– Все еще в больнице. Я побывал у ее врача, очень умный парень. Серьезно. Жаль, ему наплевать, что эта женщина – главная подозреваемая в убийстве своей племянницы. Нет шансов поговорить с ней в ближайшее время.

– Ты действительно думаешь, что это сделала она?

– Откуда мне знать! Я знаю только одно: этот дом – настоящая крепость. Камеры видеонаблюдения оборудованы на въезде в жилой комплекс, у ворот шале, в саду, в холле. С восьми вечера никто не выходил из дома и никто не входил. Мы ничего не нашли на записях с камер. У нас есть только пятеро взрослых, которые обедали в саду в Ночь Святого Хуана, почти слепая старуха, которая спала в своей комнате, и мертвая маленькая девочка.

– Не такая уж и маленькая. Пятнадцать лет. Разве не странно, что она оставалась дома? В Ночь Святого Хуана?

– Ее наказали. Учебный год как раз окончился, оценки еще не выставили официально, но родители узнали, что она провалила экзамен – сдала на шестерку^[2].

– Покажешь фотографии?

– Проявляешь любопытство?

– Дело кажется мне интересным. Хотела бы протянуть руку помощи.

– Шеф говорил, что если мне понадобится помощь, я могу позвать Хави.

– Шеф не говорил, что я не могу помочь. Ты же знаешь, что Хави ни единой лишней минуты не собирается отдавать этому делу.

Ана Баррозу, несомненно, являлась самым умным офицером полицейского участка. Санти не сомневался, что вскоре она дослужится до младшего инспектора. Ему нравилась ее любознательность и, прежде всего, инициативность.

– Ладно, заходи.

Ана вошла и закрыла дверь. Села напротив него, взяла со стола стопку фотографий.

– Я знаю близняшек Сомоса.

– Знаешь их? Откуда? Я не позволю тебе помогать, если у тебя обнаружится личный интерес. Мне не нужны проблемы.

– Нет-нет, приятель… я знаю их в лицо. Скорее, маму девочки. Тетя там не живет, хотя подолгу гостит у сестры. Моя мать подрабатывает в жилом комплексе, где их дом. У супругов, которые постоянно обитают в Швейцарии и приезжают сюда только на лето. Это небольшой жилой комплекс. Там все знакомы между собой. Видишь ли, я знаю, о чем говорю. Пару раз я ходила с мамой, помогала подготовить дом к приезду ее нанимателей. И ты прав в том, что туда не каждый может попасть. На подъезде к комплексу работает частная охрана, дома оборудованы системой безопасности.

– Это все нам известно.

– Дай мне остальные фотографии. Давай их рассортируем. Это те, что из комнаты девочки, да? Ее нашел отец?

– Нет, тетя. Поднялась наверх и обнаружила тело. Она начала кричать, и в комнату вошел Тео Ален. Все брызги, которые ты видишь на стенах, были оставлены отцом, когда он вошел. Когда прибыла полиция, он все еще обнимал девочку.

– А мать?

– Поднялась и осталась у порога.

– Кажется почти противоестественным, что она не вошла, правда?

– Противоестественно найти свою дочь мертвой в двадцати литрах крови.

– В двадцати?

– Двадцать, пятнадцать… это я образно выражаюсь. Когда Ксиана Ален истекла кровью, весь пол уже был покрыт слоем искусственной крови.

– В газетах об этом не упоминалось.

– Как и о многом другом. Газеты публикуют то, что мы им позволяем. Единственное, что точно известно, – в доме находилось всего шестеро: Тео Ален; Сара и Лия Сомоса; пара их друзей, Фернандо Феррейро и Инес Лосано, и пожилая женщина, тетя близнецов, которая жила с Сарой, Амалия Сиейро.

– А при обыске вы ничего не нашли?

Санти протянул ей два снимка. На первом было восемь пустых бутылок со следами крови. На втором – нож, испачканный чем-то красным.

– Искусственная кровь?

Санти кивнул.

– Где были бутылки?

– В комнате девочки. В шкафу. И нож там же.

– Полагаю, отпечатков никаких нет.

– Ты совершенно права. Работали в перчатках.

– Похоже, убийца очень любит кровь.

– Или нет. Возможно, он просто хочет, чтобы мы в это поверили.

– В чем причина?

