Кайн состриг волосы, уровняв длину по всей голове, теперь нет пучка на макушке. Он стал выглядеть старше. Он поднимает зелёные глаза, и я с грустью отмечаю, как Кайн изменился. Затворническая жизнь не пошла ему на пользу.

Кайн роется в нагрудном кармане худи, и достаёт мятый конверт. Он протягивает его мне.

– Шестьдесят тысяч на уплату штрафа, – впервые за наше знакомство он мямлит.

Его клыки вонзаются в губы. Белое лицо, покрасневшие белки глаз и выступившая из прокушенной губы капля крови, окрасившая зубы в красный, делает Кайна похожим на вампира: он и был им всё это время, только энергетическим.

– Не надо.

– Возьми.

– Нет.

Он бросает конверт к синтезатору.

– Если не заберёшь, то они останутся тут.

Я так и не догадался, какой Кайн человек – он лучший друг Майка, но они часто ссорились. Моя ли это вина, что Кайн ревновал Майка?

Здесь уже никто не разберётся.

– Я не буду просить у тебя прощения, – информирует он, не вызывая у меня никаких чувств.

Кайн не приближается и не отдаляется. Я смотрю ему в зелёные глаза своим. Кайн ни разу не перевёл взгляд на мою повязку, и не назвал пиратом или одноглазым – за это время я слышал много прозвищ.

– И не надо.

– Бабки забери.

– Пошёл ты.

– Ты туда же.

Я сажусь на холодную землю в позу лотоса, стараясь не облокачиваться спиной на могильную плиту с фотографией Майка. Конверт остаётся лежать. Я не приму помощь от Кайна.

Я кладу на ноги синтезатор, но не успеваю попробовать нажать на клавишу, как слышу голос Пола.

Сара идёт с Полом. Пол первый замечает неподалёку от меня Кайна и тянет Сару за рукав футболки, чтобы она подняла глаза от кладбищенской земли. Сара ускоряется, Пол, едва не наступая ей на пятки, торопится за ней.

С другой стороны, проваливаясь каблуками в грязь, идёт Тая.

Кайн чешет затылок.

– Я тебя ненавижу, – напоминает Кайн.

– Это взаимно.

– Я знаю, что это ты, гадёныш, сказал Тае припереться ко мне домой, – пустота в его зелёных глазах соответствует невесёлой улыбке.

Всё же она пошла к нему.

– Ей нужен был хороший секс.

Сара садится рядом, я сдвигаю ей на ноги половину синтезатора.

– Не буду спрашивать, откуда ты это знаешь.

Чтобы успокоить Сару, я целую её в щёку.

Пол садится с другой стороны и вытягивает ноги, пачкая землёй светлые джинсы.

Кайн обнимает Таю за талию.

Тая виснет на нём, как капуцин на дереве. Лицо Кайна обретает живой оттенок.

Я глажу прохладный пластик, опускаю палец и вжимаю клавишу. Протяжный звук заставляет всех замолчать.

Отпустив клавишу, я смотрю, как она поднимается. Наступает тишина.

Бабушка была права.

Сара кладёт голову мне на плечо. Пол тихо смеётся.

– Прости, Майк, но тебе всё-таки придётся послушать мою игру.

Ноты «Реквиема по мечте» танцуют перед глазами. Пальцы вальсируют по клавишам, музыка вливается в меня, наполняет, как энергия всего живого. Я задеваю локтями Сару и Пола, но они не отодвигаются.

А я играю, вслушиваясь в каждую сыгранную ноту. Ветер подыгрывает музыке, скрепляясь с мелодией узами родства. А стук деревянных шариков браслета украшает дуэт.

На могиле Майка собрались его лучшие друзья.

И для каждого из нас он разный.

Музыка – не вся моя жизнь.

Чёрно-белые клавиши лишь дополнение.

Поняв это, я обрёл свободу.

Нашёл друзей и любимую.

Я сыграю для Майка ещё одну мелодию, и мы останемся скорбеть о нём в тишине.

Теперь у героев всё будет хорошо. Они благодарны, что вы прочли их историю.

Пожалуйста, оставьте отзыв – для меня важно знать любое ваше мнение. От положительного до отрицательного. Спасибо!

Мой писательский Телеграмм канал, на который Вы можете подписаться: https://t.me/youngadultAnnKn

Вырезанные сцены из главы 37.

А спустя несколько дней всех собрали в актовом зале, чтобы рассказать о Майке, погибшем в собственной машине.

