Жизнь и чудеса выдры (страница 13)
– И переправиться через реку Мява тоже не могла, видишь? Ближайший мост находится прямо напротив лающего пса Спайка Добсона. Значит, она, скорее всего, осталась на этом берегу Дарлы. И направилась либо в сторону луга… либо вдоль этих домов со стороны черного хода, через сады и лесополосу. Хочешь знать, где, по моему мнению, она оказалась?
– Сгораю от нетерпения, – серьезно произнес Эл.
Мяуканье
Фиби хотела поехать с ним, но таблетки перестали действовать. По лицу дочери Эл понял, что ту одолевает боль, и велел ей прилечь. Он без проблем выполнит все ее указания. Он будет докладывать ей о каждом своем шаге.
– Спасибо, папа, – еле слышно прошелестела она. – Мне нужно беречь силы, чтобы вечером покормить Коко.
Она забралась на кровать с балдахином и задернула занавески.
Он знал, что это решение далось ей нелегко. Хоть Фиби теперь и придерживалась принципа «если больно – делай через боль», ей вечно приходилось жертвовать чем-то одним ради чего-то другого, потому что на все сразу просто не хватало ресурса. Это было несправедливо. Эл сел в машину и почувствовал, как в нем закипает ярость. Руль показался горячим на ощупь. Он включил вентилятор.
У Эла сердце кровью обливалось, когда он видел, как мучается его ребенок (а он все еще думал о Фиби как о ребенке). Она стала бледной тенью прежней себя. Когда-то эта девочка с пухлыми розовыми щечками искрилась остроумием и весельем, и даже он на ее фоне чувствовал себя несносным занудой. Разумеется, она унаследовала это от своей матери. Рут была энергичной, доброй, умной и легкой на подъем. Фиби была такой же, но со своими уникальными нюансами.
У него сжалось сердце, когда он вспомнил Фиби в детстве. То, как она выделяла концы предложений, из-за чего они звучали словно вопросы. И как всегда бормотала себе под нос новые слова, стараясь их запомнить. Как давала всему имена – паре любимых туфель (Белинда и Бетан), расческе для волос (Аслан) и даже водопроводному крану (Тина Тернер). Когда ей становилось грустно, она надувала щеки, будто собирая во рту всю свою обиду на мир. А когда радовалась, прыгала с ноги на ногу.
После смерти Рут именно Фиби не дала семье развалиться, хотя ей тогда было всего одиннадцать лет. Она взвалила на свои маленькие плечи тяжелую ношу поддержания их бодрости духа. Она умела быть настойчивой, поэтому они продолжали ходить вместе в кафе, музеи и кино. Все они искали утешения в разных вещах: Джек – в знакомствах с девушками, Джулс – в социальных сетях, моде и макияже, Фиби – в еде. Эла тянуло в деревню.
Фиби делала все что могла, чтобы облегчить их горе. Она сопровождала Эла в долгих прогулках по полям. Плакала вместе с ним. Обнимала его своими пухлыми ручками. Она смешила и очаровывала застенчивых подружек Джека, когда тот приводил их домой. Она терпеливо сносила подростковые истерики Джулс и говорила ей, как прекрасно она выглядит в новой одежде и с макияжем. Она проявляла исключительную способность к сопереживанию и подкладывала себе на тарелку еще один кусок торта.
Фиби справлялась с горем лучше, чем кто-либо другой… по крайней мере, до определенного момента. Несколько лет спустя ее вдруг настигла запоздалая реакция на боль. Она вдруг стала очень тихой. Отказывалась идти в школу (которую раньше любила) и меняла тему, когда Эл спрашивал, как прошел ее день. Должно быть, именно тогда болезнь начала давать о себе знать.
