Несмотря на заметные успехи в их совместной работе, между двумя правительственными комитетами существуют проблемы идеологического и личного характера. Трения, которые они вызывают, по мере развития событий усугубляются и уже начали угрожать стабильности правительства. Одна глубокая линия раскола пролегает в том, что касается вопросов поддержания правопорядка. Робеспьер, куратор Русвиля в КОС, очень критически относится к агентам КОБ. В этом комитете полагают: чтобы поймать вора, иногда нужно взять вора на службу. В нем работают люди, которые не кажутся столь безупречно добродетельными и беззаветно патриотичными, как того хотелось бы Робеспьеру. Глава разведки КОБ Жан-Батист Досонвиль – хороший тому пример. Расположенный в секции Бонн-Нувель на северо-западных бульварах бар, которым он заправлял в 1791–1792 годах, стал местом сбора роялистов. Затем он занялся подделкой ассигнатов, новой низкокачественной бумажной валюты революции. Увяз ли он по уши в контрреволюционной преступности и коррупции? Или ведет таким образом хитрую двойную игру? В КОБ предполагали второе, поэтому наделили его широкими полномочиями в сфере надзора за местными учреждениями. Робеспьер же не разделяет их уверенности. И действительно, завтра в ящик для входящих бумаг КОС ляжет подробный отчет от властей секции Друзей Отечества, датированный сегодняшним днем, 26 июля, и включающий в себя показания более чем дюжины свидетелей, обвиняющих Досонвиля во множестве неприглядных, коррупционных и попросту гнусных деяний^[18].

Именно такие люди, как Досонвиль, заставили Робеспьера опасаться, что вся полиция КОБ может превратиться в тщательно продуманное прикрытие для врагов Республики. Вот уже почти год он убежден, что иностранные державы, координируемые премьер-министром Великобритании Уильямом Питтом, вынашивают «иностранный заговор», угрожающий республике изнутри, – и подкупают коррумпированных членов правительства. Беспокойство Робеспьера побудило его в апреле 1794 года параллельно создать еще одно агентство безопасности, полицейское бюро – или «Бюро административного надзора и общей полиции», если использовать его полное название^[19]. Бюро находится под контролем КОС и управляется им лично и его ближайшими политическими союзниками Луи-Антуаном Сен-Жюстом и Жоржем Кутоном. Дублирование полицейских функций с КОБ осложняет отношения между комитетами и порождает взаимные подозрения.

Робеспьер не доверяет КОБ и людям вроде Досонвиля, но при этом доверяет Русвилю. По причинам, неизвестным кому-либо еще (не исключено, также и самому Русвилю), Робеспьер убежден, что тот является истинным патриотом^[20]. Именно Робеспьер подписал декреты КОС о назначении его в полицейское управление и способствовал его продвижению по карьерной лестнице, выбил для него достойное жалованье и разрешил ему реквизировать лошадей из правительственных конюшен на улице Сент-Оноре для частных поездок. Когда Робеспьер хочет осуществить чей-либо арест и ему нужен агент, которому можно поручить эту работу, Русвиль становится первым из тех, на кого падает его выбор. Это работает и в другую сторону: Робеспьер отдает приказ об арестах по наводкам Русвиля. Бывший священник и enragé, «бешеный», стал одним из самых влиятельных и известных чиновников в полицейском бюро КОС. Он расхаживает по барам и кофейням в кричаще-красном жилете, прислушиваясь к тому, что говорят люди. Иногда роялисты, обнаружив его в дверях, предупреждают об этом особым свистом^[21].

Уже некоторое время Русвиль объезжает сельские окрестности Парижа, чтобы написать рапорты о контрреволюционных правонарушениях^[22]. С апреля дворянам «Старого порядка», или Ancien Régime, больше не разрешается проживать в Париже. Однако аристократы-беженцы – Русвиль оценивает их количество в пару тысяч человек и даже больше – образовали настоящие гнезда мятежа в Версале, Нейи, Пасси, Отёй и других коммунах за пределами городских стен. Булонский и Венсенский леса кишат аристократами, которые устраивают свои тайные сходки. Кое-где аристократы обращаются друг к другу по упраздненным титулам, священники, не признающие революцию, служат мессы, а частные дома полны религиозных безделушек (гравюр, распятий, молитвенников), которые большинство парижан сейчас стараются спрятать подальше. Существует также опасность, что эти контрреволюционеры сумеют внести свою идеологическую заразу в Марсову школу, военную академию, недавно основанную для подготовки патриотов на Саблонской равнине, на парижской стороне деревни Нейи.

