Эти моменты были замечательны своей непримечательностью. Они составляли нормальную жизнь нашей семьи, в отличие от тех, которые были связаны с угасанием Кэм. Ключи от машины в холодильнике, буханка хлеба в бельевом шкафу. «Приготовить ванну на ужин?» С 11 сентября прошло двадцать лет, но: «Представляете, эти самолеты врезались в башни-близнецы на прошлой неделе!»

И позже: «Где моя дочь, Мара? Что за жуткая тетка».

Теперь блуждающий взгляд Кэм был устремлен в окно.

Сидя в угловом кресле, я вновь и вновь скрещивала ноги. Задняя поверхность бедер отлеплялась от кожзама в тон пуфу с болью – я явно оставила на нем часть кожи. Поясница ныла и напрягалась из-за одного очень особенного шарика памяти, который прошел через покров моего всевидения сегодня утром: это предпредпоследний раз, когда я вижу Кэм.

Мы старались не говорить о том, что ей осталось недолго, как не говорили о моих полуночных вылазках на кухню за печеньем и о слабости Эвана к шоу «Остров любви». Я знала, что ждет дядю. Голова, склоненная над урной с прахом, бессонные ночи над страховыми и больничными документами. К счастью, продажа дуплекса покрыла ее пребывание здесь.

Я вздохнула. Эта версия Кэм пропитала меня печалью насквозь. От когда-то сильной, выносливой женщины и матери осталась лишь оболочка – беспомощная, словно младенец. Иногда, глядя по ночам в потолок, я накручивала себя, размышляя, не заперта ли в этой Кэм та, настоящая? Я помассировала шею, разгоняя напряжение по позвонкам.

Потом прочистила горло.

– Мне нравится твоя коса, Кэм. – Ее волосы все еще были поразительно темными для столь почтенного возраста, и молодая медсестра заплела их в толстую французскую косу, что делила ее согбенную спину пополам. – Мама плела мне такие же.

В уголках ее губ мелькнула бессмысленная улыбка, которая предназначалась не мне. Кэм издала звук, похожий на щелчок, – она так постоянно делала.

Эван покачал головой:

– Твоя мама не умела заплетать косы.

Я нахмурилась:

– Умела.

– Не-а.

– Но я помню, как она это делала. – Воспоминания о матери были нечеткими, но в этом я была уверена. Я нахмурила брови, погружаясь в сундучок всевидения за сегодняшним жевательным шариком, и поморщилась, увидев, что будет дальше. Пресловутая вишенка на торте: я потратила столько времени и мысленных усилий, чтобы разглядеть это, и наверняка пропустила тысячи важных штук, которые появятся на моем пути. Понимаете теперь, почему мой дар так выматывает?

– Это была Кэм. Она делала прически и твоей маме. Когда появилась ты, Кэм заплетала твои волосы, мой скромный цветочек.

Скромный цветочек. Я замолчала, прокручивая в голове свое старое прозвище. И то, что сказал Эван. Известно ли вам, что вся реклама продуктов питания, по сути, опирается на ваше чувство голода, чтобы заманить вас в ресторан? Знание о том, что произойдет, не равно моим чувствам в момент, когда оно случится. Видеть по ТВ нарисованные полоски от гриля на котлете – не то же самое, что стоять у гриля, вдыхать аромат скворчащего мяса и дыма от огня и впиваться зубами в бургер. Это как смотреть на поцелуй в кино, а не прижиматься губами к чьим-то губам, ощущая жар, желание и чувственное притяжение.

Но сейчас я вспоминала, как умелые пальцы собирают, тянут и дергают мои длинные, спутанные волосы. Потом быстро отмахнулась от собственных воспоминаний и переключилась на воспоминания целого мира. Я погружалась в них все глубже и глубже, пока не убедилась во всем сама. Маленькая версия меня, уютно устроившись между коленями Кэм, читала книги, а ее пальцы, ловкие и проворные, заплетали пряди моих волос в косы.

– А я всегда думала, что это была мама.

– Твоя мама была довольно ветреной, Десембер. То появлялась, то исчезала. Закончила колледж с кучей долгов и сбежала. Вернулась с тобой. Ушла. Возвращалась на несколько месяцев, снова исчезала, когда… – Эван прикусил язык и проглотил несказанные слова. Готова поспорить, на вкус они были как «ей было удобно». – Она изменилась. Очень сильно. Как мой отец.

