Темноволосая девушка рядом с Себастианом наклоняется к нему и что-то шепчет. Он коротко мотает головой. Я не уверена, что речь шла обо мне, но сердце, тем не менее, начинает биться чаще.

– Семь тысяч? Восемь? Как насчет девяти? – продолжает повышать Кросс.

Торги ничуть не замедляются. Когда сумма переваливает за десятку, пара мужчин выходит из игры, но оставшиеся поднимают карточки все быстрее и быстрее, чтобы принять ставку.

– Двенадцать, – говорит Кросс. – Как насчет тринадцати? Это для вас, мистер Энглвуд. Теперь четырнадцать? И пятнадцать.

Основная борьба развернулась между неким Энглвудом – мужчиной лет сорока с густыми темными волосами и бородой – и молодым красавчиком, по виду похожим на финансиста, в броском дорогом костюме, сидящим в окружении таких же мужчин, которые его подначивают. Третий участник торгов значительно старше и похож на перса или араба.

– Шестнадцать? – произносит Кросс. – Семнадцать?

Внезапно, импульсивно, номерную карточку поднимает Себастиан. Он озвучивает свою ставку:

– Двадцать тысяч!

Даже пара за его столом выглядит пораженной. По губам девушки я могу прочесть: «Какого хрена?», а затем она с широкой ухмылкой переводит взгляд на меня.

На мгновение наши с Себастианом взгляды встречаются. Мне приходится вновь опустить глаза, потому что мое лицо пылает.

Мне не нужно смотреть на отца, я и так чувствую исходящие от него волны триумфа.

Перс выходит из торгов, но остальные двое продолжают.

– Двадцать одна! – предлагает Энглвуд, поднимая карточку.

– Как насчет двадцати двух? – спрашивает Кросс.

После секундного замешательства, заручившись одобрением своих приятелей, парень-финансист принимает ставку.

Я смотрю на Себастиана, на моем лице ни тени улыбки. И уж точно ни намека на воздушный поцелуй. Только взгляд, направленный на него, умоляющий… о чем именно? Я должна молить его бороться за меня. Но действительно ли я хочу этого?

Мне нравится Себастиан, и теперь я могу себе в этом признаться. Я была разочарована, когда он не позвонил мне. Крохотная частичка меня хотела увидеться с ним снова.

Но тем более парню не нужно вступать в торги за меня. Я могла бы нахмуриться или покачать головой, могла бы предостеречь его. Может, мой отец заметит, а может, и нет.

Вот что мне следует сделать. Мне следует дать ему понять, что нужно держаться от меня подальше.

Вместо этого я продолжаю просто смотреть. Я боюсь, что мой взгляд выдает волнение и стремления внутри меня.

– Двадцать пять тысяч, – повышает ставку Себастиан.

В зале повисает тишина. Это самая высокая ставка сегодняшнего вечера.

– У нас развернулась нешуточная борьба за новенькую, нашу белокурую русскую красавицу, – говорит Кросс, едва сдерживая ликование в голосе. – Как вам такое, господа? Кто-то возьмется перебить ставку младшего Галло? Есть желающие предложить двадцать шесть?

Он бросает взгляд за стол финансистов. Юнец в броском костюме, кажется, хочет поднять карточку, но вместо этого с раздражением бросает ее на стол. Похоже, на этом его финансовые ресурсы себя исчерпали.

Но Энглвуд не сдается. Он снова поднимает карточку.

– Тридцать, – холодно произносит он.

Мужчина бросает на Себастиана испепеляющий взгляд своих темных глаз из-под густых бровей. Понятия не имею, знают ли эти двое друг друга или мы все свидетели тому, как двое влиятельных мужчин делят территорию, но так или иначе напряжение в воздухе можно резать ножом.

Себастиан не обращает внимания на Энглвуда и не сводит глаз с меня. Я стою в свете раскаленных сияющих огней сцены, и мое красное платье пылает вокруг меня.

Пристально глядя на меня, Себастиан произносит:

– Пятьдесят тысяч.

Кросс пытается унять гул, поднявшийся от каждого столика.

– Ставка в пятьдесят тысяч! – говорит он. – Это новый рекорд, дамы и господа, и помните, что все ради благой цели! Мистер Энглвуд… ответите ли вы?

