– Ну, я не то чтобы жил в Италии! – рычит Данте. – Я, между прочим, говорю еще и на арабском, и это уже больше, чем знаете вы, двое оболтусов.

Когда они не перестают смеяться, он добавляет:

– Идите в жопу! Я культурный.

– Такой же культурный, как йогурт^[2], – отвечает Неро, чем вызывает новый взрыв хохота.

Думаю, в прежние времена Данте бы стукнул их головами друг о друга, но теперь, став отцом и мужем, он выше этих глупостей. Он просто качает головой и дает знак бармену налить еще.

Аида с материнством ничуть не стала выше чего-либо. Понимая, что Данте не собирается больше реагировать на ее шутки, она обращает взгляд своих серых глаз через стол и останавливает его на мне.

– Вот у Себа талант к языкам, – говорит она. – Помнишь, как мы возвращались с Сардинии, и ты думал, что должен говорить с пограничниками на итальянском? Они все задавали тебе вопросы, чтобы убедиться, что ты гражданин США, а ты не отвечал ничего, кроме: «Il mio nome è Sebastian».

Это правда. Мне было семь лет, и я растерялся оттого, что все эти взрослые глазели и рявкали на меня. Я так сильно загорел после лета, проведенного в Италии, что это, должно быть, выглядело так, будто мой отец похитил какого-то маленького островитянина с Коста-Рей и пытается перевезти его через Атлантику.

Пограничники пытались добиться от меня ответа, вопрошая: «Это твоя семья? Ты американец?», а я по какой-то причине решил, что должен отвечать им на их родном языке, хотя они обращались ко мне на английском. В тот момент я был способен лишь снова и снова повторять: «Меня зовут Себастиан».

Черт бы побрал Аиду за то, что она это вспомнила – ей самой-то было всего пять. Но моя сестра никогда не забудет какую-нибудь неловкую ситуацию, если потом ее можно припомнить в самый неподходящий момент.

– Хотел остаться на каникулах чуть подольше, – холодно говорю я ей.

– Неплохая стратегия, – отвечает она. – Чуть не остался навсегда.

Я буду скучать по Данте. Чем глубже мои братья и сестра погружаются в собственные заботы, тем больше я скучаю.

Они могут вести себя раздражающе и неуместно, но они любят меня. Они принимают меня таким, какой я есть, со всеми моими ошибками и недочетами, и я знаю, что в критический момент могу на них положиться. Я тоже явлюсь по первому их зову, неважно, когда и куда. Это мощная связь между нами.

– Мы приедем в гости, – говорю я Данте.

Он слегка улыбается.

– Только не все одновременно, пожалуйста, – говорит брат. – Я не хочу спугнуть Симону, когда мы только, наконец, поженились.

– Симона меня обожает, – говорит Аида. – И я уже проложила себе путь к сердцу твоих детей. Самый верный способ стать любимой тетушкой – дарить им опасные подарки, которые ни за что не разрешили бы их родители.

– Видимо, поэтому ты и любила дядю Франческо, – замечаю я. – Он подарил тебе лук и стрелы.

– Именно, – отвечает Аида. – Я его обожала.

Я тоже. Но мы потеряли дядю Франческо спустя два года после этого подарка. «Братва» отрезала ему пальцы и подожгла живьем. Результатом этого стали две кровавые бойни между нами и русскими. Мой отец был в такой ярости, каким я его еще не видел. Он вытеснил русскую мафию с ее территории в западной части города и убил в отместку восьмерых их людей. Я не знаю, что papa сделал с тем bratok, который бросил спичку в дядю Франческо, но я помню, как в тот вечер он вернулся домой в рубашке, пропитанной кровью настолько, что на ней больше не было видно ни единого дюйма белого хлопка.

Я сохранил свой любимый подарок от дяди Франческо – небольшой золотой медальон с изображением святого Евстафия. Я ношу его каждый день.

Дядя Франческо был хорошим человеком – очаровательным и забавным, страстным во всем. Он любил готовить и играть в теннис. Он брал нас с Неро с собой на корт, чтобы сыграть двое на одного, и всякий раз разносил нас в пух и прах. Дядя был невысоким, но плотным и жилистым, и мог запустить мяч в самый дальний угол площадки – так, чтобы он при этом касался линий, оставаясь внутри площадки. Отбить такой удар было невозможно. Мы с Неро обливались по́том, тяжело дышали и клялись, что однажды наконец-то победим его.

