И снова Лана с Даждьросой, словно две глупые смертные девчонки, ничего не смогли сказать. В тот момент, когда погас свет, внимание обеих оказалось обращено на Яромира. Лана обомлела от наглости самозваного жениха, а Даждьроса пыталась понять, надо ли сестрицу спасать или она сама разберется. За Горынычем обе не следили.

– А я ведь, кажется, видел, как он выходил, – протянул тихий белоголовый парнишка, прозывавшийся Медведко. – С мешком, в который угощение кидают. Я еще подумал, что много они с Яромиром наколядовали. А потом мне показалось, что мешок-то шевелится.

Даждьроса решительно создала из водяных капель зеркало, разыскивая обидчика. Впрочем, тут и без ворожбы было понятно, что если даже удастся Забаву обнаружить, то вернуть ее в целости и сохранности вряд ли получится. Да и насчет места, куда Горыныч свою добычу приволок, по водной глади гадать не стоило. Дома творить непотребство строгий брат бы ему не позволил, да он и сам бы сестры посовестился. Из дружинной избы его бы тоже погнали. Воеводы за такие вещи могли и плетью огненной угостить. И угощали, когда молодые ящеры, особенно в походе, уподоблялись диким сородичам. Миловаться под заборами мороз не позволял. Оставалась единственная изба в Змейгороде – обиталище друга и, возможно, зачинщика.

Все знали, что Яромир живет один. Сестер и братьев у него нет. Родители, устав от волнений Среднего мира, давно ушли в Чертоги Предков, где для ящеров всегда открыты палаты и терема Велесовой волости. Лучшего места для тайного свидания не найти. Именно так и рассудил, вероятно, Горыныч, когда приволок к другу полуживую от страха плачущую в три ручья Забаву.

Отправились в дом к возмутителям спокойствия всем миром, хотя ни на что особо не надеялись. Ох, Забава, Забава! Куда тебя твое легкомыслие завело? Перед Горынычем, конечно, не одна она в хороводе узорчатым подолом крутила. Но с той же Радмилой озорник творить непотребства поостерегся. Братья русалки могли скрутить в бараний рог, так что одной вирой охальник бы не отделался. А со смертной он, видимо, решил, что обойдется.

– А может быть, не стоит? – до последнего пытался образумить подруг Горностай. – А вдруг они сами сговорились? Мало ли девок берут в жены увозом?

– Тех, которые по обоюдному согласию, в мешке не тащат, – строго глянула на него Гордея.

– А если для отвода глаз? – смутился Горностай.

По пути решили все-таки заглянуть к отцу Забавы, торговому гостю Путяте. Вдруг ошиблись. Хотя водяное зеркало показывало знакомую в Змейгороде многим избу. Яромир принимал заказчиков не только в кузне, но и у себя привечал гостей. Вот и сейчас он сидел за накрытым праздничным столом, на котором стояло не только пустое сочиво. Вряд ли он сам напек все эти пироги да караваи, накоптил дичь и наготовил разные разносолы. То ли заранее дал поручение домовому наведаться в калашный и охотный ряды, то ли они с Горынычем и вправду наколядовали.

– Заходите, гости дорогие! – с радушной улыбкой как ни в чем не бывало приветствовал ящер пришедших.

Словно не врывался под берестяной скуратой творить бесчестие на посиделках.

Лана отметила, что изба выглядела достаточно запущенной и больше напоминала берлогу дикого ящера, нежели жилище, достойное потомков бессмертных. Видимо, в отсутствие хозяйки домовой совсем разленился, а Яромир не считал необходимым ему указывать. То ли его все устраивало, то ли не имел досуга и желания налаживать быт.

Впрочем, Лану сейчас интересовало другое. Пробежав взглядом по лавкам, на которых в беспорядке валялись смятые рубахи, шкуры, одеяла, заготовки, ножны, ремни, столярные и кузнечные инструменты и еще какой-то непонятный хлам, она с досадой отметила, что не видит никаких следов Горыныча и тем более Забавы. С другой стороны, дверь в ложницу, располагавшуюся с другой стороны от печки, была закрыта.

– Не откажите отведать пирогов, медов да браги моей попробовать, – изображая само радушие, продолжал Яромир. – Хмельная она у меня удалась!

