Зов запахов (страница 5)
Несмотря на то что она не занималась собственно печатанием книг, ее одежда впитывала запах типографской краски, и к концу дня она чувствовала это и радовалась, что окутана этим запахом – запахом отца. Ей казалось, будто она сама – книга, будто ее тело носит в себе поэзию.
Мало-помалу удовольствие плыть по течению мелодичного потока сменилось желанием погрузиться в более бурный поток, войти в незнакомый ритм. От декламации стихов к их сочинению – всего один шаг. Благодаря ей написанное в книгах зазвучало, и, познав эту радость, она нашла новое удовольствие – облекать в слова голос, проносившийся у нее в голове. И чернила, и бумага у нее были. Ее собственные творения имели мало общего с тем, что она выучила наизусть, – не касыда, не газель, не рубаи. Определить поэтическую форму ее сочинений было довольно трудно. Но в этих стихах было море, виденное в детстве в отцовском доме. Она следила за движениями волн, запах чернил словно разворачивал перед ней глубокую синеву, в вихре которой подчас кружились абстрактные, космические образы, не относящиеся к стихосложению. Чернила цвета индиго превращались в океан, во вселенную, в драгоценный камень, обитавший в ее молчаливом сердце. В стихах говорилось о том, как она их пишет, – о словах, вдохнувших жизнь в чернила, о море как о таинственном символе ее воображения. Интересно, что странность, особость собственного опуса не вызывала у нее сомнений. Хотя она и была дочерью издателя, мысль о том, чтобы напечатать свои стихи, ни разу не пришла ей в голову. Даже несмотря на одиночество, она была счастлива в своем коконе из слов, произнесенных и написанных ею самой и другими людьми.
Ее рассказ о море-космосе приобрел размах. Отец знал, чем она занимается, но, будучи человеком тактичным, вопросов не задавал. Он ждал, что она сама покажет ему свои тексты. Она приходила на работу рано утром, кипятила воду для чая и начинала писать, пока не приходили сотрудники. Вечером она возвращалась домой вместе с отцом.
Однажды ранним утром, перечитывая рукопись, она заметила, что не хватает одного листа. Она ломала голову, думая, где могла его потерять. На улице? Маловероятно. В библиотеке? Это невозможно, поскольку там она бывала редко. Затерялись в пачке листов? Скорее всего. Она все перерыла, но ничего не нашла. В конце концов она отказалась от мысли найти пропажу и попыталась восстановить текст, вспоминая, что было на пропавшем листе.
Но однажды в полдень, идя по базару за орехами – грецкими и миндалем, она услышала голос, напевавший фразы, которые показались ей до странности знакомыми. Это были стихи с потерянного листа. Удивленная, она обернулась. Циновки, натянутые между крышами, чтобы в переулке было не так жарко, фильтровали солнечный свет, ложившийся на землю неровными пятнами. Ее взгляд поймал глаза веселой девушки, которая, казалось, хотела с ней поговорить. Судя по выражению ее лица, они хорошо знали друг друга, как же она этого не помнит.
Девушка произнесла единственную фразу: «Я почувствовала тебя».
Заговорщически улыбнувшись, протянула большой конверт и, словно ребенок, которому не терпится пойти играть, развернулась на каблуках и исчезла из ее поля зрения в переулке справа.
Придя на работу на следующее утро, она вскрыла конверт, в котором оказались листы бумаги, исписанные стихами в прозе, как и ее собственные, но стихи эти не были связаны с морем. Они представляли собой сбивчивое описание растительного мира – деревьев, цветов и других растений, о которых она никогда не слышала и не представляла себе, как они выглядят. Читала, и ей казалось, будто она проникает в жилки листа, опускается под землю, к корням, поднимается вместе с соком по стеблю. И родство со всем этим, которое она вдруг ощутила, встревожило ее. Она выросла в другой семье, в иной обстановке, но, сказала она себе, эта вселенная могла бы быть ее домом, она не столь далека от ее мира, хотя преобладающий здесь цвет – цвет растений – и глубокая синева ее мира имеют мало общего.
Но в какой семье могли появиться такие стихи?
Она подумала о своем любимом запахе – запахе чернил. О своей жизни, пропитанной чернилами.
Теперь этот аромат превратился в строчку, буквы уводили ее от моря. Она подумала о той девушке. Может быть, от ее отца пахло лесом, и она в детстве ощущала этот запах?
Она попыталась воскресить в памяти запах девушки, но скоро поняла, что можно было не трудиться, – девушка пахла бумагой. Той, на которой она ежедневно писала.