Иногда, развозя посылки, он кричал и ругался. Он наконец примирился с потерей Рут, но видеть свою любимую дочь в таком состоянии было невыносимо. Ей было всего девятнадцать, а она жила как пожилая пенсионерка. Она не озлобилась на мир – возможно, злоба требовала сил, которых у нее не было, – но озлобился он. Ах, как он хотел, чтобы она снова была здорова. Он бы все за это отдал.
Если бы только он мог сделать… больше. Он хотел разделить с ней хотя бы эту короткую поездку, эти пейзажи. За окном машины проплывали луга, устланные желто-зеленым одеялом. Заросли боярышника цвели буйным цветом и были усыпаны белыми бутонами, как снегом. Живые изгороди чередовались с дикими розами и кустами ежевики. Река блестела, как расплавленное серебро.
Впрочем, в последнее время Фиби перестала обращать внимание на природные красоты. Казалось, даже восхищение чем бы то ни было отнимало слишком много сил. Ее внимание теперь всегда было обращено куда-то внутрь.
Он поднялся по склону холма, свернул на подъездную дорожку у дома и, выходя из машины, едва не наступил на курицу. Он постучал в парадную дверь. На этот раз мистер Крокер открыл ее почти сразу.
– Ах, Эл Фезерстоун! Мне опять посылка? – Он просиял от любопытства.
– Нет, мистер Крокер, простите, но дело в другом.
– О, зовите меня Джереми!
– Так вот, я без посылки, Джереми. Дело в том, что в вашем районе пропала кошка, и я… опрашиваю соседей, – он не хотел, чтобы мистер Крокер подумал, что подозрение по какой-то причине пало на него одного, – не возражаете, если мы заглянем в ваш сарай и гараж, чтобы проверить… – Он опустил взгляд и заметил, что сегодня на мистере Крокере были розовые носки, по большей части спрятанные под широкими прогулочными ботинками.
– Ах, какие возражения. Одну минуточку.
Он исчез в доме и вернулся со связкой ключей. Он спустился по крыльцу, и Эл последовал за ним, заметив, что тот слегка прихрамывает.
– Простите мне мою медлительность. Проблемы с ногтями на ногах, – пояснил мистер Крокер. Фиби попала в точку.
Он открыл дверь гаража. Внутри стоял его черный «Воксхолл», а больше смотреть было не на что. Составленные друг на друга коробки, прислоненные к стене грабли, ржавый ящик с инструментами на полу и старый морозильник.
Они заглянули в коробки, но не обнаружили никаких признаков Мявы.
– Остается только курятник. – Фиби сказала проверить курятник с особым тщанием. – Давайте заглянем и туда, просто чтобы убедиться? – попросил Эл, стараясь, чтобы его голос звучал непринужденно.
Мистер Крокер нахмурился, но, как бывший полицейский, не стал оспаривать необходимость тщательной проверки. Он повел Эла по неровной, поросшей травой лужайке. Несколько несушек бросили на них беглые взгляды, прежде чем возобновить свой бесцеремонный клев.
Курятник представлял собой низкий деревянный сарайчик с покатой крышей и небольшой пристройкой со съемной крышкой для гнездования. Мистер Крокер сиял от гордости:
– Здесь пять насестов, съемный оцинкованный поддон для легкой чистки и надежные защелки. Только лучшее из возможного для моих девочек! Я запираю их на ночь, чтобы лисы до них не добрались. Днем дверь открыта, и они гуляют на улице сколько душе угодно.
Он открыл дверь курятника, и двое мужчин заглянули внутрь. Внутри было темно, и Эл с трудом различал углы. Ноздри защекотал густой, цепкий запах соломы.
– Мява? – негромко позвал он, не ожидая ответа.
Но в ответ послышалось тихое, осторожное «мяу» с одного из верхних насестов.
– Боже милостивый! – ахнул мистер Крокер.
Эл тоже не мог поверить своим ушам. Он протянул руку вперед.
– Иди ко мне, Мява!
