– Задавать личные вопросы вам не полагается, mon cher, – напомнил ему начальник. – Я ничего не имею против китайцев. Есть среди них и приличные люди.

Нью-Ланг посмотрел на часы. До закрытия оставалось еще полчаса.

– Возможно, вы торопитесь? – спросил Фонтене, проследив за его взглядом. – Тогда я вас отпускаю.

– Нет-нет, – заверил Нью-Ланг, невольно тронутый подобной предупредительностью. – Но я хотел спросить, месье: сложно ли получить визу во Францию?

– Вы хотите поехать во Францию? Серьезно? И что же я буду без вас делать?

– Но, месье! Я найду себе на замену отличного работника. Не такого, как я, ведь у меня на уме масса посторонних вещей.

– Именно из-за того, что у вас на уме масса посторонних вещей, вы мне и подходите.

– Вы очень любезны. Но одна из этих вещей – Париж, ваш Париж.

– Да, Париж – это Париж, – согласился Фонтене, словно изрек удивительное откровение. – И у вас там есть связи?

– У дяди по материнской линии китайский ресторан на Монмартре.

– Хорошо, мой юный друг. Можете на меня рассчитывать. Я дам вам рекомендацию для консульства. Я дам вам три рекомендации для моих парижских партнеров по бизнесу. И я порекомендую вас своей жене, на случай если корабль сделает остановку в Сингапуре. Хорошо, что вы не белый. Иначе я бы почти волновался…

– Огромное спасибо. А теперь, если вы не против, давайте напишем письмо в Синг-Хва Ориентал.

Когда Нью-Ланг вышел из ворот после закрытия, его поджидала оборванная фигура в наброшенной на плечи крестьянской накидке из пальмовых листьев – прошел дождь.

– Ванг Бо-Ченг, – радостно воскликнул Нью-Ланг. – Хорошо, что ты ко мне зашел.

Рабочий улыбнулся.

– Ну, время у меня есть. Пока идет забастовка, мы не работаем.

Он говорил на шепелявом шанхайском диалекте.

Они пошли в Хонкью – в шесть часов начиналась вечерняя школа.

– Как дела с чтением? – поинтересовался Нью-Ланг. – Насколько я тебя знаю, ты опять достиг такого прогресса, что я хлопну от удивления по доске.

У Бо-Ченга вырвалась приглушенная «е», имевшая множество значений. На этот раз – застенчивую самозащиту в сочетании с самоуверенным оптимизмом.

– С твоими способностями, – продолжил Нью-Ланг, – ты бы уже десять раз выучил латинский алфавит. Конечно, наши иероглифы…

Бо-Ченг вытащил из кармана брошюру под названием «Восстание Тайпин».

– Что? Ты уже?

– Нет, – ухмыльнулся Бо-Ченг, сияя от радости из-за двойного смысла, – но скоро.

Нью-Ланг рассмеялся.

– Когда я приезжаю в деревню, – продолжал рабочий, – мать всегда спрашивает: «Когда ты будешь читать мне вслух книги?» То-то она, благочестивая буддистка, удивится, когда я ей наконец почитаю.

По шанхайской традиции и деревенским обычаям он критиковал свою мать, но в голосе слышались нотки нежного уважения.

– Она по-прежнему делает прекрасные вышивки?

– Да, недавно опять вышила детское платье, но как ей заплатили? Курам на смех. А теперь она каждый вечер молится звездам и жалуется Дше-Ню, покровительнице все ткачих и швей. Разумеется, это ей очень поможет, – он сплюнул.

– Нужно убираться из Китая, – сказал Нью-Ланг, вздрогнув. – Просто убираться из этой страны призраков.

Бо-Ченг с любопытством смотрел ему в рот и казалось, пометил слово, которое еще не мог записать, двумя резкими морщинами у себя на лбу. Как же блестяще выражается его учитель!

– Страна призраков, – повторил он. – Золотые слова. Эх! У нашего соседа в деревне есть маленький сын, и он уже кашляет. Они назвали малыша Ссе-Эр, вторая смерть, – думают, так они угодят смерти, и она пощадит их ребенка. Разумеется, еще они остригли ему волосы, оставив лишь одну небольшую прядь, чтобы заплести косичку. Понимаешь? Эх! Это по-прежнему считается верным средством, чтобы злые духи проявили благосклонность к ребенку.

Нью-Ланг внимательно слушал. Ему нравилось, когда ученики рассказывали истории из деревни.

