– Говорят, донос на тебя уже поступил…, – Франц высказал свою догадку и внимательно, изучающе стал ожидать реакции друга, но никакой реакции Петер не проявил.

– Да что с тобой? Дружище! – не выдержал сердобольный Франц. – ты понимаешь, что судебное ведомство может уже ведет предварительное дознание. К тебе еще никто не наведывался? Понял. Значит, не наведывался или ты его не пустил.

– Франц, может ты сам с ними будешь разговаривать?

– А ты что думал? Они опрашивают свидетелей, тайно выведывают сведения о репутации обвиняемого, его образе жизни.

– Вот и расскажешь, как я тут часы Сатане продаю…

– Святая Мария! Да Бог с тобой! Что ты несешь! Если судья укрепится в своих подозрениях, следует арест.

– Значит, в тюрьме часы буду делать. Им на здании как раз не хватает.

– Арест повергает любого обвиняемого в настоящий ужас, люди говорят, тюрьмы темны, сыры, холодны и полны нечистот. Будешь спать в углу на соломе, в кандалах, а вокруг будут бегать крысы.

Петер предложил перенести этот разговор, сославшись на работу. Мастер был увлечен своим единственным оставшимся заказом – этими невероятно сложными часами от пришельца с другого города, ведь в них Петер мог воплотить свои давние задумки, а еще мудрость, а еще изобретательность.

Когда еще выдастся случай создавать часы с таким невероятным множеством мельчайших колесиков, и эти часы в любом положении, естественно без гирь, показывают время в течение 168 часов, до следующей заводки.

Эти часы, казалось, обладали собственной жизнью, их механизм издавал тихий, завораживающий шепот, от которого трещины на потолке и стенах становились все больше.

Как не пытался мастер разобрать смысл этого шепота, – ничего не выходило.

Как-то засиделся он ночью до того, что явственно услышал шаги по лестнице, звук был как от сапог с железными набивками. Петер притаился в тени шкафов, но гость не показывался. Петер терпеливо ждал, несмотря на поздний час, и наконец бросился в противоположный угол, где притаился незнакомец. Оттуда выскочила собака с драной шерстью, буквально похожая на гиену. Собака быстро преодолела двенадцать ступеней лестницы и скрылась из виду.

3

Несмотря на угрозу стать изгоем в родном городке, надо было довести работу до конца.

За год, потраченный на изготовление редкой вещицы заказчик ни разу не объявился, не поинтересовался, как идет работа. А между тем, при взгляде на циферблат, нельзя было оторвать глаз, он отражал не просто время, уходящее вспять, а бесконечность, в какую бы сторону света не направлялась стрелка.

В тишине мастерской, с настойчивым шепотом часового механизма, старый часовщик прошел к окну и сел под ним. Склонив голову, он закрыл глаза. Сколько труда и мучений ему стоило довести все до ума. Сколь раз он вскакивал ночью: делал замеры и проверял работу механизма, как ювелирно подтачивал мельчайшие детали и стирал микрочастицы под лупой. Работа так его утомила, что зрение начало сдавать, в руках появилась дрожь, стало тяжело разгибать спину и шею, и в часы тишины все чаще ему слышался не только стук часов, но и какой-то странный шум, исходящий от стен.

За истекшее время его дом опустел. Внуков и дочь сожрал мокрый кашель. Вши принесли "гнилую горячку" и в когтях лихорадки умерла его жена.

Проклятая зима. Наслала болезни и унесла всех сразу.

Заказчик беду предвидел, когда сказал: «Зимой Вы поймете, что не зря взялись за дело». Он сказал «зимой». И сказал «не зря».

Это все не зря? Выходит, он обменял жизнь близких на часы?

Мастер подошел к шкафу, открыл его специальным ключом, ключи замок – это тоже его тонкая работа. Он даже на случай прихода воров придумал ложные ключи с миниатюрными головами чертиков внутри головок, которые висели рядом со шкафами на стене. Задумка была в том, что бородка легко входила в замочную скважину, и сначала даже был такой щелчок, будто замок открывается, а на самом деле ложным ключом замки те открыть было невозможно, вот тогда чертик и улыбался в руке вора.

