Без лишних вопросов Жан отодвинул бархатное полотнище. Его лицо тут же обжег холод. В царившем снаружи хаосе лишь пенные гребни отличали волны от небосклона. Валы накатывались и разбивались о подножие башни. Брызги долетали через окно. Жан поспешно закрыл ставню, с трудом задвинув щеколду, и отпрянул от окна. Его пульс забился сильнее. В те дни, когда бушевал океан, Жан обычно находился где-то в глубине суши. Он решительно не понимал, что толкает людей выходить в море. Кроме бедности, конечно. К этому всё всегда сводится. Лейтенант попытался восстановить дыхание. Голос маркиза за спиной заставил его вздрогнуть.

– Вы их услышали?

Жан обернулся:

– Услышал кого?

– Вы побледнели, мне показалось, что в этом причина. Колокола и крики тонущих… Они до сих пор иногда доносятся в такие штормовые ночи, как сегодня.

Жан покачал головой. Маркиз закинул в кипящую воду две ложки кофе. Новый аромат смешался с запахами йода и соли, пыли и затхлости башни. Аромат, который Жан часто вдыхал на улицах Парижа около «Прокопа»^[9]. Хотя ему самому никогда не доводилось пить кофе.

Маркиз размешал жидкость и продолжил так непринужденно, будто беседовал в столице на философские темы:

– Когда-то здесь был целый замок. Деревня, церковь. Задолго до наших времен. Океан всё смыл.

Жан фыркнул, словно пытаясь избавиться от брызг, осевших на коже. Он не выносил бури. Ненавидел сказки и легенды, которые рождались здесь почти в каждом уголке побережья. Он прислонился к стене. Холод камня проникал сквозь бархат драпировки, сквозь многослойную униформу и добирался до костей. И всё же лейтенант стоял неподвижно. Холод держал его в боевой готовности.

Маркиз приготовил две чашки кофе и сильно удивил Жана, предложив ему этот горячий напиток.

– Я думал, вы собирались меня напоить, – произнес Вердье, отходя от стены.

– Я хочу поговорить, – напомнил маркиз. – Будет намного интереснее, если вы не заснете. Держите, – добавил он, протягивая чашку.

Жан принял угощение и согласился сесть в довольно низкое кресло. Маркиз же вернулся за письменный стол и снова положил перед собой пистолет. Абсурдность ситуации вопреки воле Жана обезоруживала его. Он позволил вовлечь себя в игру, поддался атмосфере салона, перенесенной в старую башню. Согревая сложенные руки о фарфор чашки, он заметил, что она невероятно тонкая, с серебряными прожилками и местами почти прозрачная. Маркиз отодвинул стул, и его изуродованное лицо растворилось во тьме. Казалось, слова, которые он произносит, выплывают из темноты.

– Прошлое выходит на поверхность с наступлением ночи, с наплывом волн. Иногда по утрам в песке можно обнаружить углубления в форме тел мужчин и женщин, добравшихся до берега. Возможно, вы увидите это завтра. Пейте, а то остынет.

Жан быстро сделал то, что ему велели. Теплый напиток, хотя и горчил сверх ожидания, все же показался ему довольно приятным. Взбодрившись, Жан спросил:

– О чем вы хотите поговорить?

Маркиз глубоко вздохнул и только потом ответил:

– Я обманул вас. Или, вернее, заключил нечестную сделку.

Жан напрягся. Маркиз быстро успокоил его:

– О, не волнуйтесь. Я вовсе не собираюсь убегать. Как бы я это сделал, даже если бы захотел?

На сей раз Жан задумался, обо всех ли странностях аристократа сообщили ему доверенные люди с побережья? В полной ли мере Жюстиньен де Салер владеет своим разумом? Жан украдкой оглядел комнату. Если старый аристократ вступит в бой чести, где можно будет укрыться? Стоит ли позвать своих людей? Но нет, это глупо, маркиз не собирается сейчас в него стрелять…

– Вы не отправите меня в Нантский суд, – продолжал Жюстиньен, по-прежнему очень спокойный. – Вы не перерубите мне шею через несколько дней или недель, представив меня на потеху толпе.