– Недавно к маме явилась ночью моя двоюродная бабушка. Мама принялась кланяться и дрожать от ужаса. Что случилось, если старуха проделала сквозь тьму долгий путь из соседней деревни? Одним словом: той взбрело в голову, что нужно получить от всех родственников, дальних и ближних, обещание положить ей в могилу бумажные куклы ее четырех детей.

Разумеется, на следующий день мама наносит ей ответный визит. Она берет с собой моего маленького брата – того, который однажды сказал, что хочет стать плотником. На обратной дороге она попадает под дождь, и братик простужается. На следующее утро он с температурой, в бессознательном состоянии. Вместо того, чтобы о нем позаботиться, мама бросает его и, хотя на улице светит солнце, берет зонт и горящую свечу и задыхаясь отправляется в дорогу. Потому что раз мальчик без сознания, значит, его душа осталась в доме двоюродной бабушки, и ее нужно забрать. Через два часа мама возвращается, едва дыша от быстрого бега, но с раскрытым зонтом и горящей свечой, и что-то громко говорит. Потому что воображает, будто держит на руках душу моего брата, привлекая ее свечой и защищая зонтом. А когда она приходит домой, малыш там уже очнулся и играет деревяшками, и она кланяется до земли всемогущему Будде.

Они прошли великолепный Бридж-Парк. Перед воротами висела надпись на английском языке: «Собакам и китайцам вход запрещен».

Повисла пауза. Худая, но жилистая фигура Бо-Ченга замерла. На его скуластом лице закипела тяжелая работа.

– Думаешь, Китай – страна призраков? Эх! Весь Китай? Однажды я видел здесь, в Шанхае, как мужчина поставил на могилу предков чашку с рисом. И вдруг заметил, как два белых дьявола, двое англичан, наблюдают за ним и смеются: «Ты что, китаеза, думаешь, твои предки явятся есть рис?» А он не растерялся и ответил: «Только когда ваши почтенные предки явятся понюхать цветы».

– Я понимаю, к чему ты клонишь, – начал Нью-Ланг, но Бо-Ченг в потоке повествования внезапно наткнулся на новую мысль.

– Позавчера я переправлялся через Ванг-Пу в деревню, и тут заходит испанский священник. В последний момент появляются еще два иностранца и садятся с ним рядом. Он встает, лодка трогается и качается, он по-прежнему стоит, его ноги путаются в длинной юбке, мне становится его жалко. «Вы не хотите сесть?» – спрашиваю я. – «Нет». – «Почему?» «Я не сяду рядом с евреем, – тихо говорит он по-китайски. – Он распял Иисуса Христа». «Когда?» – изумленно спрашиваю я. И он отвечает: «Две тысячи лет назад».

Ты хочешь уехать из Китая? Почему? Потому что наш народ по-прежнему верит в призраков, заплетает косы и женит своих сыновей и дочерей, не спрашивая их мнения? Ма-ма фу-фу, мне плевать. У иностранных господ призраки еще злее. А самые злые призраки – они сами.

В прошлом году к нам в хижину пришел белый, это огромная честь. Тогда у матери жила четырнадцатилетняя племянница, ее звали Юэ-Няо – красивая и очень прилежная. Он хотел продать ее в Сингапур как Муй-Цай. Предложил нам пятнадцать долларов, только подумай! – Он ухмыльнулся, невольно польщенный.

Нью-Ланг вспомнил, как в свой последний визит мадам Фонтене рассказывала, что хочет купить домой Муй-Цай, рабыню, которая стоит всего триста долларов, и после бесконечных проблем со свободными мальчиками и служанками это настоящее облегчение.

– Меня дома не было, – пояснил Бо-Ченг. – Он убеждал маму: «Малышка попадет в благородное семейство, для нее это большая удача!» Тогда мама распахнула дверь и закричала на всю деревню: «Если удача, белый ты дьявол, тогда иди и продай собственную дочь!»

Да, у нас в стране есть призраки, – заключил Бо-Ченг, тяжело дыша. – Но мы их прогоним. Мы, Байцзясин. Мы, китайцы. И уверен, быстрее, чем некоторые другие народы.

Они дошли до серого двухэтажного дома на углу улицы Кунг-Пинг. Нью-Лангу казалось, что стены стали стеклянными, и он видел огромное помещение на двести человек, видел сцену, а на ней – страдания, издевательства, гордость и надежду…

«Я не уеду в Париж, – подумал Нью-Ланг. – Еще долго не уеду. Сначала я создам свой театр. Здесь, в Китае. Нет места на земле дороже Китая».

