехали в апартаменты, где раньше висела «музыка ветра».

Я встал из-за стола, прошел к мусорному ведру и вытряхнул туда остывший завтрак.

– Ты не голоден? – спросила мама. – Все в порядке, милый? Ты наверняка переволновался.

– В порядке, – проворчал я, набирая 1111, чтобы разблокировать телефон. Пять сообщений, все в фирменной манере Мэва – он обожал капслок.

ЙОУ, ИРВИНГ

РАБОТАЕШЬ ЗАВТРА?

Я ПРИЕДУ

ВОЗНИКНУ В САМЫЙ НУЖНЫЙ МОМЕНТ

НУ ТЫ ПОНЯЛ?

Да, я понял. Весь город был в восторге от моего единоличного подвига, хоть я и не действовал в одиночку. История эта до скончания времен останется в единственной местной газете, а взрослые, уверен, успели поделиться ею во всех социальных сетях, к которым имели доступ. Все утро мои родители многозначительно смотрели на меня, как будто этот мой поступок оправдывал все их воспитание. Они ошибочно полагали, что я сделал все, как учили на тренировках, и спас их коллегу-педагога.

Я мог бы повернуться и все им рассказать. Объяснить, что в куче неправды, напечатанной в статье, журналист упустил тот факт, что именно Десембер спасла мистера Фрэнсиса. Что у меня сдали нервы, я захлебнулся собственной неуверенностью, что из головы разом вылетели все правила спасателя и я словно прирос к земле.

С мая я лгал всем, кого знал. Я не выдержу, если придется снова пройти через это.

Но ведь некоторые детали можно… не раскрывать. По крайней мере, до поры до времени. Я прикусил верхнюю губу. Пусть родители и дальше смотрят на меня глазами, полными гордости за то, как они меня воспитали, неизменно отстаивая мои интересы.

Я передернул плечами и вздохнул. Мама с папой наконец-то прекратили контролировать мою учебу, как только почувствовали, что я сам могу за себя отвечать.

Может быть, пришло время доказать, что они правы?

Глава шестая

Dесембер

Я ухватилась за зазубренный край упаковочной ленты, прилипшей к очередной коробке, и потянула. Треск отрываемого пластика эхом отразился от белых, как яичная скорлупа, стен нашей гостиной.

– Вот, – я протянула дяде Эвану коробку, – это твое. Тут эти садовые перчатки с эффектом омоложения кожи.

– Такое надувательство! – Эван засмеялся, пряча телефон. Несмотря на то что на запись видео мой дядя тратил примерно девяносто секунд в день, он был довольно знаменит в ТикТоке, в частности благодаря своим советам по садоводству. Начинал он с роликов на семь секунд о том, что черенки роз нужно обмакивать в мед. Тогда естественным образом начнет вырабатываться фитогормон, роза пустит корни и можно будет вырастить новый куст! А теперь ему в директ пишет портал BuzzFeed и предлагает стать автором статей типа «28 советов, как улучшить свой домашний сад» или «12 способов прокачать газон от садовода из TikTok».

– Тогда меняемся. – Эван протянул мне средних размеров коробку с надписью «ДЕС». – Ты сегодня пугающе бодрая.

Я перестала напевать:

– Неправда.

Я оказалась на волоске от влюбленности и от необходимости спасти от смерти человека, которого собиралась полюбить. Обычный полдень.

– Какая-то новая эмоция.

– Нет у меня эмоций.

– Ты вся – одна эмоция. Обычно. Но это… – Он помахал ладонью между нами, разгоняя частички пыли и воздуха того дома, из которого они к нам прибыли. – Это не моя любимая племянница. Вот сейчас ты светишься, как солнце, а через секунду набегут тучи.

Я застонала и достала из коробки папку, а затем быстро сунула ее в коробку с надписью «Мусор».

– Вероятность осадков – ноль процентов.

– А, нашлась. – Эван вытащил папку из мусора, спасая от гибели. Затем, покачав головой, достал из другой коробки ржавые садовые ножницы. Дядя скорчил гримасу и бросил их в кучу мусора. – Зачем я вообще все это храню?

– Из-за Кэм?