Мастер достал футляр, извлек металлическую сферу, холодную, но быстро нагревающуюся в горячих ладонях.

Корпус часов был выполнен из позолоченной латуни. По бугоркам поверхности так приятно было провести пальцем. Все отшлифовано как надо.

Он поставил часы на высокий столик, столик вынес в центр комнаты, а сам уселся в ожидании на ступени. Он решил, что на звук часов придет «господин Никто», ведь это было одиннадцатое число августа, а двенадцатого исполнится год.

Часы, наверное, меньше всего волновались о госте, они начали рассказывать историю о рождении идеи, мастерстве, времени и вечности. И продолжали свой ход, отсчитывая час назад, два часа назад, и так далее, вплоть до глубокой ночи. Они будто часовая стрелка шла к какой-то точке времени, которая наверняка что-то значила, узнает ли мастер эту тайну.

Зато город когда-нибудь узнает тайну, что в его переулке, на рубеже 15-го и 16-го веков жил великий мастер, да тот самый, который недавно на медной табличке, висящей над подвалом писал «Часовой мастер из Нюрнберга Петер Хенляйн. Тот самый, который потом мог бы добавить «Изобретатель переносных карманных часов». Да, эти чудесные часы были сделаны в форме яйца.

4

За слухами в городе появились легенды о часах, способных отмерять не только время, но и судьбу. Главы семейств, где произошла смерть из-за часов, сделанных Петером, требовали суда над мастером.

Но он не боялся угроз и кривотолков, он понял, что его жизнь – всего лишь один из механизмов этих часов, и он готов принять свой конец.

Зашел закадычный друг мастера Петера старьевщик Франц, – он не один вечер просидел с Петером на этих ступенях, и теперь сердечно сочувствовал, и теперь делился мыслями с товарищем:

– Уже три случая, когда часы в доме останавливаются со смертью хозяина. И в каждом ноги растут из твоей мастерской. Существует какая-то непонятная связь между жизнью человека и часами. Останавливается жизнь, и часы словно констатируют это. Но как объяснить, что все началось с прихода «Господина Никто»?

– Они мне принесли столько бед. Если завтра заказчик не явится, я пойду на площадь и разобью их вдребезги!

– Постой, а почему ты решил, что он придет именно двенадцатого, а не тринадцатого, и не четырнадцатого?

– Я вспомнил кое-что… Когда мы были в военном походе, мы долго шли и не ели двое суток, и тогда у одной бедной крестьянской семьи я по приказу сержанта изъял всех кур и собрал из гнезд все яйца. Я запомнил глаза тех детей и той бедной женщины. Мы обрекли их на голодную смерть. День я запомнил, – наше выступление было назначено на двенадцатое августа. Вот почему заказчик назначил двенадцатое августа и для часов форму выбрал именно яйца.

И глаза Петера горели бешеным огнем от этой догадки.

Священнику в этом грехе Петер никогда не признавался, но теперь пастор будто сам догадался о грехах Петера и уже год не пускал его в церковь. И тогда Петер в ночь с одиннадцатого на двенадцатое августа тайно пробрался на Рыночную площадь к Фрауенкирхе, которая украшена курантами с движущими фигурами курфюрстов и выбранного ими кайзера. Это все же придворная императорская капелла. Говорят, ее архитектором был сам Петр Парлерж, создатель пражского собора св. Витта и Карлова моста.

Дева Мария его встретила на фасаде церкви, и застенчиво улыбнулась. Уж она понимает толк в часах, если столько времен под дождями, ураганами и снегами стоит снаружи храма и не заходит внутрь. Петер всегда обращался к ней, Богоматери. Здесь же, на фасаде были задумчивые покровители Бамбергского епископства – святые Генрих и Кунигунд, а также покровители города Нюрнберга святые Себальд и Лоренц. Петер их всегда смущался. Поэтому в этот раз просил их зажать уши и дать поговорить по душам с Богоматерью. Такой уж он был своеобразный христианин.

Петер задал всего один вопрос: «Кто приходил к нему год назад, тем жарким августовским днем?» Смысл этого вопроса был прост, Петер пытался определить: попал он в сети дьявола с этим заказом или нет.