Однако сегодня вечером опасения по поводу аристократов, взявших Париж в кольцо, отходят для Русвиля на второй план. Его доклад посвящен общественному мнению в самом Париже – «главном бульваре революции», как он его называет, – в критический момент короткой жизни Республики. Он знает, что Робеспьер обеспокоен слухами о подготовке «иностранного заговора». Робеспьер предупреждал, что теперь заговорщики не станут брезговать убийством – для них это легитимное средство политической борьбы. Он сам и другой член КОС, Жан-Мари Колло д’Эрбуа, в конце мая стали жертвами покушений: психически нездоровый человек по имени Анри Ладмираль стрелял в Колло, тогда как в квартире Робеспьера была задержана девушка по имени Сесиль Рено с двумя перочинными ножами в кармане, объяснившая свое присутствие там желанием «поглядеть, как выглядит тиран»^[23]. Робеспьер уверен, что за этими нападениями стоит британское правительство. Он и его коллега из КОС по имени Бертран Барер сделали ответный ход, совместно поддержав закон, запрещающий французским войскам брать британских солдат в плен^[24]. Смерть на поле боя – отныне это все, что британцы вправе ожидать от республиканских войск. Также Питт и ему подобные, считает Робеспьер, используют взяточничество и коррупцию, чтобы подорвать революцию изнутри. Он уверен, что эта коррупция проникла в самое сердце бюрократического аппарата: в Конвент, Революционное правительство и, не в последнюю очередь, полицию КОБ.

Русвиль уверяет своего хозяина, что подрывная деятельность мятежников не нашла особой поддержки в самом Париже: «народ, – пишет он, – преисполнен доверием к Конвенту». Однако он должен знать, что «тиранией» озабочена не только несостоявшаяся убийца Сесиль Рено. Похоже, подобные идеи циркулируют и в среде политической элиты. Русвиль знает, что совсем недавно произошла серия бессистемных, но вызывающих опасения инцидентов с участием таинственных групп вооруженных людей, в частности в парижском Арсенале и возле дома призрения и тюрьмы Бисетр, к югу от города. Контрреволюционные высказывания обычно доносятся из очередей за хлебом и открытых допоздна баров. Складывается впечатление, что город наполнен чужаками из провинции – и они замышляют недоброе. Пронырливые аристократы заправляют соседскими вечеринками – или «братскими банкетами», как их называют, – которые устраиваются в честь побед французских армий на фронте; они нарочно вводят в заблуждение верных уличных бойцов. Несколько дней назад сообщили, что на дверях квартир некоторых депутатов на улице Траверсьер, недалеко от зала заседаний, таинственным образом появились знаки, оставленные мелом^[25]. Значило ли это, что теперь эти люди помечены?

Необходимо энергичнейшим образом действовать, заключает Русвиль, – причем немедленно. Сейчас отличный момент, чтобы начать, поскольку народ Парижа «полностью доверяет» Конвенту^[26]. Настало время, когда все патриоты обязаны сплотиться. Нужно, заключает он, «обеспечить лояльных депутатов своим доверием, своей заботой и своей силовой поддержкой». «Правительственные комитеты, Конвент и народ должны объединиться в сплоченную массу из 25 миллионов человек, присягнувших на верность делу свободы». Решительные действия по разгрому заговорщиков и обеспечению единства позволят восторжествовать мечте Робеспьера об абсолютно чистой, целиком состоящей из добродетелей революции.

