Залитые потом и чужой кровью, двое убийц поднялись и увидели Фриковски, который снова был на ногах и, спотыкаясь, направлялся к ним. Они начали с той же механической точностью наносить ему удары ножом, вонзая сталь в мышцы, кости и хрящи. Коронер насчитает на его теле пятьдесят одну ножевую рану, а также тринадцать ударов по голове и два пулевых ранения.

Аткинс оставалась в доме с Тейт, которая скулила, сидя на полу – по-прежнему в одном нижнем белье и все еще привязанная за шею к мертвому телу своего бывшего любовника Себринга. Она была единственной, кто еще оставался в живых. Ее ребенок, мальчик, должен был родиться через две недели. Уотсон вернулся в дом и приказал Аткинс убить актрису. Тейт умоляла сохранить ей жизнь, пощадить ее будущее дитя.

– Я хочу родить ребенка, – сказала она.

– Женщина, мне тебя не жалко, – ответила Аткинс, обнимая Тейт сзади за шею. – Ты умрешь, а мне все равно.

Она ударила Шэрон ножом в живот. Уотсон присоединился к Аткинс. Вдвоем они нанесли Тейт шестнадцать ножевых ранений, пока она не простонала «мама» и не умерла.

Аткинс погрузила пальцы в рану на теле Тейт и попробовала на вкус ее кровь. «Теплая, липкая, приятная, – вспоминала она позже. – Я вкусила смерть, а она отдала жизнь – вау, вот это фокус». Намочив полотенце в крови Тейт, Аткинс подошла к входной двери, где, следуя указаниям Уотсона «написать что-нибудь такое, что потрясет мир», накарябала слово «pig», «свинья». Их работа была завершена.

Вернувшись под утро на ранчо Спэн, Уотсон, Аткинс, Кренуинкел и Касабиан легли в постели и крепко уснули. «Я отключилась, – вспоминала позднее Аткинс. – Как будто умерла. Не могла ни о чем думать. Почти что отрубилась или потеряла сознание… В голове было пусто. Внутри ничего не осталось. Как будто я отдала всю себя» [13].

Дом на Сьело-драйв, 10050, стал сценой настолько бездушного, варварского разгрома, что страна содрогнулась. 8 и 9 августа 1969 года словно принадлежали разным реальностям. СМИ поспешили объявить случившееся чем-то более омерзительным, нежели обычное убийство, чем-то оккультным. Одна газета назвала эту расправу «кровавой оргией», другие писали о «ритуальных убийствах» и «признаках непонятного религиозного обряда» [14; 15; 16]. Достоверной информации не хватало, факты искажались. Возможно, в деле замешаны наркотики, а может и нет; возможно, на Себринге был сатанистский черный капюшон, а может и нет. Масштабная картина сверхъестественной катастрофы. Побывавший на месте преступления полицейский признался, что тела выглядели, как манекены, которые окунули в красную краску. Другой сказал: «Там прямо поле боя» [17]. Крови вылилось столько, что она пропитала ковры. Журнал «Тайм» сообщал: потолок в доме испещрен шальными пулями.

В Романе Полански, в чьих фильмах откровенно, если не горделиво, звучала тема оккультизма, публика увидела человека, на которого можно было спроецировать собственный фатализм.

Пресса широко растиражировала информацию, будто всего за несколько минут до того, как он узнал об убийствах, Полански на вечеринке в Лондоне вспоминал об умершем друге. «Раз, два, три, четыре, пять, – сказал он, – кому следом умирать?» [18] На этих словах раздался телефонный звонок, и ему сообщили, что его жена и друзья были жестоко убиты.

Но этим все не закончилось. На следующую ночь та же четверка выехала с ранчо Спэн вместе с еще тремя людьми. Это были восемнадцатилетний Стивен «Клем» Гроган, недоучившийся в школе музыкант, и девятнадцатилетняя Лесли «Лу-Лу» Ван Хаутен, бывшая королева выпускного бала из округа Ориндж, в младших классах игравшая на сузафоне^[9]. А еще Чарльз Мэнсон. Их лидер.