Он долго простоял на площади, и только когда его заметил молочник Магнус, он побрел в свой одинокий дом.

«Неужели гибель семьи – это расплата за заказ?» – вот о чем думал он.

Утром он зашел к Францу, и повел его в мастерскую.

Франц по пути выдал Петеру еще один мешочек с летним сбором трав. Жена Франца, озабоченная бессонницей Петера еще после зимних похорон стала снабжать его травами для сна. Он заваривал вербену, мяту, розмарин, но пока ничего не помогало. И в кабаках сидеть не мог и заснуть не мог.

– Кто же это был, дружище Франц? Спрашиваю, и понимаю, меня сгубила жадность, не разглядел сатану, принял его заказ, а себя успокаивал, что якобы заинтересовался работой. Он ведь сам к деньгам не прикасался. Я их взял, да рассчитался с долгами, да продлил аренду, да хоть что-то смог принести в семью.

Ты же помнишь. Меня собирались выгонять с подвала за долги. Что случилось с моей семьей – это может наказание за связь с дьяволом? Франц, ты скажешь мне ответ или нет?

Но друг его долго смотрел на это необычное металлическое яйцо и молчал.

– Вчера не прилетела птица.

– Та, что ты подкармливал?

– Да.

– Позволь тебе напомнить, мой сердечный друг Петер, как Святой Августин, влиятельный богослов поздней античности, говорил?

– Напомни Франц, напомни.

– Демоны могут обманом ввести честного человека в заблуждение, заставляя думать, что ему дарованы магические силы. Но в тебе нет гордыни от своего дара, в молитвах нахожу тебя, отчего же ты должен быть наказан? Не казни себя.

– Да-да, иди Франц, – ты смущаешь моих гостей.

– О ком ты?

– Да вот же они, женщина с детьми, – и Петер показал Францу темный угол, в котором последний никого не обнаружил.

Петер выпроводил Франца, тот уже свернул на улицу Вайссгербергассе, когда успел подумать, что звука часов он сегодня не услышал, – часы остановились. Франц бросился обратно. Франц бежал спасти друга так, как не бегал с молодости, когда раздался тот грохот, которого он никогда уже не забудет. В клубах пыли он увидит лишь гору камней от стены, что завалила подвал мастерской. Он будет спрашивать, успел ли выбежать Петер, и кто-то скажет ему вдруг, что видел Петера стоящим посреди мастерской. Когда появились первые шумы осыпающейся штукатурки, когда прорвались резкие звуки треска стен, когда раздался грохот камней, – Петер не шелохнулся.

Дьявол из селения страны мангровых рощ

Мальчик охотился один со своим луком в мангровом лесу. Вот уже семь дней и семь ночей он не мог убить ни одной птицы. Ни одного гоацина. Прятался в папоротниках, как учил отец, но никакого толку. Миновал день, за днем – ночь, за ночью приходил новый день, – не приходила удача. Не гоняться же за попугаями на смех обезьянам. Макаки и носачи на ветках уже привыкли к неподвижной статуе мальчика, застрявшей в папоротниках.

Встретить дикого кабана или буйвола мальчик не мечтал. На таких животных ходят всем селением.

Он возвращался с охоты между высоких дымов, их разжигали перед каждой хижиной, перед каждым походом мужчин за добычей. Дымы стояли как хлопковое дерево сейба. Но сегодня костры означали наступление Времени изгнания дьявола. К ритуалу готовились с зимы. И День изгнания надвигался уже как раненый буйвол, неистово и неукротимо.

Мальчик, сбросил стебли канатника, нечего ими было связывать, и посмотрел на мать. Мать не стала его задерживать, вынесла маисовую лепешку и кивнула на уходящую в лес толпу мужчин. «На их тропе добыча?» – спрашивали глаза мальчика. «Да», – отвечали глаза той, которой он верил.

Он разбежался и перепрыгнул через плетень. Крик, который раздался на все селение – был криком мальчика. Стопой он попал на торчащие железные прутья, что отец заготовил для ловли Дьявола. Мать освободила его ногу и стеблями канатника замотала всю стопу в листьях лекарственного растения.