– Одно другому не мешает, – отвечает Ален Бауэр. – Я всегда привожу в пример людей, которых обманул Бернард Мейдофф^[18], потому что здесь мы не затрагиваем сексуальную сторону вопроса и остаемся в области денег и желания наживы. Большинство жертв хотели заработать денег, невероятно много денег; Мейдофф ими манипулировал. Они в той же степени сообщники, что и жертвы. Манипуляция и зависимость тесно переплетаются друг с другом. Как в случае наркоторговца и потребителя, преступника и жертвы. Я за запрет наркотиков, но считаю, что нельзя ставить знак равенства между зависимыми и распространителями. Надо одновременно и лечить больных, и бороться с преступниками. Это две разные темы. Первая – из медицинской и социальной области, вторая – уголовная. Так вот, здесь у нас та же история: женщина влюбляется, позволяет собой манипулировать, обворовывать себя, да, она влюблена, но от этого она не в меньшей степени жертва. А женщины, которые становятся жертвами воровства, вымогательства, обмана и т. д., – это вообще стародавняя история! Вся греческая трагедия строится на этом.

Все, разговор окончен? Смотреть не на что, едем дальше? Определенно нет. Как насчет табу на смерть, которое нарушают эти влюбленные женщины? Ведь они любят мужчину, который убивал, разве не так? Как может женщина смириться с тем, что мужчина, которого она любит, неоднократно насиловал, пытал, убивал – особенно если речь идет о детях? Почему эти блоки слетают? Как у этих женщин получается, словно ластиком, стереть образы, наполненные кровью, страхом, криками? Как им удается не бояться звериной сущности мужчины, перед которым они испытывают какое-то болезненное преклонение?

– Очарование зла, – без тени сомнения отвечает криминолог. – Вот это неодолимое очарование ужаса, которое можно назвать эффектом Воландеморта, говоря языком поклонников «Гарри Поттера». Иными словами – почему люди переходят на темную сторону Силы? Это обаяние, момент колебания между добром и злом, как и момент, когда человек отворачивается от зла, потому что добро должно победить, – в этом вся мифология, вся история человечества. Противостояние света и тьмы – неотъемлемая часть человеческой души. Похоже на то, как мы объясняем детям, что не надо совать пальцы в розетку, а они все равно суют, чтобы посмотреть, что будет. Так же и с этими людьми: они делают совершенно невозможные вещи, вы объясняете им, что так делать нельзя, а они все равно делают. Так это работает. Проблема начинается, когда они снова берутся за свое. Вопреки распространенному мнению, большинство преступников не повторяют содеянного. Если точнее, таких 66 %, то есть две трети, а треть пойдет на преступление еще хотя бы раз. Вся суть в том, чтобы остаться в зоне первых двух третей.

Если я правильно поняла: большинство женщин, влюбленных в преступника, надеются, что им попался кто-то не из числа рецидивистов, ими движет чувство сострадания, искупления, справедливости и/или страсти. Для кого-то это связано с травмами. А социальный уровень в расчет не берется.

С самого начала беседы мы говорили о синдромах, эффекте сиделки, о тяге к опасности, запретах, искуплении, манипуляции, зависимости… А где во всем этом любовь? Даже само слово пока не прозвучало. Мужчины, отбывающие срок за убийства, испытывают любовь к этим женщинам?

– Случаются и настоящие романы, – объясняет Ален Бауэр. – В конце концов могут действительно возникнуть пары. Но у убийства много категорий, обычно это единичные преступления – было установлено, что процент повторных убийств очень низок, пожалуй, из всех преступлений он ниже всего. Примерно 60–70 % преступлений совершаются на почве ревности. Человек убил любимого мужчину или женщину и понес за это наказание. С серийными убийцами другая история. Будем ли мы им мстить? Будем ли наказывать их? Будем ли возвращать в общество? Вот главная дилемма нашей судебной системы. Это три совершенно разных вопроса, а мы пытаемся одновременно решать их все. Очень мало преступников совершает побег при разрешенной отлучке, количество несоблюдений правил невелико. Франция – старая католическая страна. У нас очень сложные отношения с наказанием, в отличие, например, от протестантов. И все это нужно учитывать, чтобы раскрыть столь непростую тему. Но в тюрьме или за ее пределами люди находят друг друга, и их отношения такие же прочные, как в обычной жизни.

