Глава 7

Я присмотрелась к зданию. Первое впечатление было ошибочным.

В окнах не горел свет, и оно не выглядело жилым.

В парке раздался собачий лай. Квазиморда не соврала, собаки все же были, и их натравили.

Натравили на меня!

Ужас погладил меня по спине липкой костлявой ладонью. Воображение быстро нарисовало доберманов с острыми длинными клыками. Думать было некогда, я метнулась к зданию.

Массивная входная дверь оказалась заперта. Окна слишком высоко. Не достать. Лай приближался. От отчаяния я боялась дышать, вдруг заметила небольшое окошко на уровне земли.

Почти не соображая от страха, схватила один из камней, которыми была выложена дорожка к зданию, и ударила по окну. Стекло не поддалось. Лай раздался ближе. Я почти слышала, как щелкают узкие челюсти. Ударила сильнее. Стекло с оглушительным звоном разлетелось. Порезав ладони и разодрав предплечье, я ввалилась внутрь. В этот раз хотя бы не ударилась.

Внутри было темно и ничего не видно. Я поднялась на дрожащих ногах и поковыляла к противоположной стене. Всматриваясь в окно, ожидая, что там прямо сейчас покажутся собачьи морды, но лай удалялся.

Комната, в которой я оказалась, напоминала операционную. Стальной стол посередине, над ним лампа. Вдоль стен шкафчики с пузырьками, коробочками и склянками. Столик с инструментами, бледно поблескивающими в темноте. Я порылась в шкафчиках, нашла бинты и перевязала порезы.

Выскользнула из операционной в темный коридор. Куда идти, где прятаться? Идея сбежать больше не казалась такой хорошей. На ощупь я дошла до конца коридора и замерла, где-то наверху раздался звон битого стекла. Вжалась в стену, прислушиваясь. Раздался скрежет. Глухой звук удара. Кто-то спрыгнул на пол. Шаги. Осторожные, неуверенные. Судорожно сглотнув, я пошла вперед.

В скупом свете рассмотрела лестницу наверх.

Отец говорил, что враг моего врага – мой друг. Так может, тот, кто решил спрятаться в этом непонятном здании, тоже беглец?

Наверху никого не было, только осколки стекла на полу. Убежал?

Вдруг рот зажала горячая сухая ладонь, а над ухом раздался шепот:

– Ни звука, или замочу. Кто такая? Работаешь тут?

Замычала в ответ. Мужчина развернул меня к себе лицом и вдавил в стену, но руку со рта убрал.

– Нет, я сбежала, – прошептала испуганно, сердце колотилось как бешеное.

– Сбежала, значит? – В голосе незнакомца сквозило недоверие.

Непохоже, что я от него дождусь помощи.

В парке раздался собачий лай и автоматная очередь. Вздрогнули вместе и обернулись к окну.

– Как звать? – прошептал мужчина.

– Карина, – ответила и облизнула пересохшие губы.

Мужчина, услышав мое имя, насторожился. Достал из кармана телефон, включил дисплей и посветил мне в лицо. Быстро погасил экран и убрал телефон.

– Карина Трофи-и-и-и-имовна… – протянул мужчина. – Как интересно. И как же дочь Трофима оказалась в доме его злейшего врага?

Лгать не видела смысла:

– Романов убил моего отца.

– Значит, Трофим свергнут, – усмехнулся мужчина, – а тебя Палач, как трофей, себе забрал? Будет, как обезьянку, с собой водить на поводке и всем показывать?

Обидно, страшно, но незнакомец прав. Действительно, Романов хотел из меня сделать послушную обезьянку.

– А ты ничего, обезьянка, фигуриста. – Мужчина провел ладонью по моему лицу, спустился к груди и больно сжал полукружие.

Я попыталась вырваться, бесполезно, мужчина был сильнее и шарил по моему телу, жадно лапая.

Хотела закричать, но он снова зажал мне рот, повалил на пол и придавил своим телом.

– Тихо, обезьянка. Мне часок пересидеть нужно, пока кореша прорываются на помощь, и весь этот час я могу уделить тебе. – Он провел языком по моей щеке, от отвращения меня чуть не вывернуло. – Какая ты вкусная, у меня бабы три года не было. Представляешь, какой я голодный? Трофима не прикончу, так отродье его во все дыры поимею, – прохрипел он, задирая юбку и срывая трусики.

