– Думаете, врагу есть дело до того, что вы устали? – рявкнул дядя Тимас.

– Нет, дядя, – хором ответили они.

– Думаете, он будет ждать, пока вы поссыте или пожрёте?

– Нет, дядя.

– Стена щитов, прямой угол. Выполнять.

Мальчики мгновенно повиновались. Большинство тренировались уже несколько лет и могли принять любую армейскую стойку.

– Двойная шеренга. Кругом.

Они двигались вместе, чётко, слаженно. Он тренировал их до тех пор, пока солнце не достигло пика, и ещё дольше.

– Заслон. Удар. Шеренга. Удар.

Команды постепенно превратились в приглушённые звуки сновидения, а может и кошмара. Даже дядя Тимас, который просто стоял и кричал, к вечеру обливался потом. Оско упал первым.

Он был самым юным, не более девяти лет, и его конечности дрожали целую вечность, пока у него наконец не подкосились ноги. Он постарался упасть подальше, чтобы не мешать остальным. Слёзы стыда заливали его щёки, пока он лежал в грязи, зная, что ему не позволят вернуться в строй. Нарушить строй в бою означало смерть.

Дядя Тимас ничего не сказал. Он продолжал рявкать команды, даже не глядя в его сторону. Закончив очередную серию упражнений, он склонился над Оско, снял шлем и почесал бритую голову.

– Ты сделал всё что мог, солдат, и упал в сторону, чтобы не мешать братьям. Я горжусь тобой.

Его братья и кузены подняли его, хотя сами были близки к тому, чтобы рухнуть на землю, а затем на неверных ногах побрели на пир, где их одобрительными криками встречали веселящиеся мужчины и где им даже разрешили выпить вина. Это был хороший день.

Оско часто моргал от сильного ветра, носящегося по безлесым полям. Он вновь и вновь как молитву повторял старую солдатскую походную песенку, пока она полностью не поглотила его разум. Ветер свищет, солнце жжёт, ливень хлещет, рано мне в гроб.

Но мысли всегда возвращались. Оско в тысячный раз вспомнил отравление Кейла – как он наблюдал за молчаливым дядей Тимасом в зале Магды вместе с остальными. Они стояли, не глядя на него, когда он отнимал власть у отца. И хотя воспоминания теперь превратились в тусклые образы и звуки, кое-что Оско помнил отчётливо: стыд в их глазах. Был ли это стыд за себя или за него, он не знал.

Солнце село. Солнце взошло. Оско шёл всю ночь и теперь, привалившись к скале, пил остатки воды. Он был уже близко – он это понял по тому, насколько сухим стал воздух и насколько жёсткой земля. Резко вздымались и опадали наранские холмы, тут и там виднелись редкие клочья травы – самых стойких её видов. Наконец Оско пересёк то, что большинство посчитали бы небольшой пустыней, но что его народ называл долиной, принуждая себя не облизывать потрескавшиеся губы.

Когда в поле зрения оказались голубые крыши Малвея, он наконец разрешил себе подумать о Лиге.

Есть вероятность, что у неё всё получилось. При помощи семьи и с толикой удачи ей бы удалось приручить Магду и захватить контроль над городом. Но это было маловероятно. У её Дома Хиртри могло не хватить сил или желания действовать быстро. Если это так, родственники Оско уже её схватили и разорвали в клочья подписанные документы, и тогда она сейчас, скорее всего, заперта в подземной темнице или отправлена обратно в храм. Или, заставил он себя признать, отослана в Наран рабыней.

Оско едва не кубарем скатился с последнего восточного холма, понимая, что идёт слишком быстро на ослабших ногах. Ему казалось, что мир формируется прямо вокруг него, и если он не поспешит, то упустит единственный шанс его изменить.

Он пересёк ручей, что протекал вдоль западных стен и который его народ звал рекой. Он сполна испытал чувство возвращения домой, несмотря на то, что, возможно, безопасно ему здесь не будет. За последние пять лет в Малвее он суммарно пробыл всего несколько дней – его отправили в Наран, поскольку он был вторым сыном и потому что у него был талант к языкам.