Директор стоит на сцене с микрофоном в руках. Рядом с ним пианино, на котором я неоднократно играл. Оно тянет к себе, но мне нет смысла подходить и пробовать сыграть.

Я так и не могу играть, так мне и нажать ни на единую клавишу.

– Майк Коновалов был харизматичным и умным парнем, но порой его энергия переходила границы.

В зале раздаются смешки и всхлипывания. Вероника, сидящая впереди нас, вытирает слёзы платком.

Я напряжённо сижу на кресле, реагирующем на каждое движение скрипом. Сара теребит браслет: она то снимает его, то надевает обратно. Тая забрала толстовку Марка и, надев капюшон, прячет заплаканное лицо.

– Майка любили многие, но и боялись, конечно, тоже. Он был справедливым и добрым человеком, но не мог избежать конфликтов.

Прошедшее время режет слух: он был. Был таким, сяким. Он умер, но он всё равно есть. В наших душах, сердцах, в каждом ударе сердца.

Я обнимаю Сару и утыкаюсь носом в её волосы, затягивая в себя аромат вишни, он меня успокаивает. Сара гладит меня по волосам, раз в минуту всматриваясь в моё лицо.

Но я не буду плакать здесь, где слёзы и так потопляют актовый зал. Преподаватель за преподавателем выходят на сцену и рассказывают о Майке. О том, как он любил родителей. О том, как любили его девушки, и о том, как благотворили друзья.

О нём знают так много, но знал ли он о себе столько же информации.

Все встают. Минута молчания посвящается Майку Коновалову.

Я не собирался плакать, но мышцы горла напрягаются, а глаза наполняются слезами. Я смотрю на затылки других, часто моргая, замедляя эмоциональную слабость. Губы Сары дрожат, а Тая даже не смогла встать с кресла. Марк и Донна, держась за руки, поддерживая друг друга, склонили головы. Пол убрал руки в карман джинсов и, вроде как, щипает себя.

Минута длится вечно. Никто не шевелится. Замер кадр. Майка любили многие.

***

– Я хочу сделать татуировку. Сару не удивляют мои слова. – Ворона?

– Да.

– Майк сделал тату в шестнадцать, на одной из вечеринок. Один из      старшеклассников      начал      осваивать      тату-машинку,      –      она погружается в воспоминания, её руки с булкой замирают в воздухе, – тот парень сделал Майку ужасного ворона, косого и больного.

Сара смеётся, бросая большой кусок хлеба в сторону. Птицы с шумом бьются друг о друга и сталкиваются крыльями.

– И вот до восемнадцати лет он ходил с убогой татухой, а потом пошёл в салон, и ему всё исправили.

Я пытаюсь представить, как это было, но мои воспоминания размыты. Я никогда не видел Майка молодым и не увижу его старым.

– Ты не против, если я сделаю тоже? На руке? – Будет здорово, – не раздумывая отвечает она.

Никто не смог найти фотографию Майка без верхней одежды, поэтому нам с Ози, его другом и татуировщиком, с которым Майк

подрался на той вечеринке, куда я не осмелился прийти, пришлось восстанавливать эскиз ворона по памяти.

Мы оба помним, что ворон смотрел вверх, держал в когтях перо, а его глаза были направлены к клюву. Сначала Ози нарисовал эскиз на листе бумаги, затем начал переносить чёрные линии на мою кожу. Каждый штрих приносил боль, игла с чернилами проникала в кожу, приближая меня к пониманию чувств Майка.

– Я делал ему эту татуировку.

– Это ты тот самый, после которого ему пришлось идти в салон, чтобы исправить?

Я чуть не дёрнулся, но Ози вовремя схватил меня за запястье. Линии ворона обходят вены на руке. Штрих за штрихом.

– Да ты не парься, это было сто лет назад, я поэтому и не помню, в какой позе был тот ворон. Я стал профи, и куча татух сделал.

Я наблюдаю за тем, как на моей коже появляется очертания ворона. «Майк снимает толстовку, на косой мышце живота точь-в-точь такой же рисунок».

Ози покрывает только что наколотого ворона специальной плёнкой, а сверху наклеивает обычный малярный скотч, чтобы зафиксировать.

Мы стоим на выходе из салона, но не прощаемся.

Это тату всколыхнуло наши воспоминания и наполнило нас тоской.

Жизнь течёт стремительно.

Не успеваю оглянуться, как оказываюсь в другом месте и начинаю заниматься чем-то новым. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь остановиться и посмотреть на мир спокойно, без спешки.

Пожалуйста, оставьте отзыв. Спасибо)