Внезапно тяжесть исчезала. Раздались звуки ударов. От вспыхнувших внезапно фонарей я ничего не видела, старалась отползти, спрятаться, хоть в стену, хоть в пол.

– Карина! Ты в порядке?! Карина! – Романов вынырнул из ослепляющего света.

Из глаз полились слезы, и его страшное бородатое лицо расплылось в сюрреалистическую маску.

Романов поднял меня на руки:

– Врача вызови, – прорычал кому-то и вынес меня на улицу, в майскую ночь.

Он нес меня по темному парку обратно в тюрьму.

Глава 8

– Ну что, принцесса, придется тебя штопать. – Доктор взял кривую хирургическую иглу и нить.

Внутри все похолодело. Больно уже не было. Уколы действовали. Но представила, как он сейчас иголкой тыкать будет, и замутило.

Я боялась, что меня Романов ремнем будет наказывать, но к такому жизнь меня не готовила.

– Ты лучше не смотри, если мутит. – Доктор с сомнением посмотрел на меня и на иглу.

Легче сказать, чем сделать. Я не смотрела – я таращилась во все глаза. Уже видела себя монстром Франкенштейна со стежками по всему телу.

– Так. – Врач поднес иглу к порезу на предплечье, и я не выдержала, зажмурилась. Возился он со мной долго, до самого рассвета. Протирал, мазал, штопал. Ладно, не монстр Франкенштейна, но кукла из тряпочек точно.

А с рыжей свалявшейся копной еще и кукла, побывавшая на помойке.

Когда закончил, доктор придирчиво меня осмотрел. Не пропустил ли чего, с таким количеством ссадин меня в спирте купать надо было, а не ватками промокать.

– Еще раз скажи «А».

– Мне восемнадцать, – огрызнулась, меня этой ночью едва не изнасиловали, а он со мной как с маленькой.

– И что? А мне шестьдесят два. Рот все равно открой.

Открыла.

Он что-то там долго высвечивал, рассматривал. Удовлетворенно хмыкнул, сказал:

– Ты в рубашке родилась, повезло. Все заживет и шрамов не останется.

– Меня, скорее всего, убьют, когда выйду из этой комнаты. Шрамы – меньшая из проблем.

– С чего ты это взяла? – спросил доктор, складывая инструменты.

– Я дочь Трофима, – посмотрела на него с вызовом.

По его лицу пробежала судорога, а губы сжались в тонкую нитку. Да, именно так действовало имя отца и действует даже сейчас. Вспомнила, и губы предательски задрожали.

– Ты еще ребенок и многого не знаешь про своего отца, – сказал доктор. А он был ничего, чем-то похож на Айболита. Глаза за круглыми очками добрые. Зря я с ним так.

– Извините, что нагрубила. Просто… А вы знаете, кем был тот урод?

– Тебе все расскажет Влад, ступай. Он ждет тебя в столовой.

– Ага, чтобы прибить.

Айболит на меня странно посмотрел, вроде и не с жалостью, а с сочувствием, что ли.

– Если найдет на тебе целое место, то и правильно сделает, чтобы больше к опасным незнакомцам не лезла.

– Можно подумать, он сам не такой, – пробурчала себе под нос, но со стула встала и захромала к двери.

– Карина.

Я обернулась.

– Для тебя это поместье сейчас самое безопасное место. В следующий раз швами можешь не отделаться.

Да уж. Я не дура, понимала, что тот козел со мной хотел сделать.

В столовой было пусто, розоватый свет восходящего солнца окрасил белые стены в тошнотворно розовый, будто сахарной ватой наблевали. Я толкнула дверь на кухню. Мысленно подготовилась к тому, что сейчас опять меня будут пугать или бить, или все сразу.

На кухне было еще темно. Свет едва просачивается сквозь закрытые жалюзи.

Кухня была светлая, посредине – остров с двумя мойками. Над островом на крюках развешаны сковородки, поварешки, половники. Вот сейчас Романов меня на такой крюк и вздернет. Грозил же страшным наказанием.

Сам он стоял у плиты и что-то помешивал в маленькой кастрюльке. Кипятком ошпарит, ясно.

– Садись, – сказал он не поворачиваясь.