«Держи ухо востро, – говорил ему отец. – Обучись их обычаям и расскажи нам об их планах».

Тогда Оско не стал задавать вопросов. Он уехал, полный гордости, радуясь тому, что может быть полезным и помочь своему народу. Теперь же он задавался вопросом: а не отослали ли его, чтобы он не мешался. С детства даже братья считали его… чересчур ретивым. «Одержимым традициями», говорили они, кляня Наран.

Его называли маленьким посвящённым – сперва забавы ради, но спустя годы – уже с раздражением. Он отказался от выпивки, игр и богатства, нося лишь простые одеяния воинов-жрецов. Каждое мгновение каждого дня он тренировался в храме, в академии, в армии, пока на восемнадцатом году жизни его не пригласили в Священный Орден Посвящённых – на памяти служителей Ордена он был самым молодым послушником в истории.

Всё это он делал по одной простой причине – он всегда презирал Наран. С первого дня, когда он увидел «вербовщика», он их ненавидел, и это чувство лишь разгоралось, когда они ежегодно возвращались за юношами Малвея, с двуличными улыбками и жирными ладонями «прося» их следовать за ними в «знак дружбы». Он ненавидел их одежду, их пучки на голове, их макияж, их украшения, их громкие голоса и сопливую подхалимскую ложь.

Наранийцы бесконечно противились своим эгоистичным нравам и желаниям, и тем не менее проводили каждый миг в погоне за ними. Оско всегда видел стремление к завоеванию и порабощению, зарытое в глубине их душ, но им никогда не хватало достоинства прямо об этом заявить. За это их высокомерие, за их лицемерие Оско их ненавидел.

В темноте он вошёл в дом через главные ворота. Он собирался наблюдать за владениями своей семьи издалека – ему было известно множество мест, куда можно забраться и шпионить через окна. Город был тёмен и тих, лишь бледный полумесяц отбрасывал на него слабый свет.

Он понимал, что должен подождать – он был истощён, и чувства его притупились, а возможно, и помутились от обезвоживания. Но у него не было времени.

Он шёл вдоль зданий из песчаника и морщился от звука собственных шагов. У ворот Магды стояли два вялых стражника, так что Оско взобрался на восточную стену, у которой росли яблони и абрикосы. Он слез по деревьям, как делал тысячу раз, и, таясь, побрёл сквозь заросли дикой травы. Он ждал и наблюдал за усадьбой – она была больше других зданий, но слабо охранялась. Приняв все необходимые меры предосторожности, он вскарабкался по стене в свою комнату.

Хватаясь за старые, знакомые углубления, он дрожащими руками потянулся к вырезанному в камне проёму и подтянулся вверх. В его постели спала женщина. Даже при слабом свете он мог разглядеть длинные тёмные волосы своей жены. В окне не было ни решётки, ни стекла, ничего. Он заполз внутрь и подошёл к ней.

– Лига. Лига, проснись. Это я.

Она открыла глаза и моргнула, и Оско застыл.

Это была сестра Лиги, Опала.

– Мне жаль, – прошептала она.

Из-за занавесок и укрытых одеялами кроватей, что стояли вдоль стен, выскочили мужчины. Оско зарычал и пнул ближайшего к нему, а затем вскрикнул, когда его ударили в локоть и плечо чем-то твёрдым.

Оско в темноте боролся со своей погибелью. Его почти до потери сознания лупили дубинами, прежде чем он перестал сражаться и позволил утащить по плиткам своё окровавленное тело. Он слышал шаги в дверных проёмах, видел фонари в знакомых руках – его сородичи смотрели, как его тащат по коридорам дома его детства. Харкас ждал.

– Разумеется, ничего не получилось, – сказал его отец в темнице для чужеземных пленников. – Хиртри знают, что император нас поддерживает. Они сразу же предали Лигу. Твой идеализм сделал тебя глупцом.

Покачнувшись, Оско сел. Его руки и ноги уже были закованы в кандалы. Он сплюнул кровь в сток, устроенный в центре холодной каменной темницы. Харкас покачал головой.

– Ты должен радоваться. Будь моя воля, ты бы уже был мёртв.

