– Отнес, она вернулась наверх, потому что кормила тетю Сары.

– Вы видели еще кого-нибудь?

– Нет. Когда я выходил за дверь, Ксиана помахала мне рукой с верхней площадки лестницы.

– Хорошо. Больше не буду отнимать у вас время. Я оставлю вам визитку на случай, если вы что-нибудь вспомните.

Санти пожал им обоим руки и направился к выходу. Когда он собирался сесть в машину, зазвонил мобильный. Это была Ана.

Фернандо и Инес наблюдали за ним из окна гостиной.

– Что это за хрень с сумкой? – пробурчала Инес. – Он свихнулся?

– Нет. Ничего сумасшедшего. Он пытался выяснить, могла ли ты добраться до дома Сары со всеми теми бутылками искусственной крови, которые нашли копы.

– Это же не точно, всего лишь сплетни прислуги. Лола рассказала Марибель, но мы не можем быть уверены…

– Лола – сплетница, но она работает в этом доме и слышала разговоры Сары и Тео. Не сомневайся, это правда. Ты же видела, сколько крови было в той комнате!

– Что ж, полагаю, он убедился, что в такой сумке я ничего не могла пронести.

– Да, но теперь думает, что я воспользовался визитом в их дом, чтобы принести что-нибудь помимо сардин.

Инес посмотрела ему в глаза, выражая взглядом глубочайшее презрение.

– Так оно и было, Фер?

Тоска по дому

Коннор Бреннан надел шорты и футболку с рекламой пива и отправился на пробежку. Он не взял с собой ни музыки, ни каких-либо устройств для измерения сердечного ритма, пройденных шагов или израсходованных калорий. Он бежал ради простого удовольствия двигаться, слышать собственное дыхание. Замечать стук сердца, которое билось в груди, словно эти пульсации оставались единственным свидетельством того, что он жив. Он свято верил в целебную силу спорта. Утверждал, что ощущение стекающего по спине пота куда более эффективно, нежели все антидепрессанты и успокоительные препараты.

Коннор жил в маленькой квартирке в Понтепедринье, поэтому обычно бегал по парку Эухенио Гранелла. Сегодня народа было больше, чем обычно, и он бежал, уворачиваясь от детских трехколесных велосипедов, держащихся за руки парочек и детишек с самокатами, одновременно стараясь выбросить из головы мысли о Лии Сомосе.

Он беспокоился о своей пациентке. Лия представлялась ему странной. Когда ее собирались перевести в дом отдыха, она переживала исключительно об освещении. Освещение. И что тут скажешь? Эта женщина смотрела на мир другими глазами. Она смотрела на мир, думая о том, как его изобразить. Шла по жизни, не погружаясь в нее. А потому случившееся с ее племянницей оказалось для нее чересчур. Требовалось заставить ее говорить. Она нуждалась в том, чтобы рассказать о своих чувствах, когда обнаружила мертвую девушку в море крови. Изображение. В этом-то и проблема. Лия терпеть не могла переходить из двухмерного мира в трехмерный.

Завтра Коннор планировал принять инспектора Абада. А потом, после обеда, сопроводить Лию в «Родейру». Он собирался в Кангас, повидаться с матерью, а потому мысленно сделал пометку позвонить ей и отложить встречу.

Коннор бегал почти час, прежде чем направиться к дому. Ему нравилось жить в центре города, хотя иногда он скучал по морю. Не по тому, которое в Кангасе. По тому, что у Дун-Лэаре. И не только по морю: по суете на Джордж-стрит, поездкам на «Дарте» в Дублин, вечерам у О'Нила. И он скучал по Эллисон. Иногда, просыпаясь ночью, он протягивал руку в надежде ощутить ее рыжие волосы, которые разметались по подушке. Или ее обнаженное тело между простынями. Она всегда спала обнаженной.

Отбросив эту мысль, Коннор вошел в ванную. Принял чуть теплый, почти холодный душ. Перед его мысленным взором всплыл образ Эллисон, которая, подобно Венере Боттичелли, выходит из воды. Ее рыжие вьющиеся волосы, прилипшие к лицу. Ее ледяные серые глаза. Ее бесконечные ноги. Белоснежные. Почти призрачно бледные. Ее пылающий лобок. Упругие маленькие груди. Казалось, вся она здесь, под водой, и, как раньше, шепчет его имя: «Коннор, Коннор, Коннор…» Он снова потряс головой, пытаясь выбросить ее из головы.