Я подошла к круглому столику у окна и села, болезненно поморщившись и всхлипнув. Болело все.

Романов обернулся, окинул меня недовольным взглядом, задержавшись на отметинах на руках, которые оставил насильник. Да уж, почти черные синяки и ссадины привлекали внимание. Я тоже у зеркала в гостиной залипла, их рассматривая.

Романов отвернулся. Открыл один из шкафчиков, достал белую кружку, вылил в нее содержимое кастрюльки. Подошел к столику и поставил кружку передо мной. В ней плескалось какао.

– Сахар и корицу сама добавишь, – сказал он, усаживаясь передо мной на стул.

Нет, ну какой же он огромный. Белая рубашка плотно обтягивала могучие плечи и широкую грудь. Я невольно засмотрелась на ладони, широкие, шершавые. Будто у дровосека, а не у бизнесмена.

– Бить будете? – спросила и сама в стул вжалась, вдруг прямо сейчас врежет.

– Что у тебя там бить, – сказал он устало и потер переносицу, – ты понимаешь, что едва не погибла сегодня?

– Будто вам до этого дело есть, – буркнула и потянулась за сахарницей.

– Кара…

– Карина, меня зовут Карина. – Зло отодвинула от себя кружку, расплескав напиток.

– Тебя будут звать так, как я сказал. Ночью ты себя чуть не угробила, поэтому с сегодняшнего дня правила меняются. Раз не ценишь жизнь, значит, ты ее недостойна.

Ну вот, доигралась, сейчас возьмет мясницкий тесак и разделает на гуляш.

– Убьете? – бросила с вызовом, а сама от страха задрожала.

– Нет. Я уже говорил, что не убью. Кара.

Я открыла рот, чтобы возразить, но он на меня так посмотрел, что слова в горле застряли.

– С этого дня, Кара, ты не распоряжаешься больше своей жизнью. Теперь ты принадлежишь мне.

– Будете, как обезьянку на поводке, таскать? – вспомнила слова того козла.

– Захочу и буду. Ты и есть обезьянка, маленькая, гадкая обезьянка, которой нужна дрессировка. Девушки не вылезают в окна, не валяются в грязи и не бегают по паркам ночью. Если по-другому не понимаешь, и на поводок посажу.

Черт, не шутит ведь и правда посадит.

– Пей какао, остынет.

– Обезьянки какао не пьют, – прошептала я и быстро схватила кружку, сделав глоток, когда увидела взгляд Романова. Обожглась, поперхнулась и закашлялась.

– Моя обезьянка будет и какао пить, и под шарманку плясать, если прикажу.

Если прикажу…

Со мной никогда никто так не говорил, никто меня не бил и не обижал.

Все. Поняла вдруг, что все. Не могу больше храбриться. Спрятала лицо в ладонях и разрыдалась, ревела так, что в груди стало больно.

Романов встал изо стола, я не видела ничего из-за ладоней, услышала, как стул отодвинулся. Он снова поднял меня на руки. Я попыталась вырваться, но Романов сказал:

– Тш-ш-ш, спать пора.

Он меня нес куда-то, но не в мою комнату, поднялся по лестнице на второй этаж и зашел в огромную спальню. Положил на кровать. Накрыл одеялом.

– Эта комната через стенку от моей, попытаешься сбежать, я услышу.

Прежде чем выйти, Романов задернул портьеры. В комнате стало темно. Он вышел, закрыл за собой дверь, но не запер. А я так и плакала, пока не провалилась в сон.

Глава 9

Отец обманывал, когда говорил, что время лечит. Нет, боль от разлуки не проходила. Я неделю провалялась в кровати, меня не трогали, не велели заниматься, не пичкали едой, даже Квазиморда не заходила. Я просто лежала и ревела, целыми днями. Просыпалась, плелась в ванную, чистила зубы, умывалась и возвращалась в кровать. В восемь утра приходила медсестра в белой форме, от нее пахло свежестью и чистотой. Она делала мне уколы, обрабатывала вонючей мазью синяки и ссадины, меняла повязки. Потом приносили завтрак, и до обеда я была предоставлена самой себе. В комнате на стене висела плазма, но я из упрямства не спрашивала, где пульт, да и, прямо скажем, не надеялась, что мне его дадут. Поэтому вспоминала родителей, прокручивала в голове все, что могла.