Оско ухватился за эту, казалось бы, незначительную фразу и рассмеялся.

– Но твоей воли больше нет. От тебя уже никогда ничего не будет зависеть. Ты подчиняешься своему хозяину, стоит ему лишь пригрозить тебе кнутом.

Харкас ничего не ответил, его лицо было таким же бесстрастным, как окружавший их камень. Оско лёг и задремал или, возможно, потерял сознание. Очнулся он от пинка в рёбра и рук, вздёрнувших его на ноги. Двое наранийцев с пучками на голове и блестящими от жира лицами фыркнули, поднимая его.

– Трус, – закричал Оско отцу, – вероломный слепец! Ты отказываешься от права судить собственного сына?

Рыча, мужчины боролись с ним, пытаясь вытащить его из камеры. В коридоре он обнаружил Харкаса, в одиночестве наблюдавшего за происходящим.

– Ты даже не подумал убить меня и солгать? – Оско рассмеялся, понимая, что выглядит безумцем и, возможно, так оно и было. Он ожидал, что Харкас его проигнорирует, но Оско хлестанул по ушам скрипучий голос – единственное проявление гнева отца.

– У императора есть шпионы. Не получилось бы.

И всё же Оско рассмеялся, даже когда его тащили вниз к туннелю, ведущему в заднюю часть усадьбы.

– Уверен? – кричал Оско, задыхаясь. – Ты уже, уже думаешь как раб!

Один из мужчин залепил ему пощёчину, чтобы заткнуть, но удар получился таким слабым, что это заставило его лишь сильнее рассмеяться.

– Харкас, где моя жена? Где она?

Но человек, который однажды был его отцом, ничего не сказал, а наранийцы завязали Оско рот грязной тряпкой и накрыли ему голову в темноте.

Ты должен был убить меня сам, Харкас, и убедиться, что я мёртв.

Он повторял это в уме снова и снова, словно молитву, чтобы защититься от реальности.

Ты должен был меня убить.

⁂

Оско проснулся, обнаружив, что свисает с края телеги.

– А, вот и он. С возвращением, могучий принц!

У Мезана нет принцев, подумал Оско и, облизав окровавленные губы, попытался пошевелиться, но не смог. Он мог только смотреть и нюхать своих пленителей, которые выглядели так, словно не переодевались, не мылись и не брились ещё дольше, чем Оско, хотя большинство наранийцев были очень чистоплотны. Тот, что помоложе, подошёл к телеге и начал развязывать путы Оско.

– Слезай, – сказал он и пнул телегу.

Оско со стоном повиновался.

– Воды, – прохрипел он. Разведчики фыркнули.

– Проклятые ублюдки, – сказал старший разведчик на наранском. – Сначала этот говнокожий урод заставляет нас две недели сидеть среди козлолюбов в самой жопе мира, а теперь я тащу этого утырка через пустыню, и первое, что он делает, открыв рот, – начинает раздавать приказы, да ещё и на своём козлином языке?

Второй мужчина усмехнулся. Оско покачнулся, но удержался на ногах. Его разум был затуманен, в глазах мелькали чёрные точки. Раньше он уже подвергал себя обезвоживанию в учебных целях и знал, что до необратимых повреждений и неминуемой смерти ему остался в лучшем случае день.

Разведчик фыркнул и заговорил на плохом мезанском.

– Потащишь за меня телегу, а? Тогда и воды получишь.

Оско оглянулся на свой город. Подозревая, что они прошли не дольше, чем занимает утренний марш, он опустился на колени у повозки, поднял оглобли, перекинул их через плечо и потащил.

– Ха! – засмеялся старший разведчик. – Да он не козёл, он осёл! Гля, как идёт!

Младший рассмеялся, но Оско не обращал на них внимания. Он знал, что большинство наранских военных ненавидят его народ. Мезанитская тяжёлая пехота была для молодых солдат империи чем-то вроде мифа. Стариков, которые, возможно, с ними сражались, уже не было в живых; историки академии называли их коварными везунчиками, чтобы как-то объяснить простой, не вызывающий доверия факт – мезанитская тяжёлая пехота не проигрывала ни в одном сражении.