Губы Энглвуда превратились в узкую полосу под его темными усами. Он резко качает головой, и Кросс говорит:

– Продано! Мисс Енина отправляется на свидание с Себастианом Галло.

Я ощущаю волну то ли страха, то ли облегчения, нахлынувшую на меня. Меня вдруг бросает в холод прямо под светом жарких софитов. Кроссу приходится взять меня под руку и указать на ступеньки, ведущие вниз со сцены.

Как в тумане я бреду к столику отца. Он кладет мне на плечо тяжелую руку и тихонько произносит на ухо:

– Молодец. Теперь он вложил в тебя деньги.

Да, Себастиан вложился. На сумму в пятьдесят тысяч долларов.

Себастиан

Думаю, Аида затащила меня на этот благотворительный аукцион потому, что ей кажется, что я в депрессии. С каждой неделей ее попытки вовлечь меня в общественные и семейные мероприятия становятся все активнее. Сестра даже попыталась завлечь меня на несколько несогласованных свиданий вслепую, но я отказался встречаться с этими девушками и сказал Аиде, что наслаждаюсь своим статусом холостяка.

Я пришел сюда только потому, что нам с Кэлом и Аидой надо обсудить кое-какие дела. В частности, грядущую предвыборную кампанию моего зятя, который баллотируется в мэры города. Гриффины намерены полностью выйти из подполья, а значит, окончательно избавиться от оставшихся незаконных предприятий и проследить, чтобы ни один скелет не вылез наружу. И это не фигура речи – из последнего они закопали родного дядю Кэла, Орана Гриффина, который нынче покоится под фундаментом одного из офисных небоскребов Саут-Шора.

Хоть Галло и переключают свое внимание на крупные проекты в сфере недвижимости, я сомневаюсь, что мы готовы совсем отказаться от нелегальной прибыли. Когда Гриффины выйдут из игры, сфера их влияния в криминальном мире окажется пустой, и кто-то должен будет ее занять. Вопрос в том, кто.

Думаю, Миколай Вильк и польская мафия заявят о себе. Мы достаточно неплохо ладим с Миколаем, но я не назову нас лучшими друзьями. Между нами есть определенное напряжение, которое возникает, когда кто-то похищает младшую дочь твоего союзника, а затем подставляет твоего брата в деле об убийстве.

В итоге Миколай женился на плененной Нессе Гриффин, а Риона Гриффин отмазала Данте от тюрьмы. Но, в общем и целом, мы с Мико не обмениваемся рождественскими открытками.

Это непростая ситуация, учитывая, что и русские не смирились со своим поражением. Всякий раз, когда столпы власти пошатываются, есть вероятность того, что все может рухнуть.

Возможно, именно поэтому papa такой мнительный в последнее время. Он чувствует повисшую в воздухе неопределенность.

Держа все это в уме, я согласился прийти на благотворительное мероприятие, хоть и ненавижу подобные штуки. Я ненавижу лицемерие и фальшь, и меня беспокоит, насколько хорошо Аида выучила правила игры. Раньше ни одно мероприятие не обходилось без того, чтобы сестра что-нибудь не стянула или кого-то не оскорбила, причем этих «кого-то» было несколько. Теперь она разодета в пух и прах, помнит всех по именам и очаровывает самых чопорных представителей общества.

Кэллам такой же, и даже хуже. Он олдермен 43-го округа, самого богатого и влиятельного в городе, включающего в себя Линкольн-парк, Олд-Таун и Голд-Кост. Мой зять знает почти всех в помещении, и здесь вряд ли найдется человек, который не хотел бы обсудить с ним какие-то личные вопросы.

Я же умираю от скуки. Стянув пару канапе с подносов проходящих мимо официантов, я просматриваю длинный список предметов, выставленных на тихий аукцион, в том числе футбольный мяч, подписанный всеми игроками линии нападения «Чикаго Бэрс»^[12].

Тут представлены довольно неплохие вещички. Но, честно говоря… не похоже, чтобы что-то меня по-настоящему заинтересовало. Мне просто все равно. Последние два года моя жизнь – это просто мрачное и безрадостное существование, отмеченное лишь несколькими краткими вспышками удовольствия. Меня уже чертовски давно ничто по-настоящему не привлекало…

Разве что на прошлой неделе.

