Глава 5

Я не росла в вакууме. Отец не делал из меня тепличное растение. Мама была против, они жутко ругались с ним из-за того, что он иногда брал меня с собой, когда ехал улаживать дела. Так он это называл. Учил распознавать ложь, читать людей. Учил тому, что значит быть у власти, иногда мне делалось страшно, иногда интересно, но я впитывала все, как губка, хотела видеть, что он гордится своим Маленьким Инквизитором.

Понимала, почему все хотят меня убить. Нет, я не была наивным ребенком, не знавшим, чем оплачены его еда и кров. Отец никогда не скрывал от меня, как он удерживает власть. И Лиля знала, за кого выходила замуж. Но мы любили и принимали его таким, какой он был.

Единственное, чего я не понимала, почему до сих пор жива, почему Романов, вместо того чтобы убить меня вместе с семьей, привез к себе домой. Но я собиралась это выяснить. Проглотив гордость и слезы, я прошла в столовую.

Романов возвышался во главе стола как скала. Когда я вошла, он кивнул на стул рядом с собой.

Стоило взглянуть в его черные глаза, как по коже пробежал табун мурашек. Такому убить – как ногти подстричь. Власть окружала Романова невидимым коконом. Он был сильным, не только физически. Это была сила огромного хищника, расправившегося с самыми грозными врагами стаи. Перед ним хотелось обратить взгляд в пол, чтобы не обжечь сетчатку. Ремень лежал на столе перед ним, свернулся черной опасной змеей.

На меня он посмотрел как на грязную бездомную собачонку, которой все внутренности отбили сапогами и теперь она, жалкая, подыхала в канаве, тихо поскуливая.

Отец учил, что нельзя позволять врагу перехватывать инициативу. Конечно, Романов меня за врага не считал, какой из меня враг, мне только несколько дней назад дали право пить алкоголь и замуж выходить. Но я его считала. Вчера он стал моим врагом, я собралась с духом и выпалила:

– Зачем вы Лилю убили? Она вам ничего не сделала.

Романов промолчал. В столовую вошла горничная с подносом, невзрачная серая мышка в простой униформе. Передо мной поставила тарелку с овсянкой. По краю алела порезанная на четвертинки клубника. Перед Романовым омлет с беконом и кофейник.

Очень хотелось сбросить тарелку на пол, закатить истерику. Но отец такое поведение бы не одобрил, сказал бы, что мне нужны силы для настоящей борьбы.

– А Квазиморда с нами завтракать не будет? – За это отец меня бы точно не похвалил, но я не могла удержаться.

– Еще одно слово, и есть будешь в свинарнике, там тоже поросята хрюкают невпопад. – Романов принялся за еду, на меня не смотрел.

Я поняла, что кусок теперь в горло точно не полезет. И уже не из-за попытки доказать что-то. На глаза навернулись слезы.

– Я лучше буду есть с поросятами, чем с человеком, убившим моего отца. – Я больше не могла сдержать боль.

В черных глазах Романова вспыхнул недобрый огонь.

– Твой отец был жестоким убийцей, последним мерзавцем, упивавшимся чужой болью. Но у него было одно слабое место, он очень любит свою дочь. Ты достаточно взрослая, чтобы понять, что я тебе скажу. Поэтому слушай очень внимательно. Я мог бы отпустить тебя прямо сейчас и смотреть, сколько ты продержишься за стенами моего поместья. Но это было бы слишком просто. Хочешь знать, почему ты здесь? Ты моя кара для твоего отца. Я не убиваю детей, даже от таких выродков, как твой отец. Я дам тебе кров, еду, образование. Год ты будешь жить в моем доме. И если до того, как тебе исполнится девятнадцать лет, увижу, что ты не похожа на отца, я дам тебе шанс. Убеди меня, Карина, что ты достойна жизни, которую я тебе оставил.

– А если нет? Если я похожа на отца? Убьешь? – спросила с вызовом, но внутри все сжалось от страха.

Убьет или сделает что-нибудь хуже.

Романов отложил нож и вилку, окинул меня оценивающим взглядом:

– Нет, просто не выпущу никогда из поместья. Ты состаришься и умрешь здесь. И каждый твой день будет похож на пытку. Я буду ломать тебя, как твой отец ломал других людей.

