Когда Велибор, едва отдышавшись, поднялся на крыльцо, Путята и остальные смертные, притихнув, расступились, а Лана с Даждьросой кинулись к Дождираде, готовые в любой момент прийти на помощь раненому. Он же, словно никого не замечая, двинулся в избу.

– Где он? – спросил Велибор у Яромира, и тот, словно нашкодивший мальчишка, отступил, указывая на Горыныча.

С дерзкого охальника мигом слетела вся удаль, а раскрасневшееся лицо в обрамлении черных волос и огненной бороды приняло страдальческое выражение.

– Ты зачем пришел, брат? – начал он с искренней тревогой. – Раны ведь растревожишь!

– Не о моих ранах тебе сейчас надо печься, паскуда! – проговорил Велибор тихо, но так отчетливо в мертвой тишине, что казалось, каждое слово падает, как камень на могилу, или звучит оглушительнее ударов молотка, приколачивающего крышку к домовине. – Ты опять за свое?

– Да чего они тут шум подняли? – обиженно пробасил Горыныч, словно и вправду надеялся, что брат его утешит. – Подумаешь, решили маленько пошутить! Щедрые ведь вечера стоят! Разве Даждьбог-солнышко и Велес-батюшка не уважают плотские утехи?

– Может быть, и уважают, но только для продолжения рода и по обоюдному согласию, как велит Правда, над которой ты снова глумишься!

– Ни над чем я не глумлюсь! – начал было Горыныч.

– Не глумишься? – прищурился Велибор. – Тогда бери девку в жены. Проси, как у предков заведено, благословения у бессмертных богов!

Бедный Путята при таких словах обмер, прижимая к себе дочь и не зная, как реагировать на предложение. Вне всяких сомнений, Велибор говорил всерьез.

Горыныч явно не ожидал такого поворота. Даже головой затряс, словно пытаясь сбросить морок.

– Мне, ящеру, жениться на смертной? – на всякий случай переспросил он. – Да у тебя, брат, часом, не жар?

На лбу Велибора и в самом деле выступила испарина, а на скулах начинал разгораться румянец, предвестник злой лихорадки. Вот только воевода вовсе и не думал бредить или шутить.

– Не называй меня братом! – проговорил он безжалостно. – Правда велит за свои поступки отвечать! Я тебя предупреждал уже не раз, и когда ты на Купальских игрищах никакой меры не находил, и когда на всех гульбищах только и знал, как по углам девок тискать, и даже когда ты во время последнего похода лазил в окошко к княжеской жене. На этот раз ты одной вирой не отделаешься! Либо поступай, как Правда велит, либо убирайся, куда хочешь, с глаз моих долой. И этого горе-воина, своего дружка, с собой забирай!

– Братик, миленький, что такое говоришь? Куда же ты его гонишь? – со слезами на глазах кинулась к старшему из братьев Дождирада.

Юная русалка, конечно, понимала, что Горыныч неправ и его беспутство в Змейгороде уже не раз становилось предметом обсуждений и разбирательств. Но она же лучше других видела добрый нрав младшего из братьев, его стремление помочь. Как он последние дни ходил за хворым Велибором! Не каждая жена так заботится. Возможно, он сейчас и сорвался именно потому, что устал по глотку вливать в горло беспамятного от потери крови брата целебный отвар, менять его постель, подпитывать магией. А может быть, его подначивал Яромир?

Лана, переглянувшись с Даждьросой, тоже собиралась просить за Горыныча. Хотели напомнить об угрозе, неуклонно наползавшей с Ледяных островов. Если разбрасываться лучшими воинами, кто встанет на защиту Змейгорода? Смертные, включая Путяту, тоже стушевались. Не стоил проступок такого сурового наказания. Девушек, удостоившихся внимания ящеров, женихи брали с особой охотой даже без приданого. Но Велибор оставался непреклонен.

– Мир велик, найдет себе пристанище, – обнимая Дождираду, вымолвил он. – А наш дом и славный род ящеров я ему больше позорить не позволю. Мне тебя еще замуж выдавать.

И нет бы Горынычу смолчать или прощения попросить. Но в нем, видимо, тоже взыграла гордость. Не в последнюю очередь из-за того, что отчитывали его, точно маленького, перед всем честным народом. И не старейшины Змейгорода, а родной брат.