Всемером они забрались в тот же полуразбитый «форд» и отправились на поиски новых жертв. После почти трех часов бесцельного кружения по Лос-Анджелесу и его окрестностям Мэнсон наконец остановил выбор на доме в районе Лос-Фелис, расположенном по адресу Уэйверли-драйв, 3301, по соседству с которым он когда-то жил. Не имея ни малейшего представления о жильцах этого дома, Мэнсон в одиночку ворвался внутрь, вооруженный ножом и пистолетом. Согласно другим свидетельствам, они сделали это вдвоем с Тексом Уотсоном. Так или иначе, в доме он застал сорокачетырехлетнего владельца продуктового магазина Лено Ла-Бьянку, который спал на диване, прикрыв лицо газетой. Жена Лено, Розмари, тридцати восьми лет, находилась в спальне. Розмари была одержима навязчивой идеей, что в последнее время к ним в дом несколько раз кто-то проникал, переставляя мебель, – и, конечно, она, как и весь город, была напугана совершенными прошлой ночью убийствами в доме Тейт [19]. Тем не менее Мэнсону, судя по всему, удалось войти прямо через парадную дверь, и он лично связал эту пару. Затем он вернулся к своим сообщникам, ждавшим его в машине в конце длинной подъездной дорожки.

Палачами Мэнсон вновь назначил Уотсона и Кренуинкел. На этот раз он отправил с ними Ван Хаутен. До той ночи она ни разу не участвовала в нападениях на людей. Мэнсон велел троице зайти в дом и убить там всех. С собой у них были только охотничьи ножи.

Преступники ворвались внутрь, развели супругов по разным комнатам и нанесли Лено двадцать шесть ударов ножом, после чего вырезали у него на животе слово «war» («война») и воткнули рядом вилку для разделки мяса, ручка которой так и осталась торчать из тела жертвы. Они также оставили у Лено в шее нож для стейка. Розмари ударили ножом сорок один раз, многие из этих ран были нанесены уже после ее смерти. Перед тем как уйти убийцы кровью намалевали на холодильнике слова «Healter Skelter», неправильно воспроизведя название песни The Beatles «Helter Skelter». На стенах кровью Лено они написали «rise» («восстание») и «death to pigs» («смерть свиньям»).

«Почти мертвы внутри»

Устроенное первобытное кровопролитие – убитая беременная кинозвезда, мужчина, продырявленный кухонной утварью, – подтвердило ощущение разлада в американском обществе. Бунтарский дух шестидесятых принял слишком экстремальный оборот. Нечто подобное рано или поздно должно было случиться – по крайней мере, так казалось постфактум. Подспудно копившаяся ярость не могла сдерживаться вечно.

Вся страна погрузилась в обсуждение этих событий, в поиски мотива и преступников, а потом и в сенсационный судебный процесс 1970 года, продлившийся девять с половиной месяцев. Однако в первые четыре месяца Мэнсону и его подельником обвинений никто не выдвигал. Подозреваемых не было, виновные оставались на свободе, в результате поползли неприятные слухи и напряжение достигло апогея. Какое-то время полиция утверждала, что эти два эпизода не связаны между собой: Ла-Бьянка якобы стали жертвами нападения подражателя. Даже Трумену Капоте, всего три года назад выпустившему «Хладнокровное убийство»^[10], страстно захотелось поспекулировать на этой теме, и он отправился на вечернее телешоу, где поделился своими «фантазиями» о мотивах убийств. По его словам, в произошедшем был повинен один и тот же человек, который действовал в порыве ярости на фоне паранойи.

Дни превращались в недели, недели – в месяцы, но две отдельные группы детективов полиции Лос-Анджелеса – одна, работавшая по делу Тейт, другая по делу Ла-Бьянка, – так и не догадались обменяться информацией, полагая, что преступления никак не связаны. Видя, как детективы теряют драгоценное время на проверку притянутых за уши зацепок, пресса обрушилась на них с насмешками, ставя под сомнение их работу. Почти четыре месяца полиция твердила, что у нее нет убедительной версии, кто совершил одно из самых ужасных массовых убийств в истории страны.