Выйдя из душа, он быстро вытерся. Глядя в зеркало, взъерошил волосы рукой. Он очень давно не смотрел на свое отражение. Фигурой он мало походил на отца. Честно признаться, от ирландцев ему досталось только имя. Оно и зеленые глаза Бреннанов. Все остальное он унаследовал от родни из Кангаса. Когда Эллисон была беременна, они делали ставки на то, будет ли девочка галисийкой или ирландкой. Эта мысль причинила боль. И ее Коннор тоже отбросил. Надев джинсы и белую футболку, он направился на кухню за пивом. Затем уселся на диван и взял в руки мобильный.

– Привет, мам!

– Привет, сынок. Ты приедешь завтра к обеду или позже?

– Я не смогу приехать, дела на работе.

– После обеда? Мне казалось, пятница – единственный день, когда у тебя остается свободное время.

– Мама, лучше, если ты узнаешь это от меня. Я занимаюсь лечением Лии Сомосы.

– Той тети, которая убила девочку?

– Ничего подобного, мама! Или, по крайней мере, ничего определенного. Для меня она не более чем пациентка. На данный момент она лежит в больнице. Больше ничего не могу тебе рассказать.

– Как же ты напоминаешь мне своего отца! Такой же упрямый! Так когда ты приедешь? Или хочешь, чтобы мы сами поехали в Сантьяго? Можем перекусить в выходные.

– Нет, я сам появлюсь в субботу или воскресенье.

– Сынок…

– Что?

– Мне звонила Элли.

Коннор почувствовал себя так, словно пропустил удар в живот.

– И как она?

– Все хорошо. Расскажу тебе, когда приедешь.

– Я выдержу, мама. Я знаю, что она встречается с парнем из Монкстауна, футбольным тренером. Очень приятный парень, он даже бросил мне заявку в друзья на Фейсбуке. Что случилось? Они женятся?

– Коннор, не защищайся.

– Я психиатр, не надо подвергать меня психоанализу. Я не собираюсь защищаться. Очевидно, это могло произойти.

– Она беременна.

Мысли, которые Коннор гнал от себя весь день, вновь вернулись. Иногда такое случалось. Бывали дни, когда он не вспоминал об Элли. Некоторые дни он едва ощущал. Свидания, которые следовали одно за другим. Один за другим пациенты. Дни сменялись ночами, ночи – днями. Неделя, месяц… пролетали, а он практически о ней не вспоминал. Но бывало и по-другому. Дни, когда он даже душ не мог принять, не думая об ощущении ее влажной кожи. Всякий раз, когда это случалось, Коннор чувствовал себя так, словно он – герой видеоигр, в которые играл в детстве. Тех самых, где ты едешь по дороге и должен уворачиваться от встречных машин. В такие дни присутствие Эллисон ощущалось повсюду. И Коннор уже научился отбрасывать ее образ, воспоминания о ней, о ее аромате.

А теперь – всего два слова, и все образы и воспоминания об Эллисон, отброшенные за прошедшие три года, гигантской волной нахлынули на него. Когда-то она сказала ему: «Я беременна, Коннор». Тогда она была беременна от него. Девочкой с рыжими волосами и зелеными глазами, которую она называла Мэри, а он – Марухой.

– Коннор.

– Все нормально, мам. Буду в субботу.

Коннор повесил трубку, не дав матери времени на ответ. Схватил пиво и швырнул его об стену. Звон бьющегося стекла немного утешил его. А после он пожалел, что так сильно рыдал три года назад. Настолько, что больше не мог сомкнуть веки, ослабить этот проклятый ком в горле и снова заплакать.

Красная смерть

Ана вышла из такси перед полицейским участком. Войдя внутрь, убедилась, что Санти еще не приехал. Кроме двух дежурных офицеров, там никого не было. А она вдруг осознала, что ничего не ела и не пила после второго кофе в доме Уго, приятеля Ксианы.