– Верно, ты ее уже столько отведал, что в голову она тебе ударила! – набравшись храбрости, проговорил распаленный гневом на обидчиков Путята, который, провожая дочь на посиделки, конечно, не думал о том, что будет ее по всему городу разыскивать.

– С чего бы такие речи? – не поведя бровью сделал вид, что удивился, ящер. – Я в своем доме и обиды тебе не чинил.

– Зато пришел с товарищем, аки тать, на посиделки, – поддержали несчастного отца парни.

– И урон моей семье нанес! – добавил Путята.

– Не понимаю, о чем вы?

Яромир по-прежнему сидел за столом, не подавая вида. Оприходовал пирог с дичью, потом взялся за окорок.

– Где моя дочь? – не выдержал Путята.

– А мне-то это откуда ведомо? – нахмурился Яромир. – Я с посиделок ушел один. Все видели.

– А куда твой товарищ делся? – осмелев, спросил Медведко, готовый хоть перед судом ответить за свои слова. – Где Горыныч? Все видели, это он под маской охотника приходил.

– Откуда мне знать? – теряя терпение, возвысил голос Яромир. – Я ему не соглядатай и не нянька. Меня попросили уйти, я и ушел, а куда направился Горыныч, откуда мне знать.

Смертные загалдели, размышляя, как еще к ящеру подступиться. Лана понимала, что негоже им, девкам, вмешиваться в разговор мужей. К тому же она сама сказала, что не хочет Яромира видеть. Но не уходить же ни с чем.

– Поклянись именем батюшки Велеса, что в твоем доме Горыныча и Забавы нет! – потребовала она.

– Я, когда пришел, никого не видел, – не моргнув глазом осклабился Яромир, торжествуя, что ловко обошел расставленную для него ловушку.

Смертные, включая Путяту, понуро подались к выходу, видя, что тут ничего не добиться. Не творить же бесчестие в чужом доме. Мало ли что там эта русалка увидела в своем зеркале. А если ошиблась или нарочно сказала? И тут из ложницы донеслись возня и сдавленный женский крик.

Глава 9
Горыныч

Яромир попытался преградить вход, готовый, если потребуется, принять истинный облик, но смертные сейчас настолько разошлись, что не испугались бы даже огнедышащего дракона. Да и Даждьроса с Ланой чего-то да стоили. Распахнув дверь, они застали картину, которую посторонним лучше бы не видеть. Но лишь в том случае, когда все происходит по обоюдному согласию и по чести.

И чем уж бестолковому Горынычу эта Забава так приглянулась, что понадобилось ее силком волочь? Не мог, что ли, кого посговорчивее найти? Впрочем, как говорила матушка, все ящеры по природе хищники, и иногда кровь диких предков и привычки охотников берут верх. Но то, что уместно в походе, в большом городе, где надо учиться ладить со всеми, может не только навредить, но даже погубить.

– Батюшка! – кое-как оттолкнув опешившего от вторжения Горыныча, бросилась к отцу Забава.

Вид она имела испуганный и несчастный. Коса растрепалась, глаза и нос распухли от слез, разорванная едва ли не до пупа рубаха годилась только на тряпки, понева с растерзанными завязками и душегрея валялись на полу. Одно дело хихикать с подружками, обсуждая достоинства мужчин-ящеров, а другое – оказаться с предметом вожделения в ложнице, да еще и против воли.

– Почто вы здесь?! – даже не пытаясь поправить одежду, двинулся в сторону вошедших Горыныч.

– Он еще спрашивает! Что ты с дочерью моей сотворил, окаянный? – пылая праведным гневом, закутал поскорее обретенную кровиночку в плащ Путята, пока девки поднимали ее одежду и пытались успокоить.

Забава плакала навзрыд, кляня лихую недолю, волею которой едва ли не весь город стал свидетелем ее позора. Горыныч вину не собирался признавать.

– Да убыло от нее, что ли? – в досаде проговорил он. – От таких дел случается только прибыток! Лучше надо было смотреть за своею кровиночкой. Можно подумать, она не первая, когда погасили свет, у меня на шее повисла?

– Так повисла, что ты ее из горницы утаскивал, запрятав в кожаный мешок? – найдя в ложнице орудие преступления, подступил к Горынычу Медведко.