Стоит ввязаться в более-менее длительную дискуссию об этих преступлениях, и в разговоре непременно всплывет знаменитое высказывание Джоан Дидион из «Белого альбома»^[11]: «9 августа 1969 года шестидесятым пришел конец… В тот день напряжение спало. Паранойя материализовалась». В приведенных словах есть зерно истины. Однако все произошло не так стремительно. Процесс начался в тот день, но завершился на самом деле только 1 декабря 1969 года, когда полиция объявила, что преступления раскрыты, и общественность впервые узнала имена убийц. Именно тогда паранойя нашла свое финальное воплощение, то был последний вздох идеализма шестидесятых.

В штаб-квартире Департамента полиции Лос-Анджелеса его глава Эдвард М. Дэвис подошел к выстроенным в ряд пятнадцати микрофонам и объявил ошеломленной толпе из двухсот репортеров, что дело раскрыто. Суд выдал ордера на арест Чарльза Уотсона, Патрисии Кренуинкел и Линды Касабиан. Имена остальных соучастников будут названы до представления обвинительного заключения на суд Большого жюри^[12]. Ко всеобщему удивлению, Дэвис также сообщил о связи убийств в домах Тейт и Ла-Бьянка. Кроме того, подозреваемые, возможно, причастны к совершению ряда других нераскрытых убийств.

В тот день Дэвис не упомянул Мэнсона и Сьюзан Аткинс, поскольку они и так уже находились под стражей. В середине октября Мэнсона вместе с группой последователей арестовали по подозрению в угоне автомобилей – они скрывались на ранчо Баркер, в неприступной Долине Смерти^[13]; укромность этого убежища превосходила даже уединенность ранчо Спэн. Аткинс взяли под стражу по обвинению в другом, никак не связанном с этим делом преступлении – убийстве Гэри Хинмана, давнего приятеля Мэнсона. Она находилась в Сибил Брэнд, женском исправительном учреждении округа Лос-Анджелес, где начала хвастаться сокамерницам, что участвовала в убийстве Тейт. Ее прометчивая откровенность позволила лос-анджелесской полиции совершить прорыв в деле и найти связь между фактами, которые четыре месяца были у нее перед глазами.

Журналисты ухватились за эту историю. Изображения Мэнсона и участников «Семьи», сделанные во время ареста фотографии красовались на первых полосах изданий и телеэкранах по всему миру. Возник глубокий когнитивный диссонанс. Показанные лица не принадлежали закоренелым преступникам или сбежавшим сумасшедшим. Это были хиппи, типичные «дети цветов» в сиянии наивной юности: небритые длинноволосые мужчины с бусами, в куртках из оленьей кожи; женщины со спутанными немытыми волосами, в синих джинсах и крашенных в технике тай-дай^[14] топах на голое тело.

И говорили они тоже, как хиппи: проповедовали идеалы свободной любви, отрицали моногамию и брак, высказывались в пользу сексуальных экспериментов. Они жили в бродячих коммунах, разъезжали по Золотому побережью в раскрашенных в неоновые цвета автобусах и развалюхах, собранных из разномастных запчастей. Они верили, что галлюциногены укрепляют дух и расширяют сознание. Они устраивали домашние роды и воспитывали детей все вместе, в самых простых условиях.

Однако в других аспектах их философия сводилась к гностицизму, граничащему с теологией. Времени не существует, заявляли они. Нет ни хорошего, ни плохого, ни смерти. Человеческое существо – и Бог, и дьявол сразу, одно с другим переплетено. Всё во вселенной – неразделимо, находясь в единстве с самим собой. Моральный кодекс «Семьи», если таковой вообще существовал, был полон противоречий. Убивать животных считалось неправильным – даже со змеями и пауками, заползавшими в их хибары, полагалось обращаться бережно, – зато убивать людей было нормально, поскольку человеческая жизнь по сути не имеет ценности. Убить кого-то все равно что «отломать крошечный кусочек от космического печенья», как выразился впоследствии Текс Уотсон [20]. Смерть в любом случае надо принять, ибо она наполняет душу чувством единства вселенной.