– В письме, которое мне оставил Том, он попросил меня с тобой подружиться, – продолжает Леон. – И несмотря на то, насколько подозрительным выглядит ваш… брак, я искренне пытаюсь наладить наши отношения.

– Не нужно, – сухо отвечает Кэтрин, отводя взгляд.

– Я исполняю последнюю волю брата.

– Это необязательно.

– Для меня – обязательно. Именно поэтому я стараюсь, сижу тут перед тобой, едва ли не вытанцовывая, как клоун, а не таскаю тебя по судам, чтобы признать этот брак и все его завещание недействительным. Вот только знаешь, очень трудно дружить с кем-то односторонне. Так что не могла бы ты, пожалуйста, на час прекратить вести себя словно я вторгаюсь в твое личное пространство?

Кэтрин поеживается и морщится: манипуляция работает. Значит, с ней нужно грубо, напрямую. Господи, если бы Том познакомил их до своей смерти, обоим сейчас было бы легче.

– Я не хочу дружить, у меня и без тебя достаточно друзей, – наконец отвечает она. – Вообще не хочу, чтобы кто-то общался со мной из-за Тома. Не знаю, с чего ты взял, будто стараешься, пока ты только и делал, что оскорблял меня.

– Я пытаюсь нормально…

– Если это нормально, то у меня для тебя плохие новости, – жестко обрывает его Кэтрин. – У нас впереди семь, уже даже шесть с половиной месяцев, после которых я уйду из компании, и тебе не нужно будет вспоминать обо мне.

Леон не даст ей сбежать от работы, но пока миссис Гибсон не стоит об этом знать.

– И эти месяцы нам бы провести в здоровой коммуникации, – напоминает он.

– Тогда тебе стоило начать ее нормально. А ты обозвал меня голддигершей, помнишь? И до сих пор смотришь на меня как на помеху.

– Это не так. Просто ты появилась не в лучший период…

– Черта с два это не так. – Кэтрин окончательно теряет самообладание: она хватает стакан и залпом осушает его. – Ты оскорбляешь меня, угрожаешь судами, переживая исключительно о деньгах, которые я якобы получила незаслуженно. Том был прав насчет тебя: ты умеешь думать только о компании, а не о людях.

Она зря это сказала: Леон и сам за секунду переполняется яростью.

– И кто из нас голддигер, Леон? – выплевывает она. – Это не я пытаюсь отнять у тебя «Феллоу Хэнд», а ты делаешь все, чтобы «здоровая коммуникация», как ты говоришь, была невозможна. Будто только ты потерял Тома!

– Сомневаюсь в твоей способности понять меня, – наклоняется он, переставая соображать, что говорит, – ты вряд ли испытывала хоть каплю эмоций по отношению к нему.

– Заткнись.

– За все это время ты не пролила ни слезинки.

– Ты не будешь указывать мне, как скорбеть по умершему мужу! – кричит Кэтрин. – Иди на хуй, Леон Гамильтон.

Она настолько резко поднимается, что за ее спиной падает стул, и моментально вылетает из ресторана. Леон знает, он натворил дел, но сам парализован гневом. Боль разрывает его на части, особенно от ее злых слов «Том был прав насчет тебя».

Он что, действительно ей так говорил? Именно поэтому брат умолчал о своем раке и предпочел сказать Кэтрин и Гэри, а не Леону? Потому что считал, Леону это неинтересно? Тогда все намного хуже, чем можно было предположить.

– Виски. Чистый, двойной. И… – Леон пробегается глазами по меню на английском, – телятину.

Официант, едва успевший открыть рот, кивает и удаляется.

Если послушать Кэтрин, получается, что главный мудак во всей сложившейся ситуации – Леон. В попытках спасти компанию он упускает людей в ней. И в первую очередь упустил Тыковку.

Память услужливо подбрасывает их последние разговоры, и если не заткнуть ее, Леон сойдет с ума. Он залпом выпивает принесенный ему виски и тут же показывает официанту повторить.

Когда у Тома обнаружили метастазы и стадия рака перешла в терминальную, он пытался рассказать. Леон отлично помнит тот день: все не задалось едва ли не с начала месяца. Прогнозы, над которыми они с Джеком сидели почти весь декабрь, кричали о том, что новый продукт нужно выпустить не позже июня. Иначе прибыль не только пошла бы на спад, но и приблизилась бы к критической отметке.