Она поняла, что этой девушке она могла бы показать свои морские стихи, и кто знает, может быть, когда-нибудь они напишут что-нибудь вместе? О воде, которая из лесов стекает в океан, а потом поднимается к ночному небу в виде пара, напоенного ароматом трав.
* * *
Дверь открывалась. Они с братиком с нетерпением ждали, когда отец войдет. Когда она целовала его перед сном, от него всегда пахло кожаной курткой, немного бензином и всем остальным, чем он занимался в течение дня. Она вдыхала эту смесь, уткнувшись носом ему в шею.
Она почувствовала, как холод сковывает ее до кончиков пальцев, обжигает щеки. День только начинался. Она надела грубые сапоги на две пары носков, вышла из коттеджного поселка, пересекла улицу и направилась к фабрике, откуда уже шел запах, похожий на запах теплого испорченного йогурта. Раздвинув занавески, чтобы проникнуть внутрь, она попала в облако белого непонятно пахнущего пара.
Каждый человек приносит на себе запах того места, откуда пришел.
Само место и люди, которые переступали его порог, неизменно пропитывались этим запахом. Запахом огненным, горелым. Где-то в других местах он был алым и влажным. Временами он напоминал запах росы с виноградников, иногда – запах виноградного сока. Запах плесени на камнях. Серо-стальной запах.
Запах влажной человеческой кожи. Запах древесной стружки. Запах свернувшегося молока. Запах молодого тростника. Запах чернил цвета индиго, запах морской пучины. Запах пажитника. Запах алхимии. Какие стены не впитывают запах того, что производится в помещении, которое они окружают? Трансформируемые в процессе производства вещества отдают зданию свой запах.
«В процессе создания [аромата] важны ассоциации. Когда я растираю между пальцев листик герани, я, конечно, ощущаю запах герани, но также и запах черных трюфелей, и тут же вспоминаю, как пахнет оливковое масло; оно, в свою очередь, напоминает мне запах бобровой струи, в котором есть нотки березовых дров, и так далее. Ассоциация березы с геранью заслуживает внимания. Зачастую ассоциации самых далеких друг от друга запахов наиболее интересны»[15].
В кухне
Ее утомление напоминало страчателлу. Ей казалось, что этот волокнистый сыр из молока буйволицы, с которого текло, несмотря на все усилия, заполнил не только ее тело, но и квартиру.
Поэтому она на время уехала в Сполето, прелестный уголок в Умбрии, где у ее тетки был загородный дом.
Она хорошо знала этот дом. Пока она росла, мать возила ее в гости к своей сестре, жившей там летом, и она проводила часть каникул с двоюродными братьями. Они играли в прятки на маленьких улочках городка, рисовали мелом на мостовой – обводили тени зданий, встречались с друзьями на соборной площади, помогали матери и тетке собирать баклажаны и цветки кабачков в огороде.
Овдовев, тетушка стала приезжать туда лишь изредка, и теперь там проводили летние, а иногда и пасхальные каникулы дети ее кузенов. В остальное время дом пустовал.
Она приехала во второй половине дня и сразу открыла ставни. Устроилась в одной из самых маленьких комнаток и, распаковав чемодан, распахнула дверь в кухню, окна которой смотрели на огород. Стоял конец февраля, и в огороде еще ничего не было посажено, да она и не знала, занимается ли им сейчас кто-нибудь. Тем не менее среди буйно разросшихся сорняков она обнаружила спаржу и, взяв в кухне специальный нож, стала ее собирать. В детстве она обожала собирать спаржу и обладала особым даром находить тонюсенькие стебельки, желтовато-зеленые. Она очень гордилась тем, что обходила кузенов в этом занятии, хотя, откровенно говоря, здесь важен был не столько талант, сколько терпение.
Собирая спаржу, она забыла о времени. Когда она закончила, день уже клонился к закату. В последний раз обойдя огород, она стала смотреть, как садится солнце. Вернувшись в кухню, нашла в шкафчике пакет риса. На ужин будет ризотто с дикой спаржей. Потом она вышла кое-что купить. Несмотря на то что место было туристическим – приезжало больше иностранцев, нежели итальянцев, – сейчас, в низкий сезон, приезжих было мало, в основном приличные образованные люди средних лет. Она шла по знакомым улочкам, поднималась и спускалась по ступеням и наконец пришла в лавку, где купила разных сыров, мешки для мусора, пакет кофе и сухое печенье. На обратном пути она дышала полной грудью. Прохладный воздух коснулся ее нёба и зубов, появилось ощущение, будто во рту кусочек льда. Она поднесла руки к лицу и подышала на них. От пальцев все еще пахло травами, собранными в огороде. Образ сыра, с которого течет сыворотка, теперь казался очень далеким.