– Я не понимаю…

Жан дорого бы отдал в тот момент, чтобы рассмотреть хотя бы глаза и позу своего собеседника. Но он видел только его руки, длинные костлявые пальцы, сжимающие дымящийся кофе и напоминающие когти очень древнего животного, одного из тех каменных сказочных драконов. И только голос, один лишь голос все еще связывал его с человеческим сообществом.

– Моя смерть идет издалека, – продолжил он, прежде чем поставил чашку.

Он помассировал колено длинной тонкой рукой, и это движение соответствовало медленному ритму его голоса.

– Моя смерть пересекает океан. Она идет из края льда и снега. Это Анку^[10], ты знаешь, он там… В Ньюфаундленде. Его привезли рыбаки из Бретани. И другие существа, что были здесь задолго до нас. Рожденные от голода и одиночества…

Морская волна разбилась о стену. Жан сделал быстрый глоток. Его беспокойство вновь нарастало.

– Я не верю в призраков, – быстро бросил он, словно пытаясь отгородиться от суеверий. – И я хочу наконец узнать, почему я здесь. Или спущусь к своим людям, и вы проведете свою последнюю ночь как свободный человек в одиночестве.

Сухие пальцы прекратили свой танец.

– Я хочу рассказать вам одну историю, – ответил маркиз. – Больше ничего.

Бархатные шторы перед окнами раздулись, как паруса корабля.

– Историю? – повторил лейтенант, не уверенный, правильно ли все понял.

– Мою историю, – уточнил Жюстиньен. – По крайней мере важную ее часть. Что случилось со мной там, по ту сторону океана. В Ньюфаундленде, сорок лет назад. Почти в другом мире. В другой жизни.

1

Ньюфаундленд, май 1754 года

Туман размывал черные верхушки елей, ласкал обнаженные и красные, цвета засохшей крови, ветви безлистных берез. Летучие щупальца обвивали доски полуразобранных деревянных строений: развалины большого лабаза, склад трески, заброшенный после рыболовного сезона. С несущей балки все еще свисал забытый железный крюк – буква S чернильного цвета, проржавевшая от мороза и дождя. Мгла накрыла серый песчаный пляж и расстилалась далеко над океаном, утопив горизонт. Жюстиньен безотчетно направлялся к берегу. В ссадины на его босых ногах забился песок. Соль разъедала раны, но молодой человек уже не чувствовал боли. Усталость словно куда-то исчезла, сошла с него и опала на землю, как при линьке. Он даже перестал ощущать холод. Но это еще можно было счесть проявлением лихорадки. Запах существа, тот сладковатый запах, который Жюстиньен впервые почувствовал возле трупа траппера^[11], витал между берез, здесь он был наиболее сильным и насыщенным. Де Салер подавил рвоту. Сквозь туман он больше не слышал даже шепот леса и едва различал прилив и отлив океанских волн. Одинокий крюк в старом лабазе качнулся и заскрипел.

И вновь, к своему изумлению, Жюстиньен вспомнил, что и он тоже стал последним. Единственным выжившим. Не считая противника, разумеется. По правде говоря, в начале экспедиции Жюстиньен не поставил бы на себя и луидора. Впрочем, никакие молитвы не спасли пастора Эфраима, и даже полный арсенал не спас английского офицера, чье имя Жюстиньен уже позабыл… В правой руке молодой человек сжимал пистолет с последним патроном. Левой рукой откинул назад свои длинные, грязные, спутанные черные волосы.

Почти без шансов выжить, он всё же продолжал двигаться вперед, упрямый и прямой, каким не был уже много лет. Лица в коре деревьев молчали. Они наконец перестали кричать. Противник уже вошел в океан, погрузившись в воду почти по пояс. Существо, рожденное от голода и одиночества, с пустым желудком, торчащими ребрами, прожорливым взглядом, который ему так долго удавалось скрывать. Теперь оно смотрело на Жюстиньена, сосредоточив все свое нечеловеческое внимание на измученном молодом человеке. Де Салеру следовало ужаснуться. Он словно пребывал в другом мире, по ту сторону. Пытаясь разрушить чары, встряхнул головой. Соперник не сдвинулся с места. Волны мягко плескались вокруг него. Жюстиньен поднял свой пистолет.

