Я также обнаружила, что в США, в отличие от Франции, романтическую жизнь сидящим в тюрьме облегчают совершенно легальные сайты знакомств, соединяющие женщин и заключенных – в том числе тех, кто гниет в камере смертников. Существуют даже приложения, которые можно установить на телефон! Во Франции ничего подобного нет. Если вы хотите написать заключенному, у вас два варианта: либо по его делу ведется следствие, и тогда судьбу вашего письма решает судья, либо он уже осужден, тогда руководство исправительного учреждения читает всё и определяет, передавать ли ему ваше послание.

Психологи не преминули обратить внимание на этих «странных дамочек», пытаясь понять их с помощью поведенческого анализа. По их мнению, предположительно, существует три типа женщин, влюбляющихся в преступников.

Первый психотип – женщина, верящая в прощение и искупление. Это то, что обычно называется эффектом Флоренс Найтингейл. Она альтруистична и хочет исцелить душевные раны. Она видит себя той, кто, благодаря своему терпению и преданности, поможет мужчине измениться, вернуться на путь истинный. Одним словом, это такая встреча добра и зла, битва ангела и демона.

Второй тип – женщина, страдающая от эмоционального одиночества, пережившая травмы, физическое, а то и сексуальное насилие. Такой роман может избавить ее от статуса жертвы – она меняет роль. Становится той, кто сам может контролировать другого. Такие отношения успокаивают ее, потому что преступник находится за решеткой. Таким образом она может переживать любовное волнение в полной безопасности. Она полагает, что защищена.

Наконец, третий тип – женщина, страдающая патологическим расстройством. Она ищет преступника из числа серийных убийц, насильников и т. д., чтобы привлечь внимание к себе. Хочет оказаться в свете прожекторов, даже пропущенном через призму антигероя. По сути, отношения для нее лишь предлог для удовлетворения потребности «быть хоть кем-то».

Три психотипа – и это всё? Да неужели? Слишком просто было бы этим ограничиться! Надо заметить, что человек – это такое тесто, из которого можно слепить что угодно. В этом его сила и его бесконечная сложность.

А значит, к этим трем категориям нужно добавить подкатегории, также три. Начнем с женщины, верящей в невиновность убийцы: первая пребывает в отрицании. Далее та, кто признает преступление, но выступает за смягчающие обстоятельства: это не его вина, он был пьян, одурманен, находился под чужим влиянием, у него было трудное детство и т. д. Наконец, та, кто принимает мужчину и его преступления: с этим надо просто смириться.

Меня завораживает то, что я узнаю́. Теперь я все вечера напролет раскапываю сайты знакомств для американских заключенных, изучаю публикации криминологов и психиатров, читаю рассказы – всегда анонимные и часто отрывочные – тех, кто уступил «ангелу тьмы»…

Я знаю, что на этом не остановлюсь. Мне нужно идти дальше. Провести исследование, написать книгу. Я обсуждаю это с моим партнером, он обеспокоен: «Ты уверена, что хочешь в это влезать?» Он знает, что такие исследования небезобидны, что я впитываю информацию как губка, что история этих женщин перетрясет мне сознание, а возможно, и душу. Я все это осознаю́. Но желание разобраться сильнее.

Надо обсудить это с издательницей, чей острый глаз и талант хорошо мне знакомы. Она-то мне и скажет, права ли я, что пускаюсь в подобную авантюру. Договариваюсь с Изабель Сапорта, генеральным директором издательства Fayard. Мы встречаемся в баре на улице Монпарнас.

– Да, дорогая, что ты мне хотела рассказать? У тебя появилась идея для книги? Слушаю тебя.