Я ошеломленно уставилась на него. Как его отец? Мой дед пристрастился к опиатам, когда ему выписали их от травмы. У него была передозировка, и он умер задолго до моего рождения.

– Она исчезала на несколько месяцев?

Эван посмотрел на Кэм, а потом вновь на меня:

– Ты – такая особенная – и не помнишь?

Может, я правда не помнила – или мой мозг заблокировал эту информацию? Это был вопрос на миллион долларов – но ответ на него стоил всего пару центов.

Глава одиннадцатая

Ник

Мой отец в восторге от Малкольма Гладуэлла, парня, прошедшего путь от журналиста New Yorker до гуру подкастов. Гладуэлл утверждал, что десять тысяч часов практики делают из человека эксперта. Видимо, когда эта теория появилась в девяностых, папа принял ее, как закон природы. Оставив работу юристом, он решил набрать десять тысяч часов в кулинарии. А мама – возможно, в знак того, что мои родители действительно созданы друг для друга, – ухватилась за идею, что для выработки новых привычек достаточно тридцати дней. В этом месяце она задумала ложиться спать в 21:45, по утрам заниматься йогой и медитировать по восемь минут.

Но оказывается, чтобы стать экспертом, не нужно ни десяти тысяч часов, ни тридцати дней. Мне понадобились один день и восхищенные взгляды трех девушек из моего класса, чтобы обзавестись новой привычкой: Забыть, Что Живешь Во Лжи.

* * *

Моя смена выдалась настолько напряженной, что Триш, управляющая бассейном, была вынуждена задержаться, чтобы сохранить установленное правилами соотношение спасателей и посетителей. Но даже тогда нам приходилось следить за тем, сколько человек в бассейне, по принципу «один зашел, один вышел».

Прямоугольные дорожки, размытые движения множества людей внутри ограды, кокосовый солнцезащитный крем и застарелый запах химикатов – все это врезалось в мой мозг, атакуя меня осознанием того, что случившееся два дня назад было не просто жутким, но единоразовым событием. Оно оставило глубокий шрам на моей психике. Каждый раз, когда я слышал всплеск, сердце делало маленький кульбит и билось о легкие.

Спустя час с начала смены и два литра пота я сделал перерыв, спрятавшись в закутке с оборудованием. Провел рукой по блестящему жестяному ящику с медикаментами и впился ногтями в известково-зеленую лапшу для плавания^[6], пытаясь успокоиться. То, что я не смог сразу принять меры по спасению человека, – это одно, но то, что я снова оказался здесь, – это другое, травма в травме.

Меня так и подмывало сказать Триш, что я больше не могу этим заниматься. Не могу здесь работать. Но куда еще мне податься в июле? В нашем городе подростки устраивались либо в бар с молочными коктейлями «У Пайра», либо в «Спа», стильную пиццерию, недосягаемую для простых смертных. У обоих заведений было столько соискателей, что в ближайшее десятилетие им можно было не париться насчет сотрудников. Мама с папой не раздавали наличку просто так, и отсутствие работы означало отсутствие денег. Ни страховки на машину, ни бензина, ни платы за занятия спортом.

Но что, если? – прохрипел мой мозг. Что, если другому пловцу понадобится моя помощь? Что, если кто-то из детей миссис О’Мэлли заплывет на глубину и маленькие ножки не смогут дотянуться до дна?

Неужели я снова застыну там как истукан?

Хорошо, Ник. Вытяни себя из этой панической спирали. Я сквозь зубы втянул спертый воздух кладовки и отвел плечи назад самым нарочитым образом, прижав лопатки друг к другу, как будто выполнял гребок во время баттерфляя. Мама всегда говорила: если приложить усилие и взять себя в руки, можно позабыть о том, что поначалу сомневался в себе. Кроме того, здесь была Триш. Если уж решил сорвать размокший пластырь, то лучше делать это под присмотром профессионала, да?

С этими мыслями я доработал до конца смены. Я вполглаза следил за Мейзи Кабрерой и ее подругами, Стеллой Роуз Голдман и Кэрри Ли, – за тем, как они скролят ленты соцсетей, вместе прыгают в воду и вылезают из бассейна. Я отмахивался от поздравлений, уворачивался от похлопываний по плечу, но принял обернутую фольгой тарелку с тающим сахарным печеньем от семейства О’Мэлли – и они терпеливо ждали, пока я его попробую. В итоге я попробовал – и тут же подавился сухим, рассыпчатым печеньем, политым приторно-сладкой глазурью.