Скитания Верне: от площади Низвергнутого Трона (Монтрёй/Кенз-Вен) до улицы Бирага^[27] (секция Арсенала)

Александр Верне возвращается домой на улицу Трусваш в секции Ломбардцев, на Правом берегу, рядом с торговыми рядами Ле-Аль^[28]. Днем стояла хорошая погода, и после обеда Верне вышел прогуляться по площади Trône-Renversé («Низвергнутый Трон»), что на восточной окраине города. Начиная с 14 июня здесь казнили на гильотине всех лиц, осужденных Революционным трибуналом за контрреволюционные преступления. Верне своими глазами наблюдал сегодняшние казни.

Уроженец Парижа, Верне по профессии кюлотье, то есть мастер по пошиву брюк для аристократов. Революция разрушила благополучие его самого и его коллег. С момента, когда события приняли радикальный оборот, кюлоты превратились из обыденного признака галантной аристократии в повод для подозрений. Образцовым патриотом на улицах Парижа теперь является человек, который отвергает аристократический стиль и ходит «без кюлот», или «sans-culotte», благодаря этому прозванный «санкюлотом»^[29]. Этот термин был впервые использован правыми аристократами для пренебрежительного обозначения парижан, которые жаждали играть политическую роль в революции, но не имели приличного костюма, чтобы выйти на подмостки. Теперь, однако, уличные радикалы гордятся этим прозвищем и одеваются соответственно, щеголяя в длинных штанах рабочего человека, а не в «аристократических» брюках до колен. А еще они носят красные колпаки – символ вновь обретенной свободы, украшая их патриотическими красно-бело-синими кокардами, и короткие куртки, так называемые карманьолы. Стиль этот перенимают даже некоторые депутаты Конвента, но не Максимилиан Робеспьер, сохранивший верность безупречному мужскому стилю: опрятно выглядящие кюлоты, шелковые чулки, волосы напудрены. Для Верне, ремеслом которого был пошив кюлотов, это не слишком утешительно. Он теперь вынужден зарабатывать гроши, которых едва хватает на жизнь, покупая и продавая подержанную одежду на Ле-Аль.

Мы не можем с уверенностью говорить о политических взглядах Александра Верне. Но мы знаем, что люди его круга – социальная база санкюлотства^[30]. Очень многие из них, будучи ремесленниками, специализирующимися на предметах роскоши и различных услугах, после 1789 года разорились из-за потери клиентов. Следствием эмиграции большинства аристократов и членов их семей, а также отказа от показного потребления стало то, что работники модных промыслов (в первую очередь текстильщики и мебельщики, но также и ювелиры, галантерейщики, домашняя прислуга, цирюльники и т. п.) вынуждены жить впроголодь. А пустой желудок вполне естественно может подтолкнуть его обладателя на путь к политическому радикализму.

Парижское народное движение – это в основном рабочий люд со всех концов города: мастера и подмастерья-ремесленники, лавочники и продавцы, а также мелкие клерки. Впрочем, многие из числа самых ярых санкюлотов города обитают в густонаселенных восточных и юго-восточных предместьях Сент-Антуан и Сен-Марсель^[31]. Площадь Низвергнутого Трона, относящаяся как раз к последнему, привлекает толпы санкюлотов. В этом плане она больше подходит для публичных казней, чем площадь Революции в дальней западной части города, с середины 1793 года и до недавнего времени служившая площадкой для гильотины^[32]. Подобный выбор места вызвал некоторое недовольство. Проезд повозок с заключенными из тюрьмы Консьержери, что на острове Сите, по улице Сент-Оноре в сторону огромной общественной площади, выходящей на луга Елисейских Полей, стал одним из главных городских ритуалов. Но торговцы и владельцы магазинов жаловались, что повозки мешают их бизнесу. Врачи призывали принять во внимание, что наблюдение за процессией и самим гильотинированием пагубно сказывается на здоровье детей и беременных женщин. Тюки соломы не могли впитать в себя всю кровь, которая бурными ручьями струилась с эшафота, окрашивая землю и наполняя воздух тошнотворным смрадом. Прислушавшись к критике, 14 июня 1794 года правительство переместило инструмент для обезглавливания на юго-восток, на периферийную площадь Низвергнутого Трона, которая выходит на пустырь, поросший кустарником, и открытую сельскую местность за городскими воротами.