Я рассказываю ей обо всем: зародившаяся перед экраном телевизора идея, мои исследования, французы, американцы, письма, комнаты для свиданий, сайты знакомств, категории женщин, определенные психологами… Говорю быстро, вываливаю все кучей, вперемешку. Изабель внимательно слушает. Выдерживает крошечную паузу и восклицает:

– Отлично! У тебя есть тема и будет исследование! Но учти, здесь придется пахать…

Я натурально приплясываю на тротуаре, уходя от нее, но через несколько метров меня охватывает тревога. Что я наделала? По ее словам, тут непаханое поле работы. Я прикидываю масштаб задачи: куда идти, с кем встречаться. А со мной вообще согласятся говорить? Все до единой истории, которые я до сих пор читала, были анонимными и крайне отрывочными. Но если у меня получится – вот это будет подвиг! Меня охватывает паника. И это только начало. Я стою перед Эверестом, которого до сих пор не замечала. Мне понадобится изрядное мужество, выносливость и упорство, чтобы взойти на вершину, обойдя стороной пропасти и отвесные склоны.

Эффект Воландеморта

– Так, значит, вас интересуют эти истории… Но зачем вам интервью, что вы с ним будете делать?

– Я уже объясняла – оно для моей книги.

– Ага, понятно…

Обходительный криминолог Ален Бауэр, загадочно ухмыляясь, сканирует меня взглядом, словно всем своим видом говоря: «В странные дела вы лезете, дамочка… Может и силенок не хватить…» Я могла бы ответить ему, что это не что иное, как законное любопытство журналиста, который вправе задавать вопросы и стараться понять, да и просто информировать. Но сейчас речь не об этом. Сейчас мне нужны конкретика, цифры, исследования. Хочу разумного объяснения, если в этой области оно вообще возможно. Одним словом – фактов, и ничего, кроме фактов.

Итак, я решила не искать вслепую и обратилась к этому известному преподавателю криминологии^[12], автору около 40 работ – от «Криминологии для чайников» и «Самых тупых преступников в истории» до «Общего введения в криминологию». Вот кто сможет дать мне надежный фундамент для исследования и подробно рассказать об этих ненормальных отношениях, этом синдроме Бонни и Клайда.

Я не ошиблась. Он начал со… статистики. Да-да, статистики. А я ее так и не нашла, хотя вот уже несколько недель изучала десятки статей и исследований. Он единственный человек, который может мне об этом рассказать.

Что касается статистики, которую он сам назвал несколько специфической, то она относилась к почте, поступающей в тюрьмы. Было установлено, что три четверти писем подписано женщинами, влюбившимися в заключенных. И только четверть написана мужчинами, неравнодушными к правонарушительницам. «Эта статистика, – уточняет Ален Бауэр, – не учитывает гомосексуальные отношения – геев и лесбиянок, потому что в то время их не принимали во внимание. И все же можно сказать, что эти письма в тюрьмы – действительно показатель, заслуживающий внимания».

Значит, я была права. На самом деле это явление затрагивает в основном женщин. Пусть так. Но что такого особенного есть у женщин, чего нет у мужчин? Разве женское желание отличается от мужского? Это же устаревший штамп, разве не так? Но факты налицо. Женщины пишут преступникам в десять раз чаще, чем мужчины.

Ален Бауэр затрагивает и еще одну тему – связь заключенных с персоналом тюрем, а также со всеми женщинами, которые контактируют с ними по роду деятельности: тюремными медсестрами, преподавательницами, адвокатами… Он прав. Мне нужно будет изучить и это направление. Воистину, чем дальше я продвигаюсь, тем больше возникает вопросов. Но разве не в любом расследовании открываются новые двери, даже если часть из них никуда не ведет и их приходится в итоге закрывать?

А что он думает насчет трех типичных профилей? И снова криминолог соглашается и развивает тему: «Да, существует три синдрома, психологи их изучили. Первый – синдром Бонни и Клайда: "Хочу быть плохой девчонкой!" Это синдром отличницы, пустившейся во все тяжкие на пьяной вечеринке. Второй – так называемый эффект Флоренс Найтингейл^[13]: "Я спасу его. Благодаря мне для него возможно искупление". Разумеется, в итоге все получается иначе, так как спасение также ведет к побегу, отправке посылок, передаче документов, которые позволяют продолжать преступную деятельность».