Когда Джои О’Мэлли прыгнул в бассейн «бомбочкой», я краем глаза заметил какое-то движение. У входа стоял Мэверик с белой коробкой в руках. Он старательно что-то пережевывал – подозреваю, большой комок никотиновой жвачки, – а на голове у него красовалась новая стрижка с тремя выбритыми полосами. (Его двоюродный брат был темнокожим парикмахером под ником Black Barber, ставшим известным на всю страну благодаря инстаграму^[7]. Он все еще пытался – хоть и безрезультатно – «сделать Мэверика крутым перцем».) Я снова прочистил горло, и сердце заныло при мысли о том, что теперь мне придется изображать «отважного спасателя» еще и перед лучшим другом.

– Йоу, Ирвинг. Твой новый статус героя – серьезная херня на уровне эссе для колледжа?

У меня в груди все сжалось.

– Ты и половины не знаешь.

Он протянул мне коробку:

– Заехал к тебе домой. Твоя мама заставила меня принести тебе это.

Я поднял крышку и застонал. Клубника в шоколаде от «Съедобных решений».

– Это от администрации школы. Твоя смена закончилась?

Я посмотрел на часы: 15:01.

– Да, наверное, да.

Я встал и помахал Триш, она махнула в ответ.

– Эй, Мэверик! – крикнула Мейзи.

Мэверик обернулся: при виде популярного трио удивление на его лице сменилось восторгом.

– О, привет! – воскликнул он, его голос явно звучал выше от шока.

Девушки встали и принялись собирать свои купальные принадлежности, а Мэверик бросил на меня сердитый взгляд: глаза у него буквально вылезали из орбит.

– Почему ты никогда не упоминал, что сюда приходят Ангелы?

– Ангелы?

– Разве ты не подписан на них в инстаграме? У них там тег «Ангелы» с тех пор, как они нарядились Ангелами Чарли на Хеллоуин в первый год старшей школы.^[8]

Я пожал плечами. Обычно я не обращал внимания на теги.

– Никогда не замечал. И они сюда не ходят.

Девушки подошли к нам.

– Слышали о твоем вчерашнем подвиге, Ник, – сказала Кэрри, перекинув на плечо блестящие темные волосы.

– А… ага. – Я повернулся к Мейзи. – Не видел тебя тут этим летом.

Она нацепила на голову солнечные очки:

– Мы тусовались у бассейна Стеллы Роуз.

– Мама говорит, что мистер Фрэнсис – национальное достояние, – заявила Стелла Роуз. – Так что мы решили лично увидеть человека, который его спас.

Я потер шею:

– Правда?

Она наклонила свой телефон так, чтобы я мог видеть экран.

– Я имею в виду, ты практически знаменитость. Смотри. – Стелла Роуз показала мне их тройное селфи, а на заднем плане – размытый я с красной спасательной трубкой под мышкой. Стою на посту. Глаза метнулись к подписи под фото и цифрам репостов и лайков, которые я мог бы прочесть, если бы сосредоточился – и если бы рука Стеллы Роуз перестала подрагивать. Но тогда бы она заметила, сколько времени у меня это заняло…

– «День в бассейне с #НастоящимРыцаремВудленда», – прочитал Мэв, глянув мне через плечо. – Чувак. 6586 лайков. Более трехсот комментариев.

У меня загорелись уши. Золотая вспышка пронеслась по венам, стоило мне представить мой выпускной год, как в кино. Вот я катаюсь на джипе Стеллы Роуз, разгуливаю по школьным коридорам в классной компании, эти девушки приходят поболеть за меня на соревнованиях по плаванию.

– Это гораздо больше, чем обычно, – сказала Кэрри.

– Алгоритмы творят поразительные штуки, – чуть придушенно заметил я.

– Алгоритмы не пишут такие комментарии. – Стелла Роуз провела указательным пальцем по экрану и прочитала: – «Ого, он в моем классе». Ну да. «ОМГ, я его знаю». «Тот факт, что кто-то, кого я знаю, спас чью-то жизнь, меня просто убивает». Вот, почитай…