Если бы не шелк, Рим, вероятно, не был бы так постоянно озабочен необходимостью контролировать этот путь. Для получения пряностей, в первую очередь перца, римляне уже успешно открыли морской путь в Индию, не встретив никаких препятствий. В конце концов, с шелком римляне познакомились через парфян, а самый надежный и к тому же короткий путь в Китай пролегал по суше.

Древние китайские историки оставили нам точные сведения об этом, и из их «Анналов» мы узнаем, что проблемой для Рима был прямой доступ к закупке шелка-сырца, поскольку римляне хотели производить собственную ткань. Парфяне фактически продавали римлянам не пряжу, а готовые ткани, тем самым получая дополнительную прибыль от ткачества, поэтому они решительно выступали против прямых контактов Рима с источником сырья – Китайской империей. С другой стороны римляне не разбирались в шелке и считали его растительной пряжей, получаемой из листовых волокон, а не продуктом деятельности шелкопряда.

Из записей китайских историков того времени мы также узнаем причину зависти парфян: они не могли обрабатывать ткань так же искусно, как римляне, и опасались потерять «клиентов», если те смогут напрямую закупать шелк-сырец у производителя.

Таким образом, кровопролитные войны, в которых Рим веками противостоял Парфии, были вызваны исключительно стремлением к контролю над Шелковым путем и, следовательно, доступом к Китайской империи. Одним из самых знаменитых конфликтов стала война 53 года до н. э., завершившаяся печальным поражением при Каррах, где пал Красс – полководец римских легионов.

Миф о Шелковом пути, подпитываемый древними хрониками двухтысячелетней давности, неразрывно связан с необъятными просторами этого маршрута и трудностями, создаваемыми и людьми, и самой природой. Но, несмотря на все препятствия, цивилизация упорно прокладывала себе дорогу, и в конце концов никакая военная сила не смогла бы ее остановить. Напротив, на протяжении долгого времени все евразийские регионы, через которые пролегал этот путь, были заинтересованы в обеспечении его безопасности и дальнейшем развитии. Так продолжалось почти пятнадцать веков, пока морские маршруты не стали более выгодными и безопасными, а династия Мин^[40] вновь не отгородила Китай, возведя Великую стену.

Рано или поздно войнам между парфянами и римлянами суждено было завершиться. Пограничные раздоры древних персов казались анахронизмом на фоне великой идеи Шелкового пути. Рим уже задумывался о преодолении этого препятствия, разрабатывая новый северный маршрут. Начав путь из Дакии, современной Румынии, пересекая территории нынешних России и Казахстана, римляне должны были достичь Китая, спустившись с высокогорных пастбищ Синьцзяна.

Идея была многообещающей, но надвигающаяся угроза варварского нашествия отвлекла римских стратегов от этого проекта, заставив их задуматься об объединении сил для защиты империи, находящейся под угрозой. Возможно, новый путь, задуманный римлянами, оказался бы более успешным и, несомненно, сократил бы время в дороге, избавив от большинства опасностей, таящихся в бесконечных горных хребтах и бескрайних пустынях. Новая Serica Via Romana^[41] могла бы стать своеобразной «скоростной магистралью», которая затем соединилась бы с северным караванным путем через Куку, Турфан и Дуньхуан, быстрее достигнув коридора Ганьсу, далее до Желтой реки и, наконец, до Чанъаня^[42].

Чанъань! Волшебное слово, озарявшее угрюмые лица караванщиков, великолепный и роскошный Чанъань из чудесных сказаний, мегаполис с величественными квадратными городскими стенами, центр вселенной, причал странников множества национальностей, приключений, любовных историй. Отсюда начиналось великое путешествие к далеким берегам Средиземного моря. Прибывающие и отбывающие караваны собирались на огромной Западной рыночной площади перед Западными воротами, где среди скопления верблюдов размещались шумные толпы купцов и искателей приключений. Перед ними простиралась бесконечная неизвестность диких «западных земель», населенных коварными и не признающими законов людьми, усеянных природными препятствиями, преодоление которых требовало месяцев, а то и целых лет отважных странствий, всегда уходящих в закат.

Отправляясь в путь, караваны полагались на провидение или, попросту говоря, на удачу. Даже тем, кто двигался на запад из самого сердца Китая, не было причин для радости перед лицом неизвестности земель, где заходит солнце. Танский поэт Ван Вэй писал:

Приходи и выпей последний кубок вина,
За перевалом на западе друзей ты не найдешь.

Чанъань, столица сначала династии Хань, а затем Тан, станет самым большим и самым космополитичным городом в мире. Почти тысячу лет он был конечной точкой Шелкового пути, излюбленным местом купцов, средоточием наслаждений, наградой для тех, кто сумел невредимым преодолеть этот десятитысячный путь через пустыни, горы, степи и прерии – огромные безлюдные территории, на пересечение которых уходило не менее трех лет.

В своем синоцентрическом величии Империя Дракона представляла себе Римскую империю как «Великий Западный Китай»: они называли ее Дацинь^[43], полагая, что за бесконечными пустынями и непреодолимыми горами запада она может быть лишь зеркальным отражением Поднебесной, или, вернее, тех Срединных государств (Чжунго), раскинувшихся вдоль течения Хуанхэ^[44] – колыбели прославленной цивилизации.

На другой стороне земли Империя Орла располагала гораздо более точными и объективными сведениями о Царстве Серес^[45], где производился загадочный шелк, который в Риме продавался буквально на вес золота и представлял огромный коммерческий интерес.