Что до третьей категории, Ален Бауэр предпочитает говорить о ряде мини-синдромов, не вполне четко определенных, таких как своеобразный реванш над самой собой, к которому могут стремиться некоторые женщины, подвергавшиеся агрессии, в том числе сексуальной. Вступая в связь с преступником, который «выше» их агрессора, они чувствуют, что оживают сами. «Этот синдром еще не до конца определен. О нем пишет американский автор Шейла Айзенберг»^[14], – объясняет Ален Бауэр. По ее мнению, это желание избавиться от статуса жертвы, чтобы в некотором роде обрести статус сообщницы и больше не быть униженной сексуальной или иной агрессией. Конечно, это не объясняет все подобные поступки, но позволяет лучше понять явление.

С самого начала беседы меня мучит вопрос: неужели все женщины способны влюбиться в преступника? Вот, например, я… Не успеваю я закончить фразу, а Ален Бауэр уже улыбается: «Конечно. Возьмем, к примеру, вашу передачу: когда ваши коллеги голосуют, все понятно: вот у вас экраны, вы видите разброс голосов и варианты объяснений. Если бы вы задали такой вопрос о разных типах заключенных – знаете, вам понадобилось бы гораздо больше вариантов ответов. И вы, что вполне естественно, получили бы очень неожиданные результаты, особенно среди знакомых. Например, вопрос не в том, "влюбилась бы ты в Нордаля Лёланде"; вы спрашиваете: "Ты бы посетила тюрьму?" или "Можно ли их спасти?" – и опять-таки получаете очень неожиданные ответы».

Возможно. Я знаю, что способна к сопереживанию, восприимчива к чужим эмоциям. Мне понятен этот дискурс. Я знаю, что теоретически могу растаять при виде руки, протянутой за помощью. Но сама по себе я не брошусь ни с того ни с сего хватать ручку, писать страстное письмо и посылать его серийному убийце! Ален Бауэр отвечает мягко, словно не хочет напугать больного ребенка: «Вы сами не знаете… Несколько недель назад вы делали передачу об актере, которого обвиняют в изнасиловании, – видели реакцию на вашей же платформе? "Он такой симпатяга… Мы его знаем… Милый… Забавный… Сексуальное насилие? Нет, не могу поверить". А на самом деле это, возможно, опаснейший сексуальный хищник за последние 20 лет… Или же он вовсе не виновен! Лично я из принципа ни о чем не составляю мнения заранее, мой девиз – "Ничего не принимай как данность, ничему не верь, все проверяй"^[15]. И только потом можно прийти к какому-то выводу. Даже с худшим из убийц никогда нельзя быть уверенным. Всегда нужно изучать, исследовать. В нашем случае может быть то же самое: кто-то сомневается, кто-то все отрицает… Возьмем Николя Юло^[16] – большинство представителей государственной власти, включая госпожу министра по делам женщин, принялись отчаянно защищать "бедного Николя Юло, он ведь стал безусловной жертвой". Так что мы ничего не знаем и знать не можем».

По мнению криминолога, проблема здесь в попадании на крючок. «Посмотрите, как возникает схема Понци^[17], – объясняет он. – Например, хотя нам приходит куча ежедневного спама, тысячи людей отвечают вот этому полуголому парню, который застрял в какой-то там дыре, зато очень красив и хорошо сложен, и ему нужно 50 евро на возвращение домой, а потом 500, а потом 5000, и, конечно, он все отдаст наличными, как только вернется, – а на самом деле все это происходит в интернет-кафе в Киншасе! Что касается жертв – тут не только глупые и наивные люди. В схеме Понци встречаются и крайне умные и богатые индивидуумы, которые попадаются на удочку более ловких манипуляторов, чем они сами. Понятно, что важен первый шаг. Его можете сделать только вы, при этом вы не знаете автора лично. По всем этим причинам жест сострадания может привести к манипуляции и зависимости».

Незамысловатый образ чокнутой, влюбленной в преступника, разлетелся вдребезги. Значит, разгадка в попадании на крючок. Поддаться может любой. Более того – и хуже того – здесь присутствует своего рода манипуляция. Но кто кем манипулирует? Кто делает первый шаг? Преступник или влюбленная женщина?