Я в изумлении. Я представляла – возможно, слишком наивно, – что мужчины-преступники воспринимают этих женщин как «отдушину», окно во внешний недоступный мир, как передышку, и не влюбляются, а вот женщины искренне увлечены. Мое видение было двойственным: с одной стороны – мужчина с конкретными целями, с другой – женщина-жертва. Но приходится поверить, что иногда из этих встреч могут вырасти настоящие истории любви.

И все же мой рациональный ум отказывается сдаваться. Интересующая меня тема, ради которой я и взялась за эту книгу, – это не «классические» преступники, если можно так выразиться, а как раз серийные убийцы. Речь идет о далеко не разовом преступлении. Эти женщины в полной мере осознают, с кем имеют дело? Они точно понимают, что эти мужчины, превратившиеся в палачей, делали со своими жертвами, со своей «добычей»? Знаю, я повторяюсь, – вероятно, потому, что не могу получить удовлетворяющего меня ответа на этот вопрос. Вопрос, который я еще не раз задам своим собеседникам, какова бы ни была их специальность, потому что он не просто интригует – он тревожит меня, как и должен тревожить, беспокоить, возмущать, ужасать любого нормального человека. Как эти женщины позволяют себе отдаться любви, как они осмеливаются?

– Думаю, у вас есть подруги, которые были уверены, что встретили любовь всей жизни, при этом вы знали, что он подлец, мерзавец, подонок и все такое, – парирует Ален Бауэр. – И вы, конечно, пытались донести до них свои мысли, но, как правило, это не срабатывало. Так почему в этом случае должно быть иначе?

Я улыбаюсь. Он опять попал в цель. Но я не могу признать поражение.

– Однако речь идет о невероятно жестоких убийствах!

– Кто не хочет видеть, не видит, – с грустью отвечает он. – Знаете, есть такая техника в боевых искусствах: если вы хотите использовать силу противника, надо поколебать его уверенность в самом себе и ждать, пока сомнение одолеет его. Этот способ медленнее, дольше, но позволяет выигрывать.

– То есть всегда есть что-то вроде зависимости?

– Это основная составляющая. Но зависимостью не просто страдают, она формируется. Есть фактор «доброй воли». Надо самой побывать в таком положении. Так бывает с женщинами, которых я отнес к третьей категории, пережившими, в частности, сексуальное насилие, – в некотором роде они берут реванш, вступая в связь с преступником, который «выше» агрессора, и внезапно чувствуют, что и сами оживают. У уязвимости к психопатии есть много причин.

– Но есть ведь женщины без травм, такие же, как я, с семьей, детьми. Ну вот, например, та женщина-анестезиолог, которая уверена, что Дани Лёпренс невиновен: она стала с ним переписываться, влюбилась, даже вышла замуж…

– В данном случае мы имеем дело с синдромом Флоренс Найтингейл. – Ален Бауэр по-прежнему невозмутим. – Это не просто спасительница души – она убеждена в судебной ошибке. И здесь мы встречаемся с существенной категорией. К ней также относятся те женщины, которые хотят спасти приговоренных к смерти в США, потому что в глубине души они «знают», что те невиновны, ведь иногда это действительно так – известны случаи, когда некоторые были приговорены к смерти по сфабрикованным доказательствам или вообще без них! Скорее это даже синдром адвоката…

– …которая убеждает себя в их невиновности, а так это или нет – неважно?

– Да. Плюс большой талант к самообману.

– Мы удаляемся от истории любви и переходим скорее к судебному противостоянию, где любовь всего лишь один из элементов. И у меня такое впечатление, что речь в большей степени идет о потребности что-то исправить…

– Именно так. Исправить судебную ошибку, вытащить из тюрьмы невиновного. Конечно, лучше бы этот невиновный ни в чем не признавался…

И вот по ходу нашей беседы я начинаю постигать целый мир, одновременно очень далекий от меня и очень знакомый. То, о чем мне говорит Ален Бауэр, имеет отношение к банальным до трагичности человеческим побуждениям. Этакая современная греческая трагедия.