Порой мне хочется вернуть дядю хоть на денек, чтобы он увидел, какими мы стали. Чтобы поговорить с ним на равных.

Мне хочется того же и с мамой.

Интересно, была бы она рада?

Mama никогда не любила преступную жизнь. Она игнорировала ее, делая вид, что не в курсе, чем занимается ее муж. Она была пианисткой и давала концерты, во время одного их них ее увидал papa и с тех пор преследовал неустанно. Он был гораздо старше нее, но, я уверен, обаял своей начитанностью, манерой речи и знанием трех языков. А еще тем, что его аура власти тоже произвела на нее впечатление – к тому времени отец уже был главным доном Чикаго, одним из могущественнейших людей города. Mama любила отца за то, кем он был, но не за то, что он делал.

Что бы она подумала о нас? О том, какие поступки мы совершали?

Мы только что завершили масштабное строительство в Саут-Шоре. Смотрела бы она на это в благоговении или думала бы, что каждое из этих зданий построено на кровавые деньги? Стала бы она восхищаться сооружениями, которые мы создали, или представляла бы себе скелеты, погребенные под их фундаментом?

Бармен приносит Данте напиток.

– Еще кому-нибудь повторить? – спрашивает он.

– Да! – тут же отвечает Аида.

– Давайте, – соглашается Неро.

– Мне не нужно, – говорю я. – Я буду собираться.

– К чему такая спешка? – спрашивает Неро.

– Ни к чему, – пожимаю плечами я.

Я не знаю, как выразить то нетерпение и беспокойство, которое я испытываю. Наверное, мне просто завидно, что Данте улетает в Париж со своей женой. Возможно, я завидую Неро и Аиде тоже. Кажется, они не сомневаются в выбранном пути и счастливо живут свои жизни.

Но не я. Я вообще не знаю, какого хрена я творю.

Данте встает, чтобы выпустить меня из-за стола. Он обнимает меня на прощание, и его огромные руки сдавливают мои ребра почти до треска.

– Спасибо, что выбрался, – говорит брат.

– Разумеется. Пришли открытку.

– В жопу открытки. Пришли мне шоколад! – подает голос Аида.

Я киваю на прощание ей и Неро.

– Она давненько уже не пила, – говорю я ему. – Надеюсь, ты подвезешь ее до дома.

– Подвезу, – отвечает Неро. – Но, если ты наблюешь в моей машине, Аида, я порежу тебя к чертям.

– Да ни в жизнь, – уверяет она.

– У тебя уже был опыт, – ворчит брат.

Я оставляю их за столом и ныряю в теплый чикагский вечер. Сейчас лето, и даже в десять часов вечера жара еще только начинает спадать.

Мы недалеко от реки. Я мог бы пройтись до дома по Рандольф-стрит, но вместо этого предпочитаю прогуляться вдоль набережной мимо ресторанов, свет которых отражается от темной поверхности воды. Я пересекаю реку и оказываюсь в районе Ривер-Норт, где улицы тише и не так ярко освещены. Я неспешно шагаю, сунув руки в карманы. Это приличный район, а я ростом 6 футов 7 дюймов^[3]. Мне нечего опасаться грабителей.

И все же, услышав крик, я напрягаюсь и оглядываюсь в поисках источника звука.

В пятидесяти ярдах^[4] от себя я вижу блондинку, отбивающуюся от мужчины в темной одежде, здоровяка с татуировкой в виде стрелы на бритой голове. Кажется, он пытается впихнуть девушку в открытый багажник своего автомобиля.

Блондинка выглядит так, словно собралась на вечеринку: на ней короткое платье и туфли на высоких каблуках, которые ничуть не помогают ей удержать равновесие, когда мужчина сбивает девушку с ног и пытается зашвырнуть спиной в багажник. Она высвобождает руку и дает ему пощечину – с такой силой, что я слышу звук удара, который разносится по всей улице. В ответ он бьет ее еще сильнее.

Это по-настоящему выводит меня из себя. Не успев сообразить, что я делаю, я уже несусь по тротуару прямо на громилу.