Восемнадцатый год в этом плане стал катастрофой: они выпустили пару простых дополнений в апреле и остановились. Летом Тыковка отказался от идеи с бортовым компьютером. К осени выдал тот проклятый столик и исчез. Контракт с «Убером» в итоге подзакрыл дыру, но не остановил движение вниз. И вот в феврале, когда Леон понял, что их ждет еще одна неудача, он сам готов был разреветься.

Если бы он знал о реальном положении дел, заклеил бы себе рот и выслушал Тыковку, вместо того чтобы отчитывать. Гэри мог хотя бы намекнуть…

Снова покрутив пальцем, чтобы обновили рокс с виски, Леон запрещает себе винить в произошедшем Гэри. Не он создал в их братстве обстановку полной секретности. И не Кэтрин.

Это сам Леон придумал себе страшные тайны и перестал общаться с братьями как с родными. Управлять целой компанией оказалось сложнее, чем группой бандитов, и даже бизнес-школа не подготовила его к проблемам, которые всплывают теперь едва ли не каждый день.

Они пять лет на плаву, и это какое-то сраное чудо. Раз двадцать находились под угрозой уйти в минус, раза четыре – под угрозой полного закрытия. Леон осушает очередной рокс, не дожидаясь своей телятины, и вдруг понимает, что он устал.

Атлант расправил плечи? Это никому не нужно, особенно теперь. Больше нечего расправлять, нечего держать: они неизбежно катятся в пропасть.

Атлант нанес увечья. Себе, окружающим, каждому, с кем пересекался.

Кэтрин права: он херовый человек и вполне заслуживает ненависти в свою сторону. Из-за него Тыковка не получил поддержки, которая была ему нужна, и, скорее всего, это еще больше подкосило организм и дало раку победить. И что теперь делает Леон? Орет на его жену, которую Тыковка любил. Как будто это сможет его вернуть.

Телятину наконец приносят, но Леон не чувствует вкуса мяса. Он и вкус виски почти не воспринимает, просто закидывая в себя рокс за роксом. Как можно все исправить? Если, конечно, еще есть что исправлять: возможно, сейчас Кэтрин собирает вещи и к утру исчезнет из Сеула, оставив его одного лицом к лицу с другими корейцами.

Наверное, они тоже будут его ненавидеть. Леон поймет. Он заслужил.

Последний глоток. Он расплачивается и поднимается, чувствуя легкость в голове. Алкоголь, поначалу успокаивающий нервы, теперь действует наоборот: от тоски хочется вздернуться. Леон не может это так оставить, необходимо хотя бы попробовать изменить ситуацию. Они с Кэтрин живут в соседних номерах, это он запомнил.

Лифт поднимается невероятно медленно, словно заставляет его передумать. Поговорить завтра на чистую голову, объяснить Кэтрин – он не имел в виду то, что сказал; хоть это и ложь. Он так и думал, просто… Тыковка же в ней что-то нашел. Он ее любил. Почему тогда нельзя и Леону попробовать посмотреть на нее чужими глазами?

Нет, завтра поздно. Она и правда может исчезнуть.

Собраться, поправить одежду, подойти к нужной двери. Леон заносит руку, чтобы постучать, но останавливается на полпути. Соберись, нюня. Это что еще за новости?

Он стучит, но не слышит шагов по ту сторону двери. Стучит снова, пока не начинает по-хамски барабанить обеими руками.

Когда дверь открывается, Леон тут же осознает: он не просто херовый человек, он – полное дерьмо. Кэтрин стоит перед ним в серой футболке с Бэтменом, опухшая и с покрасневшими от слез глазами. И это футболка Тыковки.

– Что тебе нужно, Леон? – с отчаянием спрашивает она.

– Я пришел извиниться.

Сейчас, да и за все время, это самое искреннее, что он говорил. Кэтрин кивает головой, приглашая его внутрь, и закрывает дверь, так и оставшись рядом с ней.

– Извиняйся, – предлагает она.

Леону тут же становится неловко. Пьяный кураж выветривается лишь от ее острого взгляда. Футболка с Бэтменом… Заплаканное лицо… Даже растрепанные волосы говорят об одном: он застал Кэтрин в худший момент.