– Пускай будет по-твоему! – проговорил он, окаменев лицом, словно огненная жила, которая даже в человеческом облике временами вспыхивала у него под рыжей бородой, мигом погасла. – Больше я никому в Змейгороде докучать не стану.

Он оправил одежду и на прямых ногах вышел из горницы, бросив потрясенному таким оборотом Путяте кошель серебра. Велибор, похоже, не поверив в решение брата, двинулся было следом, но, словно запнувшись о невидимую преграду, начал медленно оседать на руках Дождирады и подоспевших Даждьросы с Ланой, которые втроем не могли его удержать.

Подоспел Яромир, хотел подхватить на руки, перенести на лавку или домой. Велибор из последних сил его оттолкнул.

– Тебя только, окаянного, не хватало, – прохрипел он кое-как, опираясь на руки сестры и Даждьросы с Ланой, добравшись до лавки. – Ни помощь твоя не нужна, ни сам ты не нужен! Из-за тебя я брата лишился!

Глава 10
Красная горка

Велибор прохворал всю зиму, страдая не только из-за открывшихся ран. Лана, которая вместе с Даждьросой снова помогала его выхаживать, видела, что паче всех телесных немочей ящера гнетет утрата. Отторгнув и отвергнув Горыныча, которого любил не меньше сестрицы Дождирады, он словно отрубил себе правую руку и теперь метался в бреду, страдая от фантомной боли. При этом речи о том, чтобы вернуть брата или хотя бы подать ему весть и узнать, где он нашел приют, при Велиборе даже заводить не стоило.

– Что же это за времена настали? Брат ополчается на брата! – кряхтел, точно пожилой смертный, испытанный воин Боривой, заходивший проведать Велибора. – С кем будем Кощея бить, коли под стены Змейгорода пожалует?

– Али у нас бойцов, окромя Горыныча, нет? – только еще больше томился от досады раненый ящер. – Взять хотя бы сына боярина Змеедара.

Землемысл и вправду достаточно быстро оправился от ран. Вот только своего обидчика он в городе уже не увидел. Боеслав и Боемысл, зашедшие утром после той злополучной ночи проведать Яромира, застали только одинокого домового, плачущего возле погасшей печи. Ящер наказал его ждать, но пояснил, что вернется нескоро, поскольку ушел с Горынычем. Лане дозорные, стоявшие в карауле и выпускавшие двоих добровольных изгнанников, тоже передали его слова:

«А что мне тут оставаться? Я никому в Змейгороде не мил. Была одна зазнобушка, так она меня теперь видеть не желает».

– А может быть, это к лучшему, что Яромир с Горынычем ушел? – пыталась утешить Дождираду с Ланой Даждьроса. – Вместе они точно не пропадут.

Дочь Хозяйки Медных гор чувствовала себя чуть ли не виноватой из-за того, что ее возлюбленный остался в Змейгороде. Разве что, удрученный ранами и потерей, на нее внимания по-прежнему не обращал.

Лана за изгнанников почти и не переживала. Это смертные действительно боялись суровой кары, поскольку за околицей им чаще всего грозила гибель. Хотя и они, случалось, приспосабливались к жизни в лесу, добывая себе пропитание охотой, или добирались до других поселений и находили пристанище там. Что касалось ящеров, то, кроме Кощеевых слуг, они врагов не имели и могли не только прокормиться, но и за себя постоять.

Да что там говорить, даже хрупкие русалки, принимая честь и обязанности Хранительниц, уходили в леса, возводили терема на берегах вверенных в их попечение рек. Жили тем, что в благодарность приносили лесные духи и обитатели угодий. Лана и сама мечтала о такой жизни, только не ведала, как отделаться от постылого сватовства Кощея.

О Яромире она старалась не думать. Однако мысли сами возвращались к мятежному ящеру, у которого из-за его прихотей все шло не так, но по которому болело сердце. Неужели она больше никогда не увидит рыжей копны волос, неужто душу не растревожит дерзкий взгляд синих глаз, к губам не прикоснутся требовательные и горячие уста? О чем-то похожем, но уже в отношении любимого непутевого братца горевала и Дождирада.