2

Месяцем ранее – Аннаполис Ройал (Порт-Ройал), английская Акадия, апрель 1754 года

Жюстиньен поднял голову и выплюнул грязь, которой успел вдоволь наглотаться. Его окружала смеющаяся толпа, издевавшаяся над ним на всех языках, используемых в Акадии. Он был в таком состоянии, что не понимал ни одного, но при этом смутно ощущал, что немного от этого теряет. «Грязь здесь на вкус такая же, как и по другую сторону океана», – пробилась тусклая мысль сквозь туман джина. Возможно, его вкусовые ощущения просто потерпели поражение в борьбе с алкоголем. Но нет, месиво отдавало солью. И чем-то еще – испарениями болот, осушенных акадийцами вокруг города, но, вопреки всему, сохранявших свой дух. Жюстиньен пытался побороть тошноту. Мир вокруг него качался сильнее, чем палуба корабля, на котором он приплыл на эту забытую Богом и королем Франции землю.

Жюстиньен попытался подняться, но удар ботинком в спину отбил у него это желание. Де Салер икнул, и грязь, выпавшая из его рта, вызвала новый приступ смеха. Боль распространилась от поясницы по всему позвоночнику. Жидкая слякоть пропитала его одежду, последний более или менее приличный наряд. Жюстиньен почувствовал, что теряет сознание. Это был бы лучший выход. Время тянулось, смех сливался в неразборчивый гул. Потеряв всякую надежду, он ощутил странное спокойствие. В конце концов, падать ниже было уже некуда.

Холод сомкнул на нем свои длинные глиняные пальцы. Сквозь моргающие веки он увидел ее – несомненно, Смерть. Ту, которая явно следила за ним неделями и месяцами. Высокая фигура женщины в потертой треуголке, в куртке на меховой подкладке трапперского фасона и грубых серых юбках, которые заканчивались выше щиколоток, открывая ее потрескавшиеся кожаные ботинки.

Ее лицо оставалось загадкой. Она всегда стояла в темноте, надвинув на лоб головной убор, и скрывала свой облик. Единственным признаком ее возраста, если она действительно была человеком, оставалась длинная седая коса, спадавшая с плеча. Жюстиньен часто замечал ее, затаившуюся, почти незаметную, в тумане, за пределами таверн, среди портовых складов и разрушающихся укреплений. Именно туда молодого дворянина регулярно приводили его незаконные делишки. Она непременно была там, и ее тревожное присутствие стало обыденным. Поначалу Жюстиньен боялся, что она сообщит о нем местным властям. Но никто не пытался его арестовать. Тогда ему пришло в голову, что, возможно, она была прислана отцом, чтобы шпионить за ним. Однако и это предположение вскоре было отвергнуто. Вряд ли отец стал бы тратить деньги, чтобы следить за сыном, от которого почти отрекся, особенно зная, что у этого сына никогда не будет средств вернуться во Францию.

Несколько раз Жюстиньен пытался приблизиться к женщине в треуголке. Она всегда ускользала, причем без особого труда. Жюстиньена это приводило в бешенство. Вот уже несколько недель она не давала ему покоя. И вот теперь он выпил на несколько стаканов больше, чем обычно. И он смирился.

Это было вполне логично, что она оказалась здесь, на месте его последнего унижения. От удара в живот перехватило дыхание. Чернильные пятна плясали перед глазами. Жижа, казалось, была готова поглотить его целиком. Краем глаза он заметил, как Смерть развернулась на каблуках и покинула сцену, как будто тоже бросая его.

Накануне это показалось Жюстиньену хорошей идеей – выпить и сыграть в карты на последние монеты, которые все еще отягощали его кошелек. Надежда на спасение полностью угасла. Уже сложившаяся репутация не позволяла ему мечтать о каких-то новых похождениях, связанных с торговлей или контрабандой. Никто так и не захотел нанять его в качестве воспитателя, даже до того, как его одежда оказалась полностью изношена. Не обладая ни каким-либо опытом в мореплавании, ни крепким телосложением, он не мог рассчитывать даже на случайные заработки. К двадцати девяти годам он слишком истаскался, чтобы продать свои прелести какой-нибудь богатой вдове. Лучше уж тогда провести последнюю ночь разврата в тепле джина, в музыке и свете, а потом… Жюстиньен всегда умел не зацикливаться на «потом».