– Я был не прав, – с трудом произносит Леон. – Прости.

– Это все?

Она шмыгает носом, и Леон едва подавляет в себе желание обнять ее и успокоить. Он не привык общаться с плачущими женщинами.

– Я не должен был обзываться и хамить. Нужно было начать диалог с тобой по-другому.

Он звучит как школьник. Кэтрин выпрямляет плечи и открывает рот, чтобы ответить, но вдруг качает головой и кивает на диван посреди номера.

– Садись, – приказывает она и опускается на краешек сама.

Леону еще более неловко: он оглядывается на дверь, но раз потратил пенни, доставай и фунт. Обещал себе помириться с Кэтрин, и вот он, шанс.

– Ты уверена, что хочешь меня сейчас видеть?

– Уверена, что нет, – закрывает глаза Кэтрин. – Но раз ты сам пришел, ладно. Сегодня у меня специальная акция: задавай любой вопрос о наших отношениях, я готова ответить.

В голове взрывается десяток вопросов, и приходится взять паузу, чтобы их упорядочить. Молчание затягивается, и Леон даже поднимается, пытаясь заполнить его хотя бы движениями.

– Давай выпьем, – предлагает он. – У нас же есть рум-сервис?

– Достань мне содовую из мини-бара, я не пью. И… пожалуй, себе тоже.

– Мне бы…

– Содовую, – настойчиво повторяет Кэтрин. – Судя по качке, ты уже отлично набрался.

– Ты не видела меня действительно пьяным, – успокаивает ее Леон.

В мини-баре он берет бутылку содовой для нее и пиво для себя. Разговор может оказаться даже сложнее, чем предыдущий: Леон собирается узнать о той части жизни Тыковки, о которой не догадывался.

– Расскажи, как вы познакомились.

– Все просто: он пришел ко мне на консультацию и сразу позвал замуж. – Кэтрин впервые за время их общения расплывается в улыбке. – Я, конечно, отказалась.

– Ты давно работаешь онкологом?

– Работала. Нет, это был первый год, но я проходила резидентуру там же. Клиника при Колумбийском университете.

– Если ты отказалась… как тогда вы поженились?

Кэтрин коротко и емко описывает их историю: встретились в баре, Тыковка шантажом вытащил ее танцевать, а потом угрожал заведующей отделением, что уйдет, если ему не сменят лечащего врача. В глазах напротив появляется мягкость и ностальгия, и Леон держится из последних сил, не поддаваясь слабости: каждое слово, каждая теплая улыбка капают едкой кислотой на сталь внутри.

Тыковка отвез Кэтрин на Ниагарский водопад. Они поженились в Вегасе в розовом «кадиллаке» и с жирным Элвисом – она показывает фотографию на телефоне. Вместе были в Германии, вместе познакомились с ребятами из концерна. Здесь, в Сеуле, сделали парные татуировки.

Это правда. Леон по собственной глупости пропустил огромный кусок жизни брата и сейчас только больше ненавидит себя за то, что мог быть с ними в некоторых моментах. Если бы знал, если бы не вел себя как зацикленный на корпоративных успехах мудак и выслушал Тыковку хоть раз.

– Прости. – Кэтрин что-то замечает в его лице и сама закрывается. – Не хотела принести боль.

– Я… – осекается Леон. Похоже, лицо выдало его. Сто лет такого не случалось. – Пожалуйста, продолжай. Хочу все знать.

Пиво заканчивается, и он поднимается за вторым. Кэтрин вновь отказывается пить: она старается говорить ровно, но в конце концов Леон замечает, что в уголке глаза у нее поблескивает слеза.

– Стоп, – командует он. – На сегодня воспоминаний достаточно.

Открыв бутылку зубами, молча переваривает услышанное. Что же, он был лютым долбоебом, когда лез к Кэтрин с тупыми обвинениями. Она не охотница за деньгами, не пыталась соблазнить бедного Тыковку и вообще не такая ужасная.

В этой хрупкой девушке просто хранится огромная сила духа. И только теперь, на диване в сеульском отеле, после сложного перелета и еще более сложного разговора, она позволяет себе маленькую слабость: боль во взгляде и крохотную слезинку в уголке глаза.

– Как ты держишься? – вдруг спрашивает Леон. – Почему вообще так держишься?