Идол (страница 13)
– Успокойся и просто сделай это, если не хочешь, чтобы следующие недели каждый твой вдох записывался на камеру даже в личной комнате. Я думаю, первое задание – лишь разбег перед прыжком в бездну. Если хочешь дойти до конца, тебе понадобится много сил, в первую очередь – моральных. Доля приватности будет дарить их тебе, а жить под постоянным присмотром – все равно напряжно. Постоянное наблюдение быстро ломает здоровую психику, а именно этого и добивается Идол, – поясняет Мастер, мотивируя меня на включение в игру и нацеленность на результат. – И поверь мне, я бы с удовольствием раздел тебя сам, но боюсь, меня тут же ударит током, если нарушу правила, – с усмешкой парирует Мастер.
Ладно. Мне нужно просто раздеться. Просто сделать это, и как можно быстрее сымитировать удовольствие от связывания. Чем более огненной и раскрепощённой я предстану перед Идолом сейчас, тем больше шансов, что он поверит мне, что я действительно испытала сокращение мышц всего тела.
Страшно представить, какой извращенец сидит по ту сторону экрана. Только больной безумец мог построить огромный дом, в котором повелевает бесконечная кинки-вечеринка.10
– Надеюсь, ничего, что без стриптиза, – немного нервничая, приспускаю комбинезон, смахивая с плеч его рукава. Наблюдаю за реакцией Мастера – естественно, его взгляд тут же падает на признаки уродства, выделяющее мое обнаженное тело.
Никогда не видела людей с особенностью, как у меня. Единственное достоинство этого редкого явления – благодаря этим шрамам, именуемыми фигурами Лихтенберга11, я жива.
Я привыкла их не замечать. Возможно, они и стали причиной того, что в обычной жизни я предпочитаю надежно скрывать тело от посторонних глаз. Даже мои студенческие рубашки были плотно застегнуты на все пуговицы и завязаны галстуком под горло.
И теперь, когда я вынуждена раскрыть себя полностью, я ощущаю, что внутри что-то болезненно надрывается. Ломается, как стекло. Я открыла первому встречному незнакомцу ту часть себя, которую не должен никто видеть.
Я чувствую взгляд Мастера на себе – тяжелый, пронзительный. От него мгновенно немеют ноги, превращаясь в вату. Пальцы дрожат, когда я берусь за края комбинезона, намереваясь окончательно избавиться от него. В комнате холодно, но щеки горят от смущения и внутреннего напряжения. Мастер молчит, только смотрит – так неотрывно, так внимательно, словно видит насквозь. Каждое мое движение как под микроскопом.
Наверняка он задается вопросом: какие обстоятельства так сильно меня изуродовали? Но у меня нет ответа.
Мне страшно продолжать, но я знаю – это необходимость. Единственный способ выжить. Стягиваю комбез, ткань поддается неохотно, или пальцы меня не слушаются. Хочется зажмуриться, спрятаться, исчезнуть, раствориться в пространстве. Но я заставляю себя держать голову прямо, хотя сердце колотится где-то в горле.
Комбинезон соскальзывает с талии и бедер. Холодный воздух касается кожи, вызывая мурашки. Я чувствую себя до одури беззащитной, уязвимой и потерянной. Но в его взгляде что-то меняется – появляется тень… уважения? Восхищения? Влечения? Или это просто игра моего воображения?
Не сводя с меня глаз, Мастер берет верёвку в руки и медленно наматывает ее на кулак. Меня бросает в дрожь, когда я представляю, чем это все кончится.
– Мне необходимо подойти ближе, – он не спрашивает разрешения. Предупреждает едва слышным низким шепотом. Я вдруг совершенно четко осознаю, что он не из тех мужчин, кто в принципе спрашивают разрешения или о чем-либо предупреждают женщин. Таким не нужно согласие.
Он берет. Овладевает. Выпивает до дна. И безжалостно выбрасывает любую, с кем вступал в интимную связь. Мне хорошо знаком такой тип мужчин. Таким был, например, главный из «дьявольской семерки» – Кэллум Торнтон.
Со мной он бережен лишь потому, что это в рамках задания. Для него это тоже испытание. Мастер хочет дать мне ощущение безопасности, чтобы я расслабилась. И несмотря на то, что это его ложное, а не истинное поведение, я благодарна незнакомцу за то, что у него так хорошо получается играть в трепетное отношение ко мне.
Прикрываю грудь ладонями, когда Мастер подходит вплотную. Жадно набирая воздух в легкие, я чувствую его запах.
От мужчины исходит глубокий, терпкий аромат. В нем переплетаются ноты кедра и сандала – древесный, мужественный запах. Улавливаю легкие оттенки дымного ветивера, различая теплые ноты пачули, смешанные с горьковатым запахом дубового мха.
В этом аромате есть что-то первобытное, напоминающее о влажной коре деревьев после дождя. Его запах окутывает меня как невидимый кокон, заставляя чувствовать странное головокружение.
Этот древесный шлейф настолько гармонирует с его характером – такой же глубокий, сильный и немного мрачный. В нем нет ничего искусственного или навязчивого – только природная, почти дикая маскулинность, от которой схватывает дыхание.
По венам течет будто не кровь, а первородный страх. Густой коктейль из отчаяния и уязвимости. И новых ощущений, которым я не знаю названия.
– У нас все равно ничего не получится, – одними губами шепчу я. – Я не знаю, что это такое. Наивысшая точка телесного наслаждения, – я настолько неопытна, что даже не могу произнести это жуткое слово «оргазм».
– Ты никогда не испытывала оргазм? – Мастер делает это за меня.
– Нет. Понятия не имею, что это такое, – и как хотя бы примерно может ощущаться. – Считай, что мы проиграли.
– Я никогда не проигрываю, принцесса.
Кэллум
Есть что-то неуловимо новое и прекрасное в созерцании того, как сильно она смущается, обнажаясь передо мной. Она старается держать спину ровной, а подбородок высоко, неподражаемо готовая принять вызов.
Пока Аврора перешагивает через комбинезон своего костюма, избавляясь от ткани на теле, я рассматриваю плавные изгибы молодой девушки. Мой взгляд мгновенно падает на линию перехода от талии к бедру – он великолепен. У нее очень женственная фигура, небольшая округлая грудь.
Конечно, мой взгляд сразу падает на то, что причиняет ей такой сильный дискомфорт и неуверенность в своем теле, которое на первый взгляд кажется идеальным. Все ее тело поражено бледно-розовыми стигматами, являющимися фигурами Лихтенберга – это рисунок на теле, возникающий после удара молнией.
Мой взгляд скользит по персикового цвета коже, изучая удивительные узоры, напоминающие тонкую морозную вязь на зимнем окне. Эти древовидные линии, нежные и едва заметные, бегут вдоль ее ключиц, превращаясь в карту звездного неба. Ближе к груди фигуры Лихтенберга складываются в причудливый узор, напоминающий ветви редкого дерева. Каждая линия, каждый изгиб созданных разрушительной силой природы естественных рисунков делает ее уникальной, словно сам Зевс оставил на ней печать своей принадлежности.