Несмотря на то, что на протяжении веков они стремились друг к другу, официальная встреча двух величайших держав древности так и не состоялась. В своем восточном походе римские легионы не смогли пройти через Месопотамию. Китай, в свою очередь, так и не отправил войска к мифическим берегам Средиземноморья. Римское стекло, хоть и будоражило воображение, конечно, не могло стать поводом для военных экспедиций на Запад.

Китай интересовался Западом скорее из литературного и, возможно, метафизического любопытства, нежели из реальной политической или торговой необходимости. Как и прежде, Китайская империя была самодостаточна, и ничего, кроме того, что было создано по ее образу и подобию, сильно ее не интересовало.

И хотя окрестности Чанъани отчасти испытали на себе влияние западной «экстравагантности», происходило это благодаря неизбежному прибытию персидских караванов, которые время от времени доставляли через пустыни различные римские новшества. Поэтому вряд ли Империя Дракона испытывала какое-либо влечение к другой империи, считавшейся слишком далекой, чтобы рисковать, пускаясь в неведомое путешествие.

Древний Китай никогда не проявлял особого интереса к внешнему миру, считая его варварским и опасным. Китай был самодостаточен, о чем свидетельствует Великая стена – воплощение стремления империи к вечной самоизоляции, в отличие от завоевательного духа других великих цивилизаций.

Шелковый путь стал смелым предприятием для замкнутого Китая той эпохи.

Если бы все зависело от Поднебесной, а не от жажды наживы персов, арабов и европейцев, этот путь оборвался бы у ее западных рубежей, на перевале Юймэнь или даже раньше, в тех туманных западных краях, которые с их пустынями и горами служили естественным барьером в виде гор и пустынь.

Марко Поло – счастливый случай

Обычно восьмилетним итальянским школьникам внушают, что наша страна – это земля святых, художников, моряков и героев. В этом преувеличенно триумфальном «портрете» действительно есть доля правды. Еще можно было бы добавить поэтов и путешественников. Я считаю последнюю категорию необходимой, чтобы в нее можно было включить Марко Поло, который, тем не менее, не является единственным великим национальным путешественником. Он также не единственный, кто в те далекие века отправился в азиатские страны, особенно в Китай.

Несмотря на мою искреннюю симпатию к синьору Поло, должен признать, что это была «случайность», а его заслуга состояла в том, что он обладал потрясающей памятью. В отличие от него, два века спустя другой итальянец совершил подвиг, который сделал его бессмертным: Христофор Колумб^[46]. Нам внушают, что оба они – национальная гордость, не объясняя при этом, что если венецианец был носителем этического видения мира, то генуэзец, напротив, представлял хищническое, колониальное и империалистическое начало. Для империи Мин было к лучшему, что Христофор Колумб случайно открыл Америку, ведь его целью были сокровища Китая и мифические золотые крыши Японии.

На фоне туманного, сумеречного европейского Средневековья труд Марко Поло представляет собой революционную провокацию, пусть и с запоздалым детонатором. На самом деле пройдет не менее двух столетий, прежде чем Il Milione^[47] станет своего рода отмычкой для насильственного «открытия» мира.

История – это удивительное сплетение случайностей, каждая из которых независима, но при этом тесно взаимосвязана и переплетена с другими. Марко Поло – одна из таких случайностей, как и многие другие. Его заточение в Генуе – случайность, как и встреча в темнице с Рустикелло^[48] из Пизы. Из этих случайностей, опять же волею случая, рождается знаменитая книга. Необходимая прелюдия к исторической увертюре.

Чтобы понять истинное значение «Il Milione», необходимо представить Европу начала XIV века. В течение почти тысячелетия континент опустошали набеги варваров из Северной Европы. Великая империя Цезарей с центром в Италии пережила глубокие травмы и радикальные разрушения: греко-латинская цивилизация была почти полностью стерта с лица земли иконоборческим пылом, и Европа погрузилась в долгую варварскую ночь. Жажда знаний, которая когда-то вдохновляла греков и римлян, сменилась окаменелым невежеством. Первой жертвой стала география.

Суеверия, страхи, внушаемые временной властью церкви, детская ксенофобия по отношению к приходящим в упадок расам, скудость ума и средств – все это способствовало пугающему регрессу так называемого цивилизованного мира. Однако география была фундаментальной наукой как для греков, так и для римлян. Ее стратегический упадок был пропорционален культурному распаду, произошедшему в разоренном средневековом сознании.

Большая ответственность за этот регресс географической науки лежит, как я уже говорил, на вмешательстве католической церкви, которая считала, что может заменить географию Библией и ее толкованием. К мракобесию, принесенному варварами, добавилось мракобесие церковных иерархов, заинтересованных в укреплении своего влияния и, следовательно, власти.

Марко Поло имел несчастье родиться в эпоху культурной непросвященности, в историческом контексте, враждебном к новизне, знаниям и приключениям. Ментальные категории его современников, и его самого, были сформированы необузданным невежеством, подпитываемым коллективной интеллектуальной ленью. Существовало только то, что было известно; все остальное было предрассудками.

Ни одна географическая карта VII–XIII веков, которую по сей день можно найти в музеях и библиотеках, не дает представления о том, какими могли быть земли за Уралом и Гангом. Никто не осмеливался выйти за эти общепринятые «границы» из-за умственного оцепенения: пустоту называли Terra incognita^[49], всегда ассоциируя ее с образом подземного мира, из недр которого выходят жуткие демоны и страшные чудовища.