– Завтра постараемся выяснить. Я отправляюсь домой. В такую жару никто в этом кабинете просто не выдержит.

– Позволишь мне разместить твои фотографии на пробковой доске? Знаешь, попытаюсь посмотреть с другого ракурса. Расширить перспективу.

– Нет, оставь все как есть. Посмотри, если хочешь. Вот некоторые примечания к делу. А еще у нас есть результат вскрытия. Перед уходом запри дверь. И перестань смотреть фильмы, Ана. Куча фотографий, пришпиленных к доске разноцветными кнопками, не поможет тебе раскрыть дело.

– Смогу ли я присутствовать на допросах?

– Не-а.

– Молча. Просто послушаю. Четыре уха слышат больше, чем два.

Санти взял фотографии у нее из рук и положил их на стол.

– Я ухожу.

– Пожалуйста…

Санти нахмурился.

– Ты очень упертая! Завтра в половине одиннадцатого. Откроешь рот – отстраню тебя от дела. И еще одно условие.

– Какое?

– Вызови техобслуживание. Учитывая твою настойчивость, я не сомневаюсь, что ты заставишь их починить гребаный кондиционер.

Исповедь в спиральном блокноте

Лия не отрывала взгляда от блокнота на оранжевой спирали. На верхней строчке врач написал ее имя и дату. «Лия. 5 июля». Потом он замолчал, пристально посмотрев ей в глаза. Несколько секунд они не разрывали зрительного контакта. Балансировали на проводе тишины.

– Ирландец.

– Что?

– Я ирландец. Вы думаете о том, откуда я родом. Из Дун-Лэаре, недалеко от Дублина.

У него был интересный акцент – результат сочетания ирландского акцента его отца, с которым тот всегда говорил по-английски, и акцента матери, которая, хоть и прожила в Ирландии почти двадцать лет, так и не отказалась от певучего говора Риас-Байшас^[3].

– Нет. Я об этом не задумывалась.

– А мне кажется, задумывались. Я немного колдун, понимаете? Привык угадывать, о чем думают мои пациенты.

– И о чем же я думаю?

– Вы думаете, что я, по всей видимости, иностранец, ведь к моему халату прикреплен бейджик с надписью «Коннор Бреннан». Также вы думаете, что не будете со мной общаться, пока я не расскажу, какого черта ирландец работает в Галисийской службе здравоохранения. Также вы хотите, чтобы я увеличил вам дозу антидепрессантов. Или уменьшил ее. Не очень понятно. Вот почему я так пристально смотрю в ваши глаза. И вы не хотите говорить о том, что случилось с вашей племянницей.

Лия открыла рот, собираясь ответить. Сказать «нет». Заявить, что ей без разницы, ирландец он или шотландец. Что ей не нужны таблетки. Что она ничего не хочет. Вернее, сама не знает, чего хочет.

– Не-а.

– Я не угадал? Ни в чем?

– Я не хочу говорить о Ксиане.

– Не хотите или не можете?

– Хочу, могу… Какая разница? Мне нечего рассказывать. Все есть в газетах.

– Журналистов в той комнате не было.

– Почему вы работаете в Галисии?

– Моя мать – галисийка. Из Кангаса. Теперь моя очередь.

– Вот, значит, как? По одному вопросу от каждого?

– Все будет так, как вы захотите. На самом деле, мне кажется, это хорошая система. Я начинаю.

Лия снова посмотрела на спиральный блокнот. Психиатр рисовал пересекающиеся линии, пока не получилась своего рода шахматная доска. Лия начала пересчитывать клеточки.

– Не могли бы вы рассказать мне, что вы помните из того дня, дня убийства? – произнес Коннор.

Семнадцать клеток. Девять черных. Восемь белых. Доктор принялся рисовать следующую.

– Лия, вы приехали сюда пять дней назад. Вы чуть не умерли. Я хочу вам помочь.

Восемнадцать. Девятнадцать. Двадцать. Двадцать одна. Двадцать две клетки. Одиннадцать черных. Одиннадцать белых. Врач закрыл блокнот.

– Послушайте меня внимательно. Учитывая ваши физические повреждения, я через пару дней могу вас выписать. Могу попросить ненадолго поместить вас в психиатрическую больницу. Более того, полагаю, это будет наиболее целесообразно. Если только вы – или кто-то из ваших родственников – не решите отправиться в частное учреждение…

– Я хочу поехать к Саре, – перебила его Лия.