Елена привлекла меня.

Между нами ощущалась какая-то энергия, которая действительно заставила меня что-то почувствовать, хотя бы ненадолго.

Спустя все это время, когда я нашел то, за что действительно стоило бы ухватиться… Я вынужден ее игнорировать. Я вынужден отпустить ее. Из-за моей семьи.

Моей чертовой семьи.

Почему-то им всегда удается отнять то немногое, чем я дорожу.

Я перевожу взгляд на Аиду, которая разговаривает с каким-то невысоким лысеющим мужчиной в чудовищном фиолетовом галстуке-бабочке. Он смеется над чем-то, что она сказала, запрокинув голову и обнажив кривые, скученные зубы. Судя по хорошо знакомому мне взгляду, у сестры на уме что-то еще более возмутительное, и она едва сдерживается, чтобы не выпалить это вслух. Раньше Аида всякий раз проигрывала эту битву, но теперь научилась следить за языком.

Моя сестра прелестна. Темные кудрявые волосы, яркие серые глаза, напоминающие монеты, поблескивающие в мутной воде, и вечно проказливое выражение лица, которое всякий раз вызывает любопытство и тревогу при взгляде на него.

Как можно так сильно любить кого-то и при этом питать к нему злобу?

Именно так я и чувствую себя по отношению к семье в последнее время.

Я чертовски люблю их, до глубины души.

Но мне не нравится, где я из-за них оказался.

Я знаю, что частично это моя вина. Я бесцельно плыву по жизни. Но как бы они ни подталкивали меня в другом направлении, мне никогда не нравится итог.

Как, например, этот гребаный аукцион.

Я со вздохом возвращаюсь к нашему столику у края сцены. Даже не знаю, что за выступление запланировано на сегодняшний вечер. Возможно, какая-нибудь нудятина, вроде классического квартета или, что еще хуже, кавер-группы. Если это будет отстой, я уйду. Вообще-то, я, наверное, уйду в любом случае.

Пока я сижу, ко мне подходит светловолосая официантка с подносом шампанского.

– Напиток? – предлагает девушка.

– А настоящий алкоголь у вас есть? – спрашиваю я.

– К сожалению, нет, – надув губки, отвечает она. – Только просекко и шампанское.

– Тогда мне два просекко.

Девушка протягивает мне фужеры и спрашивает словно невзначай:

– Второй для вашей дамы?

– Нет, – коротко отвечаю я. Я планирую прикончить их оба, чтобы немного развеять свою скуку.

– Холостяк? – уточняет официантка. – Тогда вам, возможно, понадобится это, – она передает мне кремового цвета лопатку с номером.

– Для чего этого?

– Для аукциона свиданий, конечно же!

Боже правый. У меня чуть глаза на лоб не полезли.

– Сомневаюсь, что мне это понадобится.

– Почему? – спрашивает девушка с жеманной улыбкой. – Увидели что-то поинтереснее?

При других обстоятельствах я бы оценил ее толстые намеки по достоинству. Но, к сожалению, ее высокий рост и светлые волосы лишь напоминают мне о Елене, у которой похожая внешность, но в десять раз выразительнее. Эта девушка – маргаритка в поле, а Елена – орхидея-призрак. Экзотическая, редкая, недоступная.

– Нет, – отвечаю я. – Ничего особенного.

Девушка уходит, и ее место тут же занимают Аида и Кэллам.

– Это что, аукцион свиданий? – спрашиваю я сестру.

– Да! – отвечает она. – Мой подарок тебе на день рождения. Я собираюсь купить тебе жену.

– Я думал, лучшие жены бесплатны, – замечаю я. – И навязываются тебе против воли.

– Спорить не буду, – говорит Кэл, обнимая Аиду за плечи. Поначалу их брак был, что называется, «договорным», но, похоже, обернулся для них удачей. Мы лишь надеялись, что эти двое смогут продержаться вместе год и не поубивать друг друга.

– Раньше ты был таким романтичным, Себ, – говорит Аида.

– Вот как? Это когда?

– Помнишь, когда ты хранил фото Марго Робби в своем школьном шкафчике?

Я краснею. Откуда Аида вообще, блин, знает об этом? И как ей, черт возьми, удается вечно вспомнить то, что ты пытаешься вычеркнуть из своей памяти?