– Так это ж для тепла! – нашелся Горыныч. – На улице, чай, мороз, а шубу надевать недосуг было. Сгреб, куда сумел.

– Еще скажи, она сама туда залезла, – тряхнул светлыми вихрами Медведко.

Не ожидавший такой прыти от робких смертных Горыныч повернулся к Забаве, ища поддержки. Но та только плакала, прижимаясь к отцу. Трудно сказать, о чем они сговаривались на гульбище, но сейчас девчонка явно жалела о своей неосмотрительности и все отрицала.

– Да что там говорить! – махнул рукой кто-то из соседей Путяты. – Надо к старейшинам идти и виру требовать.

– И с сообщника тоже! – мстительно добавил Медведко.

– Да я-то тут при чем?! – возмутился Яромир.

– Нешто не в твоем доме бесчестие свершилось? – загудели жители посада. – В старые времена за такое из города прочь выгоняли.

– Да кто б толковал о старых временах! – с презрением глянул на смертных, проживавших, по его мнению, невозможно короткий век, Яромир. – Нешто вы их помните?

– То, что мы их сами не застали, не значит, что Правду не ведаем и не чтим, – строго глянул на него Путята. – Разве ящеры когда-нибудь видели от жителей Среднего мира обиды?

– Похвалялась калина, что я с медом хороша! – с вызовом рассмеялся Яромир. – Попробовали бы вы нас обидеть. Забирайте свою девку дурную и идите прочь из моего дома!

Он подался вперед, и смертные мужи нерешительно попятились, понимая, что в этом споре, коли дело дойдет до кулаков, им всем против двух ящеров не устоять. И это хорошо, если Горыныч и Яромир не примут истинный облик.

Лана, стоявшая чуть в стороне вместе с другими девками, испытывала жгучий стыд. Конечно, Яромир говорил правду. Что людям оставалось делать, живя все время бок о бок с более сильным соседом? Но разве это повод, чтобы кичиться? Смертные, конечно, жили мало, но из поколения в поколение науку передавали и знания не только сохраняли, а совершенствовали, тогда как ящеры, заставшие изначальные времена, куда крепче держались за традиции. К тому же по Змейгороду упорно ходили слухи, что одолеть Кощея под силу лишь смертному мужу.

Вот и сейчас державшийся молодцом Медведко, который единственный не сошел с места, выслушав угрозу, горько усмехнулся:

– Мы-то уйдем, только Правда за нами останется. Смотри, ящер, как бы твое своеволие не сыграло с тобой злую шутку. Кощей тоже поначалу жил мирно среди людей, но потом решил, что он лучше других.

– Вон отсюда! – взревел Яромир, и смертные, даже Медведко, повиновались.

А ведь если бы ящер повел себя иначе, если бы Горыныч по чести предложил родителям Забавы выкуп, очень многое могло бы пойти совсем по-другому.

Выходя из ложницы, Лана глотала слезы обиды, думая о том, что в эту избу никогда не захочет больше войти, ни гостьей, ни тем более хозяйкой. К Яромиру она испытывала презрение и едва ли не гадливость, а его поцелуи хотела не просто стереть в бане жесткой мочалкой и речным песком, но вытравить каленым железом, словно скверну Нави. Другое дело, что покинуть постылый дом оказалось не так просто.

Хотя в вечевой колокол никто не звонил, разбуженные шумом соседи пытались дознаться, уж не Кощеева ли это рать напала, воспользовавшись праздником, на честный град. Поэтому весть о том, что Горыныч с Яромиром опять сотворили непотребство, распространилась очень быстро. Путята с дочерью и остальные участники злополучных посиделок еще не успели выйти в сени, как дверь распахнулась и в избу вошел, опираясь на костыль, сопровождаемый сестрой Велибор.

Лана знала, что ящер, хотя и потихоньку начал вставать, передвигался ползком даже по горнице, а на двор выходил чаще всего в сопровождении брата. Конечно, изба Яромира располагалась неподалеку, как и другие дома кузнецов, но для раненого ящера и такой короткий путь мог оказаться губительным, задержав выздоровление до весны. Уже сейчас стягивавшие раны повязки промокли от крови, а лицо даже в неверном свете факелов и фонарей выглядело восковым.