– Учитель, ваш ученик слушает.

– Мо Жань нарушил три запрета: он совершил воровство, предавался разврату и солгал. Отведи его в зал Яньло, дабы он мог подумать над своим поведением и раскаяться. Завтра в час Дракона^[22] он будет сопровожден к террасе Шаньэ^[23] и примет публичное наказание.

– Ч-что? Публичное наказание? – изумился Сюэ Мэн.

Суть публичного наказания заключалась в том, что нарушившего серьезный запрет ученика выставляли на обозрение не только другим ученикам духовной школы, но и всем остальным ее обитателям – приводили даже кухарок; после этого громко перечисляли все совершенные проступки и объявляли наказание.

Таким образом, провинившегося ждал публичный позор.

Нельзя, однако, забывать о том, что Мо Жань был молодым господином пика Сышэн и находился на особом положении. Глава жалел его, с пеленок лишившегося родителей и вынужденного мыкаться по белу свету целых четырнадцать лет, поэтому, несмотря на строгость правил, действующих внутри духовной школы, всегда покровительствовал ему. Даже если Мо Жань совершал какой-нибудь проступок, глава мог просто пожурить его с глазу на глаз, но никогда не поднимал на него руку.

Наставник же, не думая о репутации главы, хочет вытащить его драгоценного племянника на террасу Шаньэ и в присутствии всех обитателей пика Сышэн огласить список его преступлений, поставив таким образом молодого господина Мо в весьма затруднительное положение. Подобного поворота событий Сюэ Мэн никак не ожидал.

Однако Мо Жаня решение наставника совершенно не удивило. Он по-прежнему лежал на земле, приподняв уголки губ в холодной усмешке.

О, до чего же велик его учитель, до чего же беспристрастен!

В жилах Чу Ваньнина вместо крови тек жидкий лед. В прошлой жизни Ши Мэй умирал у него на глазах, пока Мо Жань, плача, умолял спасти друга. Он стоял на коленях, вцепившись в полы одежды Чу Ваньнина, и молил его помочь Ши Мэю.

Но Чу Ваньнин был глух к его мольбам.

Так его собственный ученик и испустил последний вздох у него на глазах. Мо Жань, чье сердце разрывалось от горя, продолжал рыдать рядом. Сам же Чу Ваньнин, безразличный ко всему, просто стоял и смотрел на бездыханное тело юноши.

Чего же удивительного в том, что сейчас он собирается отправить Мо Жаня на террасу Шаньэ и прилюдно наказать, покрыв юношу позором?

Мо Жань жалел лишь об одном: он пока не обладал духовной силой, достаточной для того, чтобы содрать с Чу Ваньнина кожу, вытянуть из него все жилы и отравить кровь; чтобы вволю оттаскать его за волосы; чтобы унизить его, измучить, растоптать его чувство собственного достоинства, – в общем, сделать так, чтобы жизнь казалась ему хуже смерти…

Мо Жань не успел скрыть от Чу Ваньнина свирепый взгляд, полный почти животной ненависти. Наставник тем не менее скользнул по лицу Мо Жаня совершенно безучастным взором и, сохраняя равнодушное выражение на своем утонченном лице, поинтересовался:

– О чем ты думаешь?

«Чтоб ты сдох!»

Но он до сих пор не убрал Тяньвэнь!

Мо Жань вновь ощутил, как обвивающая тело ивовая лоза сжимается, словно желая выдавить наружу его потроха. Он вскрикнул от боли и, задыхаясь, проревел вслух то, о чем думал:

– А ты действительно нечто, Чу Ваньнин! Но ничего, ничего, поглядим, что ты скажешь, когда я своими руками выпущу из тебя кишки!

Повисла мертвая тишина.

Чу Ваньнин в ответ не издал ни звука.

Сюэ Мэн замер в потрясении.

Промелькнув в воздухе, Тяньвэнь вернулась в ладонь Чу Ваньнина и исчезла, рассыпавшись золотистыми искрами. Сослужив службу, Тяньвэнь сливалась с телом своего владельца, что позволяло ему в любой момент извлечь оружие или заставить его исчезнуть.

– У-у-учитель… – пробормотал, запинаясь, мертвенно-бледный Сюэ Мэн.