– Из-за Кэм, – кивнул он, и взгляд его потеплел, как и всегда при упоминании его матери. Кэм была такой – ничего не выбрасывала. – Что ж. – Эван вытер руки. – Мы распаковываем наши вещи. Для нас такое в новинку.

Я старалась избегать его взгляда.

– Да. – Мы впервые были дома – по-настоящему, действительно дома. По крайней мере, это не изменилось в мире, превратившемся в болотную жижу после того, как я спасла мистера Фрэнсиса. – Раньше мы не распаковывали вещи после переезда.

– Поправочка. Однажды мы их все же распаковали – после пятнадцатого переезда или около того. В квартире над прачечной.

С тех пор как я стала жить с дядей Эваном, мы придерживались одной и той же схемы. Переезжаем, осваиваемся на новом месте, потом спешно уезжаем – и все повторяется. Как только мы успевали пообвыкнуться, я все портила: то шокировала учительницу новостью о том, что ее муж подал на развод, то советовала товарищу по игре выбрать розовый гипс – еще до того как он срывался с перекладины и ломал локоть. И мы снова собирали вещи. Эван никогда не жаловался. Он извинялся перед Полом, Солом или Раулем за то, что придется с ними порвать, и мы прыгали в его джип, чтобы отправиться в следующий город.

Все это было до того, как я научилась лучше управляться со своими способностями. До того, как научилась не получать 100 баллов по всем тестам, до того, как узнала, что мои собственные жевательные шарики памяти не предназначены для других. Мой единственный родитель бросил меня и даже не оглянулся, а дядя не просто взял на себя ответственность – он меня разве что не удочерил. Он следил за тем, чтобы мои носки были чистыми, а одежда – аккуратно сложена. Он был больше, чем любое место, где мы оказывались. Он и был домом.

– Полагаю, это означает, что квартира тебе нравится, – сказал Эван.

– М-м-м… – Очень уклончиво.

– Кажется, мы останемся здесь надолго? – спросил он.

– Не надо, – предупредила я. У нас с дядей было одно правило: «Не говорить о слоне в моей голове». – Ты нашел тут хорошую работу. Вот и все. – Его бизнес по ландшафтному дизайну и проектированию вряд ли можно было назвать процветающим – нам едва хватало на оплату счетов. Но Эван уже давно перестал беспокоиться об этом – я ведь не беспокоилась. Наверное, трудно волноваться из-за работы, если твоя всезнающая племянница выглядит уверенно.

Он открыл старую картонную папку для документов, набитую акварельными пейзажами.

– О, Дес. Твои рисунки!

Когда-то в детском саду воспитательница сказала моей маме, что беспокоится обо мне, потому что на моих рисунках люди – редкие гости. А когда они все же там появлялись, то занимались скучными взрослыми делами, например пили кофе на конференции или убирали дом по весне. Помню рисунок, на который неплохо было бы поставить «предупреждение о триггерах», но я инстинктивно поняла, что учителям его показывать не стоит. Прежде чем я смогла объяснить маме, чем отличаюсь от других, искусство было для меня способом осмысления мира. И с тех пор как мама уехала, я брала в руки кисти и краски только на уроках рисования в школе.

– Дай-ка посмотреть. – Я протянула раскрытую ладонь.

Улыбка у дяди была какой-то странной. Полной тоски?

– Раньше ты обожала рисовать, – сказал он, протягивая мне папку.

На меня уставились пожелтевшие от времени потрепанные страницы, яростно изрисованные восьми-или-около-того-летней мной. Камни естественного бассейна под жарким солнцем Арубы, абстрактное поле лиловых кувшинок рядом с горой Хвааксан в Капхёне, водопад в Габоне. Места, которых я никогда не видела вживую.

– Тебе нужны еще художественные принадлежности? – спросил Эван. – Помнишь, как ты рисовала углем Нью-Йорк? Силуэты зданий?

Я поджала губы и покачала головой:

– Рисование напоминает мне о маме.

Вот вам викторина. Моя мама:

A. Работала консультантом по приему в колледж в Сан-Диего.

Б. Была домработницей в довоенном кооперативном доме через дорогу от Центрального парка в Верхнем Вест-Сайде, Манхэттен.

В. Работала официанткой в закусочной в Омахе.