– Я хочу, чтобы ты сдох. – Слезы потекли по щекам.

Романов откинулся на спинку стула, решал, отправить к поросятам как сотрапезницу или в виде завтрака.

– Еще раз услышу, как ты ругаешься, прикажу дать рвотное, чтобы вся дрянь из тебя вышла. «Я хочу, чтобы ты умер». Повтори.

От удивления у меня даже челюсть отпала, не хотела я ничего повторять, я хотела домой, забраться к отцу на колени, как в детстве, и чтобы он погладил меня по голове, поиграл с кудряшками и сказал, что все будет хорошо. Но медленно, едва не по слогам повторила:

– Я хочу, чтобы ты умер.

Романов усмехнулся.

– Это вряд ли, Маленький Инквизитор. Но правила игры ты уловила. Ешь кашу, пока совсем не остыла.

Я взяла ложку и зачерпнула овсянку, рука предательски дрожала, но у меня получилось.

– В этом доме есть определенные правила для тебя. Нельзя сбегать. За побег последует наказание. Нельзя выходить из дома без разрешения. Прогулки – это привилегия и ее надо заслужить. Ты будешь слушаться во всем Екатерину Андреевну, если назовешь ее еще раз Квазимордой, тебя накажут. – Романов выразительно посмотрел на ремень.

Я даже кашу забыла проглотить, только представила, как он этими лапищами может ударить. Отец меня никогда не порол. Мама хотела в детстве, но он ее остановил.

– Ты будешь учиться…

– Я вернусь в университет? – Радость трепыхнулась в сердце, но ее тут же растоптали.

– Не перебивай меня больше. Нет, никакого университета, никаких друзей, телефона и интернета, кроме того, что нужен для учебы. Преподаватели будут приезжать к тебе сюда. Не стоит просить их помочь сбежать, все они знают, кто ты и почему здесь. Никто тебе не поможет. Нельзя портить вещи, за это тоже последует наказание.

От его взгляда не укрылось, как я судорожно сглотнула, вспомнив про разбитую вазу.

Романов усмехнулся.

– Да, за вазу тоже. Китай, девятнадцатый век, стоит дороже, чем твоя жизнь. Будешь выполнять кое-какую работу по дому, Екатерина Андреевна тебе что-нибудь подберет в силу твоих… способностей.

Посмотрел так, словно у меня этих способностей по определению быть не могло.

– Если нарушишь распорядок, который она установит, или не будешь слушаться, последует наказание.

– И вы еще отца называете выродком, – пробурчала под нос.

Романов помрачнел.

– Закончишь завтрак, пойдешь к Екатерине Андреевне. Извинишься за утреннее поведение и скажешь, что я велел дать тебе работу. Здесь тебя жалеть не будут, Карина, здесь тебя все ненавидят. Запомни это и не давай повода проявить эту ненависть.

– Уже запомнила, я вас всех тоже ненавижу, – прошептала я.

Романов усмехнулся, его мои слова искренне позабавили.

– И последнее. С этого дня у тебя будет другое имя. С этого дня все будут звать тебя Карой. Потому что ты кара для своего отца.

Глава 6

Квазиморда на мне оторвалась и за вазу, и за «Квазиморду», так что я спину разогнуть не могла. Заставила вымыть полы на первом этаже, я половую тряпку отродясь в руках не держала, но Дима шел за мной из комнаты в комнату и контролировал, хотя уверена, что не столько присматривал за тщательностью уборки, сколько пялился на мою попу.

Самое ужасное в этом унизительном задании было то, что руки заняты, а голова свободна. И я постоянно думала об отце и Лиле, вспоминала их и плакала. Выжимала тряпку, мочила, терла, а у самой слезы текли по щекам. Я и не старалась стереть. Бесполезно.

Романов не шутил на счет преподавателей, после обеда, когда я едва тащила ноги от усталости, в особняк приехал старик с желтыми от никотина пальцами, пеплом на лацканах пиджака и мерзким скрипучим голосом. Профессор теории государства и права. За ним женщина, тощая, как балерина. Преподаватель истории права.

Сначала я даже не понимала, о чем он говорит, термины, понятия пролетали мимо, не задерживаясь в голове. Я могла думать только об одном.