Пока ждала Санти, она пролистала сделанные на мобильный телефон фотографии. Воспользовалась возможностью позвонить матери. Та повела ребенка в общественный бассейн Лос Тилос. Ребенок. Ане следовало бы перестать называть его так. Сын уже почти одного с ней роста, и это притом, что Ана не такая уж низкая. Через пару месяцев он пойдет в шестой класс, а в следующем году – в среднюю школу. Пока Мартиньо оставался довольно серьезным ребенком. Конечно, когда не забывал обо всем и не начинал сводить ее с ума, выпрашивая мобильник и поездку в Мадрид на «Сантьяго Бернабеу»^[14]. Ана уже приобрела билеты на поезд до Пон-дель-Пилар, хотя ему об этом и не сказала – хотела сделать сыну сюрприз.

Отец в жизни ее ребенка отсутствовал, и в нем не нуждались. Тони работал в автомастерской в Кало, у него были пятилетняя дочь и двухлетний сын. Мартиньо не носил фамилию Тони, а Ана ни разу и пальцем не пошевелила, чтобы заявить о его отцовстве.

Она хотела, чтобы именно Мартиньо этим занялся, когда придет время. Если, конечно, он вообще этого захочет. Сама Ана в этом не нуждалась. Ни тогда, ни сейчас.

В кабинет ворвался Санти. Он прибыл разгоряченный, поскольку едва ли не бежал.

– Когда, черт возьми, уже починят кондиционер? На улице и то лучше!

– Я же тебе говорила, мастера ждут запчасть. Вчера я опять звонила.

– Что ты нашла? Фотографию? Где она у тебя?

Ана протянула ему мобильник.

– Где взяла?

– В книге. В публичной библиотеке.

– Какого черта ты искала?

– Дело не в том, что я искала. Дело в том, что нашла.

Санти посмотрел на экран мобильного.

– Они одинаковые, – заметила Ана.

– Не совсем.

– Ты ищешь восемь отличий?

На фотографии, которую Ана нашла в книге, была изображена белая комната с полом, залитым красной жидкостью. Человеческая фигура, также одетая в белое, лежала на полу лицом вниз. Рядом стояла только кровать, тоже белая. Под снимком можно было разобрать: «Красная смерть» (1979).

Разумеется, мебель выглядела иначе, поскольку принадлежала другой эпохе. Человек на полу был крупнее Ксианы Ален. Открытое окно на заднем плане отличалось от современной металлической конструкции рамы дома в Лас-Амаполас.

– Теперь мы знаем, для чего залили весь пол кровью.

– Расскажешь? – вскинулась Ана.

– Воспроизводили произведение Авроры Сиейро.

– Браво, босс. Этот ответ подводит нас к другому вопросу: зачем.

– Я уже говорил тебе на днях, что сейчас не время строить гипотезы. Ты обедала?

– Нет. Но уже почти пять. Я совсем не голодна.

– Пойдем перекусим. Я тоже не ел. Наведался домой к Фернандо и Инес.

– Что? Куда ты наведался? Могу ли я узнать, о чем вы говорили?

– Я не мог взять тебя на этот разговор. Мне требовалось сделать собственные выводы, не позволив тебе подружиться с этой женщиной или попасть под обаяние улыбки Фернандо Феррейро.

– Не такой уж он и красивый. Я его знаю. Он давал уроки моей племяннице, а еще ходит в спортзал в Ла-Рамаллосе.

– Пицца или сэндвич? – спросил Санти, меняя тему.

– Сэндвич. В это время уже…

Они вышли на улицу и направились к пристани.

– Тебе нравится итальянская кухня?

– Я уже говорила, что мне все равно. Я все еще злюсь. Полагаю, ты считаешь меня неспособной на серьезный допрос. Может быть, ты думаешь, что я умею говорить добрые слова только мамочкам, которые истерят из-за того, что полицейские допрашивают их сына. Я в состоянии сделать собственные выводы. Я способна анализировать разум убийцы. Я только что доказала тебе это. Но, конечно, мне должно быть понятно, кто здесь главный, верно?

Санти не ответил.

– Я облажалась дома у Уго. Ладно, я поняла. Ты прав. Но думаю, я доказала тебе, что могу помочь с расследованием, – заявила Ана, открывая сумку и закуривая сигарету.

– Если ты ждешь от меня подтверждения, то я скажу: да, ты облажалась. Правильно, Баррозу! Но какого черта! Это не соревнование. Все, абсолютно все, что я тебе говорю, я говорю для того, чтобы ты чему-то научилась. И бросай курить, это полное дерьмо.

– Мы на улице, – возразила Ана, но все же сменила тон: – И спасибо.