Чу Ваньнин промолчал. Опустив тонкие длинные черные ресницы, он какое-то время задумчиво разглядывал свою ладонь. Когда же наставник вновь поднял глаза, на его лице не было ни намека на испуг, исказивший черты Сюэ Мэна; оно просто помрачнело еще сильнее.

Бросив на Мо Жаня короткий взгляд со значением «смерть дурным ученикам», Чу Ваньнин глухо произнес:

– Тяньвэнь сломалась. Пойду починю.

Бросив эту фразу, Чу Ваньнин развернулся, собираясь уходить.

– Н-но Тя-Тяньвэнь же – божественное оружие, разве она может сломаться? – с детской непосредственностью спросил Сюэ Мэн.

Ответом ему был все тот же взгляд «смерть дурным ученикам». Сюэ Мэн содрогнулся.

Едва живой Мо Жань все еще лежал на земле; его лицо застыло, будто маска.

Он и вправду только что грезил о том, как зверски убьет Чу Ваньнина. Мо Жань хорошо понимал, что наставник Чу, которого еще называли Бессмертным Бэйдоу^[24], Юйхэном^[25] Ночного Неба, больше всего на свете дорожит своей репутацией образцового благородного воителя и не стерпит, если кто-то станет попирать ее ногами, давя и оскверняя.

И как только Мо Жань мог позволить Чу Ваньнину узнать, о чем он думал?

Мо Жань тихо заскулил, будто брошенный пес, и закрыл лицо руками.

Вспомнив взгляд, который Чу Ваньнин, уходя, напоследок бросил в его сторону, Мо Жань подумал, что ему, пожалуй, и вправду недолго осталось.

Глава 7
Этот достопочтенный любит пельмени

Палящее солнце висело прямо над головой, беспощадно поливая жаром широкие склоны пика Сышэн с его бесконечными переходами и галереями.

Школа пика Сышэн, эта знаменитая обитель совершенствующихся, разительно отличалась от прочих прославленных духовных школ с благородными корнями.

Возьмем для примера ныне процветающую духовную школу Жуфэн в Линьи. Их центральный павильон именовался павильоном Людэ, или «Павильоном шести постоянств»; это название было призвано выражать надежду на то, что последователи школы будут культивировать в себе шесть добродетелей: благоразумие, искренность, праведность, справедливость, человеколюбие и преданность. Место, где жили ученики, называлось Вратами Люсин, «Вратами шести добродетелей», и своим названием напоминало последователям о необходимости сохранять приверженность важнейшим жизненным принципам: быть почтительными к родителям, относиться по-товарищески к соученикам, способствовать поддержанию мира и согласия между людьми, быть верным супругом, ответственно относиться к своему долгу и помогать нуждающимся. Занятия духовными практиками проходили на террасе с говорящим названием Люи, «Террасе шести искусств», ибо последователи школы Жуфэн должны были овладеть искусством выполнять ритуалы, исполнять и понимать музыку, стрелять из лука, управлять колесницей, читать и считать.

Одним словом, все в этих школах до невозможного изысканно и возвышенно.

На пике же Сышэн, как и ожидалось от духовной школы, «родившейся в нищете», названия были одно другого хуже; павильон Даньсинь, или «Павильон верности», и терраса Шаньэ, «Терраса добродетели и порока», были еще ничего по сравнению с остальными. Должно быть, отец и дядя Мо Жаня получили такое убогое образование, что их познаний хватило только на «Даньсинь» и «Шаньэ», после чего творческий запал иссяк, и они принялись безобразничать, дав волю своей страсти выбирать ужасные имена наподобие «Сюэ Я».

Таким образом, на пике Сышэн появилось множество мест, названия которых были так или иначе связаны с загробным миром. Например, темный зал, в котором ученикам предлагалось подумать над своим поведением, имел название зала Яньло. Каменный мост, соединявший жилую зону с учебной, именовался Найхэ в честь моста, соединяющего мир живых с миром мертвых; столовая называлась залом Мэн-по по имени богини, готовящей суп забвения, площадка для занятий боевыми искусствами – Даошань Хохай, «Гора мечей и море огня»; запретная зона на заднем склоне – разломом Сыгуй, «Разломом призраков», и так далее и тому подобное.