Они поспешили вверх по ступеням легким шагом, свойственным их расе, оборванный рабочий и кавалер в шелках – учитель Бо-Ченга и одновременно его ученик, ученик Нью-Ланга и одновременно его учитель.

Глава 4

Они сидели напротив друг друга и пили чай – одна с размеренной грацией, а вторая с лучезарной живостью, Ми-Цзинг и Цзай-Юнь, Прекрасная Музыка и Сияющее Облако. Шанхайские сплетники называли их «непохожие сестры Танг».

Цзай-Юнь недавно читала в союзе студенток доклад о героинях китайский истории и горячо вдохновила слушательниц, прежде всего красочным описанием средневековой амазонки Мулань и республиканской мученицы Цыси. В женском журнале напечатали ее фотографию, темно-золотое девичье лицо с крошечным носиком и большими глазами – их внешние уголки были настолько приподняты, что брови и ресницы напоминали парящие птичьи крылья.

Но за счет славы она прожить не могла. Танги были ей крайне недовольны, и она бы давно умерла от голода, если бы о ней не заботилась Ми-Цзинг.

Она изучала немецкий и английский. У нее был поразительный талант к языкам, но со странным изъяном. Ни на каком языке она не могла отказаться от особенностей китайского стиля. Она переписывалась с Агнес Смедли, Хелен Штёкер, Рикардой Хух, но все равно переводила свои мысли с китайского с забавной буквальностью – неважно, письменно или устно. Она общалась с американками из Шанхайской Христианской Ассоциации Молодых Женщин и со скромной самоуверенностью рассказывала им о своей обширной переписке: «Я получаю в день пачку писем, а иногда много-много». И с такой же скромной самоуверенностью предупреждала иностранных гостей, когда приглашала их в свою бедную квартиру: «У меня только один плоский стол и три кресла».

– Как ты живешь, – встревоженно сказала Ми-Цзинг, с беспокойством оглядываясь по сторонам. – Будь благоразумна, младшая сестра, давай снимем тебе комнату во французском квартале. Подобное место – не для тебя.

– Хочешь потратить на меня еще больше денег! – хихикнула Цзай-Юнь.

– Денег? Я твоя должница, сколько себя помню. Мне было четыре года, но слова матери до сих пор звучат у меня в ушах: «Я не могу прислать тебе служанку, девятая сестра. Мы ждем гостей». При твоем рождении она нарушила конфуцианскую заповедь о человечности, и теперь я должна заглаживать вину – до конца своих дней. Наверное, невежливо с моей стороны так говорить о матери. Но это только между нами.

– Ты уже тратишь на меня достаточно, – возразила Цзай-Юнь. – А теперь твой муж поссорился с отцом, и возможно, придется сбавить обороты.

– Ошибаешься, – улыбнулась Ми-Цзинг с оттенком презрения. – Предприимчивый шанхаец никогда не откажется от сына, который говорит по-английски, как англичанин, и по-французски, как француз.

– Ты постоянно ругаешь шанхайцев, старшая сестра.

– И меня поражает, что их компания порой доставляет тебе удовольствие – такой девушке, как ты! Они постоянно подражают иностранцам и пытаются под них подстроиться! Если мужчину зовут Синь-Ми, он называет себя Сидни, если девушку зовут Ми-Линг, ее называют Мэри. Это недостойная компания!

– Это всего лишь поверхность, – рассмеялась Цзай-Юнь.

– А еще они принимают христианство и воображают себя лучше нас, называя нас язычниками. Нет, сестренка, меня не впечатляет твое христианство с верой в Бога, рай и ад. Что это за человек, если за каждое доброе дело он ожидает награды от высших сил? Мы, конфуцианцы, делаем добро ради добра.

– Молодому поколению, – пламенно ответила Цзай-Юнь, – не нужны ни Христос, ни Конфуций. Им нужно думать своей головой.

– Когда мой маленький Тьен-То начнет учиться, я дам ему студенческое имя Синь-Лу, Новый Путь.

– Прекрасная идея! Тебе нужно рассказать мужу.

– Нет, – спокойно ответила Ми-Цзинг. – Не хочу, чтобы он подумал, будто я пытаюсь ему угодить.