Ровно в тот момент, когда ему удается запихнуть девушку в багажник, но до того, как над ней закрывается крышка, я налетаю на мужчину сбоку. Я сильно бью его плечом, отчего здоровяк отлетает к кованой ограде.

Он врезается в нее, но через мгновение снова встает на ноги и бросается на меня, размахивая кулаками.

У меня не особо большой опыт в драках, я дрался раза три или четыре, в то время как Неро побывал, наверное, в сотне заварушек. Но я огромный, блин, чувак с большим замахом. А когда у тебя двое старших братьев, кое-что ты все-таки умеешь.

Мужик молниеносно атакует меня, размахивая кулаками. Я тоже поднимаю руки, блокируя большинство его ударов в лицо. Он пару раз бьет меня по корпусу, и это не очень-то приятно. Я жду, когда он откроется. Здоровяк делает еще один кросс справа мне в лицо, и в этот момент я отступаю в сторону и бью его в глаз левой, отчего его голова запрокидывается назад. Мужчина продолжает надвигаться на меня, но уже не так уверенно.

У него широкое уродливое лицо, потемневшие зубы и кожа цвета сырого теста. Обливаясь по́том и тяжело дыша, здоровяк в ярости рычит на меня, продолжая пытаться наносить удары, которые не долетают до моего лица.

Я не даю волю гневу. Наоборот, теперь я ощущаю себя хладнокровнее и продуманнее. Я анализирую соперника, словно персонажа в компьютерной игре, в поисках лучшего и наиболее быстрого способа его обезвредить.

Я снова и снова наношу ему удары по лицу и животу, ощущая мощь и удовлетворение, словно бью тяжелую грушу. Каждый стон боли, издаваемый этим ублюдком, доставляет мне огромное удовольствие.

Он попадает мне по губам, и я чувствую вкус крови во рту, что лишь злит меня еще больше. Я хватаю его за голову, будто подбрасываю баскетбольный мяч, и бью ее об ограждение. Я проделываю это три или четыре раза, пока свет не гаснет у него в глазах и он не оседает на тротуар. Я даже не пытаюсь смягчить его падение.

К этому времени блондинка уже вылезла из багажника. Видя своего обидчика поверженным на тротуаре, она подбегает и пинает его в живот.

– Chtob u tebya hren vo lbu vyros! – кричит она, отводя ногу и пиная его снова.

Честно говоря, я и забыл про девушку на минуту, пока выбивал дерьмо из этого мужика. Теперь я оборачиваюсь и впервые смотрю на нее по-настоящему.

Она высокая, даже учитывая мой собственный рост. На своих каблуках блондинка тянет футов на шесть^[5]. Ее лицо, раскрасневшееся от гнева, напоминает мне о мстительных валькириях. Светлые волосы девушки собраны в высокий хвост на макушке, а черты ее лица острые и необычные – высокие скулы, миндалевидные глаза, полные губы, белые зубы, оскалившиеся в гневе. А это тело…

Мне немного не по себе от этих мыслей, учитывая, что какой-то хрен только что пытался ее похитить. Но совершенно невозможно игнорировать эту фигуру амазонки, упакованную в тесное платье. Полные груди, тонкая талия, бесконечные ноги… мне непросто смотреть ей в глаза при разговоре.

– Ты в порядке? – спрашиваю я девушку.

Ее левая щека покраснела и припухла там, где ее стукнул мужчина. Я вижу отпечатки его пальцев на ее лице.

– Все нормально! – сердито отвечает блондинка. В ее речи слышится небольшой акцент, и я почти уверен, что минуту назад она кричала что-то на русском.

– Что ты сказала мужику? – спрашиваю я.

– Что?

– Когда ты его пинала, что ты говорила?

– Ой, – девушка нетерпеливо мотает головой. – Это значит… что-то вроде «Пусть у тебя на лбу вырастет член».

Я фыркаю.

– Правда?

– Да, – нахмурившись, отвечает она. – Это довольно распространенное оскорбление в русском. Очень грубое, уж поверь. Ему бы не понравилось, если бы он услышал.

– Что ж, сейчас он не слышит ни черта, – замечаю я. – Но он это заслужил.