– Неужели ж Горыныч даже весточки в Змейгород не пришлет? – делилась она с подругами, когда Велибор ее не слышал. – Ведь мы же с ним тогда толком и не попрощались. А Яромир вообще тайком ото всех, считай, ушел.

– Только бы Кощеевы слуги до них обоих не добрались! – вздыхала Лана, слышавшая рассказы о том, каким страшным пыткам подвергают на Ледяных островах тех ящеров, которые добровольно не хотят переходить на службу, приняв черную магию смерти и вытравив на оружии проклятые руны Нави.

– Злые супостаты и до стен Змейгорода могут дойти, – напоминала Даждьроса.

Втайне от Велибора она создала из капель подвластной ей росы для подруг зеркало, спрашивая о судьбе изгнанников. Матушка-водица долго не хотела подчиняться, то шла рябью, а то и вовсе рассыпалась каплями, обдавая влагой всех трех русалок. Наконец зеркало показало поросшие редколесьем обрывистые утесы, нависшие над берегом реки, и обширную пещеру, ставшую домом для двоих ящеров.

– Да это же Сорочьи горы! – узнав памятные с детства места, расположенные в нижнем течении великой Вологи, удивилась Лана.

– Далеко наши добры молодцы забрались от Змейгорода, – не без труда удерживая изображение на поверхности, покачала рыжеволосой головой Даждьроса.

– Так это и от земель Кощеевых данников далеко, – с облегчением выдохнула Дождирада. – Почти что на краю пустыни. Где они себе там пропитание-то найдут?

– В степи тоже дичь разнообразная водится, – успокаивала подругу Лана, которой доводилось летать над теми краями, посылая вместе с матушкой нечастые, но обильные дожди. – Да и смертные там уже давно поселились. Городов они, правда, не строят, кочуют за своими стадами. Тем и живут.

Она подумала о том, что кочевая жизнь и новые земли подходят для беспокойного нрава Горыныча и Яромира. Оба ящера тяготились укладом Змейгорода, где старейшины свято блюли традиции древних времен, надеясь на защиту батюшки Велеса. Тогда как на Ледяных островах искусные маги и кузнецы постоянно изобретали новое оружие, напитывая его запретной магией крови, против которой мощь великих стихий зачастую оказывалась бессильна. Вот только что нового могли узнать скитальцы в безводной степи среди диких кочевников, которые только и умели, что пасти своих овец? С другой стороны, не искусные ли ремесленники Янтарного побережья безропотно платили Кощею кровавую дань?

– Думаешь о нем? – имея в виду Яромира, спрашивала у Ланы Даждьроса, когда они после русалочьих посиделок оставались вместе ночевать в том из домов батюшки Водяного, до которого было ближе идти.

– Стараюсь забыть! – честно признавалась Лана, хотя и ночи не проходило, чтобы дерзкий ящер не явился ей во сне.

Все девичьи гадания указывали на него. О нем пелось в подблюдных^[13], его профиль застывал в расплавленном воске. А на положенном под подушку с новой наволочкой вычищенном, вымытом гребне поутру обнаруживались жесткие рыжие волосы.

Меж тем вслед за Колядой минула Громница, а там уже и Велесова седмица, которую смертные еще называли Масленицей, махала мокрым хвостом. Снегопады сменились дождями, сугробы скукожились и почернели, утратив всю свою красоту, сосульки утекли ручьями. В горах грохотали лавины, так что смертные старались туда не заходить, а ящеры опасные участки предпочитали преодолевать в истинном обличье. Тем более что караваны с пушниной, булатом и узорчатой кузнью в Гардар и Княжий град еще только собирали, ожидая, когда освободится ото льда Свиярь – полноводный приток Дивны, на котором стоял Змейгород.

Земледельцы с надеждой смотрели на отдохнувшие за зиму пашни, пестревшие проталинами с клоками прошлогодней соломы и напоминавшие лоскутное одеяло. А Лану с сестрами манила бескрайняя лазурь, звеневшая голосами возвращающихся с юга птиц. Русалки не могли дождаться дня, когда в первый раз соберут облака теплых дождей, чтобы прогнать с полей остатки снега и пробудить дремлющую в земле робкую жизнь. А пока они вместе со смертными пекли печенье в виде жаворонков и пели веснянки.