Послышался мягкий стук четырех лап, приземлившихся на пол, и мгновение спустя из темноты на него выглянули два зеленых глаза. К его ладони прижалась мохнатая мордочка. Он вытащил кошку на дневной свет. Ее мех был взъерошен, а глаза широко раскрыты от тревоги. Эл прижал ее к себе и почесал под подбородком. Разморенная лаской, она вытянула шею, ожидая продолжения.
Мистер Крокер уставился на нее, разинув рот.
– Будь я проклят. Давненько я сюда не заглядывал, только за яйцами. Навожу тут порядок, вычищая выдвижной лоток, а солому просто засыпаю через крышу. Она могла сбежать в любой день, когда я выпускал девочек гулять по утрам, но, наверное, была слишком напугана. В половине восьмого я кормлю их овсянкой и стучу ложкой по сковороде с криком «Ка-ка-ка-ка» – это для них сигнал, что пора выходить за едой.
– «Ка-ка-ка-ка»? – удивленно переспросил Эл, но решил, что куры, наверное, хорошо воспринимают такие звуки.
– Да. Затем я закрываю за ними дверь. Весь этот шум и мои крики, должно быть, слишком шокировали бедняжку.
– Думаю, это напугало ее до смерти. Неудивительно, что она не вылезала из угла.
Мистер Крокер почесал подбородок.
– Вообще, в какой-то момент мне действительно показалось, что девочки стали вести себя странно, когда я запирал их на ночь. Удивительно, правда, что они все целы.
Эл кивнул.
– Не сочтите за наглость, но я все-таки скажу, что они большие девочки, а Мява не такая уж и крупная кошка. Она, должно быть, умирает с голоду. Шесть дней, как ее хватились. Может, хоть пару мышей себе поймала?
– Вполне вероятно.
Эл улыбнулся и хрустнул костяшками пальцев, отчего Мява вздрогнула и прижала уши.
– Кристина будет на седьмом небе от счастья, когда увидит ее. Отвезем тебя домой прямо сейчас, да, киса? – добавил он, обращаясь к Мяве.
* * *
– Она обрадовалась? – расспрашивала Фиби. Теперь она сидела на кровати и выглядела значительно лучше и даже с оттенком самодовольства.
– Она была на седьмом небе от счастья, – ответил Эл. – Чуть с ума не сошла. Не думаю, что когда-либо видел, чтобы человека настолько переполняло счастье. Она обняла нас с Мявой так крепко, что мы едва могли дышать. Потом забрала Мяву у меня из рук и целую вечность прижимала ее к себе. На глазах у нее выступили слезы радости. Мява чуть не утонула в этих слезах. Очень терпеливая кошка.
Кристина очень трогательно благодарила Эла. Он все повторял ей, что найти кошку удалась не благодаря ему, а благодаря Фиби. После долгих порывистых объятий Кристины Мява умяла целую упаковку «Вискаса». Затем Эл рассказал, как удивился Джереми Крокер, увидев, что все его куры были целы и невредимы.
– Я подумал, может быть, Мява вегетарианка, как и вы?
Кристина рассмеялась.
– Мысль интересная, но увы, кошки не могут питаться только растительной пищей. Она преимущественно пескетарианка[11]. Мне нравится думать, что это я оказываю на нее хорошее влияние.
Ее радость была заразительной. Она словно насыщала его.
– И она пригласила тебя войти? – подняла брови Фиби.
– Мява не приглашала меня войти, – отшутился Эл, делая вид, что не понимает, о ком она.
– А Кристина? – Фиби взглянула на часы. – Но ты пробыл там совсем недолго, – добавила она с легким упреком в голосе.
– Да. Я хотел вернуться и убедиться, что с тобой все в порядке.
– Нужно было остаться и отпраздновать с ней.
Опять промах, подумал Эл. Он полагал, что Кристина захочет остаться наедине с Мявой, но, возможно, он ошибался?
Может, она хотела, чтобы он остался подольше?