Прежде чем снова оставить криминолога наедине с его папками, я решила поделиться с ним одним открытием, поразившим меня при чтении статей.

– Во всех свидетельствах, которые я читала – вне зависимости от типа женщин, – повторяется одна и та же фраза, тянется своего рода красная нить, общая для всех, когда они говорят о мужчине, в которого влюблены: «Он не тот, кем кажется, вы не знаете его так хорошо, как я, он не такой, каким его описывают, мне говорили, что он чудовище, а он такой милый, внимательный… и т. д.».

– Да. А Адольф Гитлер был добряком! – с торжествующей улыбкой отвечает Ален Бауэр, наслаждаясь произведенным эффектом. И продолжает: – Вот они, чудеса человеческого разума, – сделать можно все, оправдать можно все, не ложью, так убеждением. Прекрасная штука любовь, – заключает он, глядя на меня, остолбеневшую.

Я улыбаюсь. Он беззлобно посмеивается надо мной и над моими выпученными глазами. И он прав. Мне внезапно кажется, что я в полной мере поняла смысл выражения «У любви есть свои причины, которые разум игнорирует».

Я ухожу, продолжая думать об образе из греческой трагедии. Ведь действительно, есть что-то в высшей степени трагическое во всех этих историях, у которых не может быть счастливого конца, – во всяком случае, на мой взгляд. В историях, где бурлят страсти, где смешаны кровь, слезы и самые крайние проявления чувств, от самых благородных до самых гнусных. Я уже предчувствую, что приближаюсь к главным действующим лицам трагедий, которые разыгрываются за высокими стенами, увитыми колючей проволокой.

Мне придется броситься в омут с головой, отправиться туда, где все происходит, – в глубины человеческой души. Пришло время заглянуть к психиатрам: логичное продолжение моего расследования.

Желание женщины

Сегодня понедельник. Солнце сияет вовсю, хотя еще только начало апреля. Я стою у небольшого здания в XII округе Парижа. Мне не терпится познакомиться с Большим Зет. Я звоню в дверь и прохожу в крошечную, немного выцветшую приемную. Я здесь одна. Время идет. Неважно. Как раз успею проглядеть вопросы…

Если и обращаться к психиатру, то к нему. Даниэль Загури – один из самых известных судебных экспертов. Он автор двух книг, которые привлекли мое внимание: «Мозг серийного убийцы»^[19] и «Обыкновенные монстры: Преступления обычных людей»^[20]. Вот уже 30 лет он выносит заключения по делам, попадающим на первые страницы судебной хроники. На протяжении 30 лет ему доверяют экспертизу преступников, совершивших самые громкие преступления. 5000 дел – это вам не какой-то рядовой психиатр! Дети-матереубийцы, матери-детоубийцы, убийцы-извращенцы, насильники, убивающие своих жертв, серийные убийцы и террористы не способны скрыть от него что-либо, а СМИ прозвали его «психиатром ужаса». В числе прочего, он выступал свидетелем в судах над Ги Жоржем, Патрисом Алегром, а также Мишелем Фурнире – отборными кровожадными психопатами.

Этот человек невероятно востребован. Я зубами выгрызала эту встречу. Пришлось задействовать подругу, которая с ним, чтобы донести сюжет моей книги и просьбу о беседе. Он не возражал против нашей встречи. Я послала ему сообщение длиной в целую главу, где объяснила свою задачу. Прошел день, два, три… ответа нет. На десятый день я не выдержала и отправила письмо еще раз. Еще через двое суток пришел лаконичный ответ: «Добрый день. Предлагаю встретиться в понедельник, в 9:30, в моем кабинете. Метро Пикпюс. С наилучшими пожеланиями». Я на седьмом небе от счастья. У меня было две недели, чтобы подготовить вопросы.

Наконец появляется Даниэль Загури, улыбается и решительно протягивает мне руку. Комната, где он принимает меня, небольшая. Письменный стол да два кресла друг против друга.