Эти названия тоже можно было счесть неплохими, учитывая, что некоторые более отдаленные места именовались просто-напросто Эта гора или Это озеро; две же отвесных горы под названиями А-а-а и У-у-у кому угодно бы утерли нос.

Разумеется, жилищам старейшин также было не избежать этого бедствия – каждое из них получило свое прозвание.

Обитель Чу Ваньнина, естественно, не стала исключением. Он любил покой и тишину, поэтому не желал ни с кем жить под одной крышей. Его жилище было расположено на южной вершине горы Сышэн. Густые зеленые заросли бамбука скрывали его от посторонних глаз, а у входа имелся пруд, в котором благодаря обилию духовной энергии круглый год буйно цвели лотосы цвета алой зари.

Ученики же тайком прозвали это очаровательное место «Хунлянь Диюй», «Ад красных лотосов».

Вспомнив об этом, Мо Жань невольно рассмеялся.

Что поделать, Чу Ваньнина никто не заставляет днями напролет напускать на себя жуткий вид, будто он изображает владыку ада Яньло. Ученики, завидев его, пугались так, словно увидели асуру^[26] или иного демона; а как иначе назвать логово демона, если не адом?

Голос Сюэ Мэна вырвал Мо Жаня из его мыслей:

– И тебе еще хватает наглости смеяться! Доедай быстрее. После завтрака пойдешь со мной на террасу Шаньэ. Сегодня учитель прилюдно тебя накажет!

Мо Жань со вздохом прикоснулся к свежему рубцу на щеке и зашипел от боли.

– Ай… Больно.

– Поделом!

– Эх, интересно, починил ли он Тяньвэнь? Хоть бы нет. В любом случае учителю не стоит снова использовать ее, чтобы меня разговорить. Кто знает, какой еще чепухи я наплету.

Видя, что Мо Жань всерьез обеспокоен этим, Сюэ Мэн побагровел.

– Осмелишься прилюдно сказать что-нибудь не то и проявить неуважение к учителю – я тебе язык вырву! – гневно выпалил он.

Прикрыв лицо ладонью, Мо Жань замахал другой рукой и негромко сказал:

– Не надо, не надо ничего вырывать. Если учитель снова возьмет свою ивовую лозу и свяжет меня, я сам себе язык откушу в доказательство собственной невиновности.

В час Дракона Мо Жаня, как и следовало, привели на террасу Шаньэ. Вокруг, насколько хватало глаз, колыхалось море из учеников пика Сышэн в темно-синих одеждах, поверх которых они носили легкий доспех такого темного синего цвета, что он казался почти черным. Искрились, отбрасывая блики, поясные пряжки в виде львиных голов, наручи и серебряная кайма одежд.

На востоке взошло солнце, и пространство вокруг террасы Шаньэ осветилось ярким блеском множества доспехов.

Мо Жань стоял на коленях, слушая, как старейшина Цзелюй зачитывает длинный список его прегрешений.

– Ученик старейшины Юйхэна, Мо Вэйюй, пренебрег законами, не внял наставлениям, нарушил внутренние правила и отступил от моральных принципов. Согласно правилам, за нарушение четвертого, девятого и пятнадцатого запретов школы пика Сышэн он получит восемьдесят ударов, сто раз перепишет свод правил, а также не сможет покидать гору в течение месяца. Есть ли у тебя возражения, Мо Вэйюй?

Мо Жань бросил взгляд на фигуру человека в белом, сидящего вдалеке.

Ему единственному из старейшин пика Сышэн дозволялось не носить одинаковый для всех темно-синий костюм с серебряной каймой.

В своем белоснежном сатиновом одеянии с наброшенной поверх накидкой из тончайшего серебристого газа, навевавшей мысли об искрящемся инее с заоблачных высей, Чу Ваньнин выглядел холоднее и равнодушнее вековых морозных вершин. Он сидел в некотором отдалении, храня молчание. Мо Жань со своего места не мог разглядеть его лица, но был совершенно уверен: на нем написано лишь равнодушие.

– У меня нет возражений, – ответил Мо Жань, сделав глубокий вдох.

Тогда старейшина Цзелюй, следуя установленному порядку, задал вопрос толпе учеников:

– Если кто-нибудь не согласен с данным решением либо желает что-то добавить, пусть говорит.

Ученики заколебались, обмениваясь растерянными взглядами.