Романов явно нанял его заранее, а не утром впопыхах после завтрака. Он все спланировал, не только нападение на мой дом и убийство отца. Но и то, что заберет меня. Это не был порыв. Но только сейчас, когда горе притупилось, я начала вникать в смысл происходящего. В особняке уже ждала комната с вещами моего размера, нанятые преподаватели, даже занятия начинались с того места, на котором мы остановились в университете. Конечно, учебники и тетради сгорели вместе с моей прошлой жизнью, все было новым, но привычным.

Преподаватели не спрашивали меня об успеваемости, не устраивали тестов, проверить знания. Имена и отчества влетели в одно ухо и тут же вылетели в другое. Я не собиралась их запоминать, ведь не планировала оставаться в этом доме.

До девятнадцати лет он меня, видишь ли, мариновать собрался, а потом ломать.

Хрен тебе.

Даже горечь утраты отступила. Пофиг было и на теорию, и на историю, и на право. Одного хотелось: сбежать! Так чтобы пятки сверкали и волосы назад.

Еле высидела до ужина. Слава богу, Романов куда-то свалил, и в огромной столовой я ковырялась вилкой в картошке и котлете в гордом одиночестве, если не считать Квазиморды, отстукивавшей указкой нервную дробь по тощей ляжке.

Тебя здесь все ненавидят…

Даже не сомневаюсь, вот ни грамма.

После ужина Квазиморда и Дима, мой новый поклонник, проводили меня в спальню-камеру и заперли дверь.

Я дождалась, когда в коридоре стихнут шаги, и принялась за осмотр спальни. Слезы давила в зародыше, оплакивать отца буду, когда выберусь.

Сначала проверила, есть ли в комнате камеры. Не было. Романов хотя бы не извращенец. Открыла окно, осмотрела внимательнее решетку. Не выломать. Ладно, посмотрим, что с охраной и собаками, которыми пугала Квазиморда. Взяла стул и села у окна, наблюдала за парком весь вечер, не увидела ни одной собаки. А вот вооруженная калашами охрана, патрулирующая территорию, была проблемой. Под моими окнами они проходили раз в полчаса. Должно хватить времени, чтобы выбраться. Вопрос: как? О том, что буду делать после побега, старалась не думать. Сначала надо выбраться, потом, возможно, вернуться на пепелище и посмотреть, что осталось от дома. Может быть, найду что-нибудь ценное, что уцелело в огне.

За окном стемнело.

Я пошла в ванную поискать что-нибудь, чем можно вскрыть решетку. И замерла. Если бы не переживала из-за отца, не боялась Романова и Квазиморду, давно заметила бы, что под самым потолком в ванной находилось прямоугольное окошко, узкое и маленькое. В такое только кошке пролезть или тощей девчонке, и то не факт, что получится. Однако, стоило надежде вспыхнуть, меня было уже не удержать, я очень тихо, прислушиваясь к каждому шороху и замирая как мышь, передвинула письменный стол из спальни в ванную. Забралась на него. Открыла окно и с наслаждением вдохнула запах майской ночи. Решетки не было.

Тяжелее всего оказалось дождаться, когда патруль снова пройдет под моим окном. Потом я действовала на чистых инстинктах запертого в клетке зверька, стремящегося на волю. Выбираться пришлось, сняв с себя одежду, платье я выкинула в окошко и в одном нижнем белье протиснулась в лаз. Содрала до крови кожу на животе и бедрах, оцарапала спину. Больно ударилась плечом, упав на землю. Но я была на полпути к свободе. Встала, натянула на себя платье. Посмотрела на окошко. Слишком высоко: если не получится выбраться за территорию, вернуться в комнату уже не смогу.

В парк я не побежала – полетела. Выбралась! Я выбралась! Теперь надо найти забор, перелезть – и вперед на волю. Надо еще обойти патрули, мое белое платье сияло в ночи как луна. Пришлось остановиться и натереть ткань землей.

Парк не заканчивался, я шла и шла, а парк превращался в целый лес, в котором я заблудилась. Впереди показалось какое-то здание, то ли домик для гостей, то ли жилье прислуги. Я уже собралась метнуться в кусты, когда взвыла сирена, как в концлагере. Мой побег обнаружили.