– Я не могу этого допустить, Лия, поскольку это будет означать то, что вы уже знаете. Еще больше допросов. Еще больше нервного напряжения. Больше беспокойства. Не сомневаюсь, через несколько недель вас снова привезут в эту больницу. Единственное, не уверен, будете вы живы или мертвы.

Несколько мгновений Лия молчала.

– Я хочу домой, – повторила она наконец.

– Вы осознаете, что это значит?

Лия утвердительно кивнула. Коннора поражало, насколько она миниатюрна по сравнению со своей близняшкой. Несмотря на практически идентичные лица, Лия выглядела хрупкой, имела почти андрогинную внешность: очень короткие волосы, маленькая грудь и крайняя худоба. Она казалась ледяной фигуркой, которая вот-вот растает, капля за каплей. Сара Сомоса, напротив, была женщиной в самом соку. Скорее даже, сексуальной. Коннор видел близняшку Лии только в газетах и по телевизору, но, если не считать черт лица, они выглядели настолько по-разному, что можно забыть о том, что они близнецы.

– Лия, если вы сейчас вернетесь домой, вам не удастся избежать внимания полиции. Полагаю, вы не в том состоянии, чтобы подвергаться допросам.

– Мне все равно. Подпишите мою выписку.

– Мне нужно быть уверенным, что вы не попытаетесь совершить какую-нибудь глупость.

– Я в порядке.

– Вы пытались покончить с собой.

Лия покачала головой.

– Нет. На самом деле нет. Просто я была измотана.

– Когда люди устают, они принимают снотворное, а не режут себе вены.

– Мне нужно выбраться отсюда. – Лия слегка повысила голос.

– Я ваш врач и решу, что вам нужно и что будет лучше для вас. Выбраться отсюда и столкнуться с тем, что вас подозревают в убийстве, – не лучшая идея.

– Я могу уйти. Мне нужно уйти. Сара, должно быть, абсолютно разбита. Мне нужно увидеть сестру.

– Что вам нужно, так это отдохнуть.

– Именно это я и пыталась сделать.

– Ответьте мне на простой вопрос: когда вы плакали в последний раз?

Вопрос застал ее врасплох. А врач снова открыл блокнот и снял колпачок с ручки. Лия уставилась на стержень, застывший в ожидании ответа. Она еще не плакала. Но не могла этого сказать. Может, в тот день. Возможно, и нет. Она не помнила себя в слезах. Помнила, как позади нее появился Тео. Помнила, как стояла, прислонившись к двери, и кричала. Не могла перестать кричать. Обняла его. Спрятала лицо на его груди, чтобы не видеть тело. Он резко отстранил ее, чтобы войти в комнату. Она видела, как он пересекает комнату, идет по озеру крови, пока не падает рядом с Ксианой и не переворачивает ее тело.

Она помнила, как Тео обнимал свою дочь, которая сейчас представляла собой всего лишь красный кровоточащий комочек. Помнила, как время застыло, превратившись в какую-то грязную и мучительную жалость. Лия слышала его рыдания. Он действительно плакал. И Сару. Она помнила Сару рядом с собой. Сестра появилась почти одновременно с Тео. Неподвижная. Молчаливая. Как застывшая картинка. Она не издавала ни звука. Словно парализованная. Сначала она просто молчала, а потом – тихонько шептала имя девушки. Ксиана. Ксиана. Ксиана. Все громче. Громче и громче. Пока пространство не наполнилось рыданиями Тео, голосом Сары, зовущим дочь, и ее собственными криками, все более пронзительными и истеричными. Громовая симфония, которая не прекращалась. Даже сейчас не прекратилась. Лия словно наяву слышала эти звуки. Следом поднялись Инес и Фер. Они все сгрудились у двери в комнату Ксианы, где линия крови проводила воображаемую границу. А потом еще больше криков. Лия помнила… помнила все, кроме того, что она плакала. Но этого она и не собиралась вспоминать. Не желала вспоминать. И отвечать. Она не могла сказать, что не плакала. Нет, не могла этого сказать. Признаться. Не хотела видеть эти слова записанными в блокноте на оранжевой спирали.