Неподвижность… несложное вроде бы дело, но вот беда: чем ближе подъезжал талос, тем трудней становилось ее сохранять. Голову талоса венчал шлем, блестящий бронзовый купол вместительней многих солидных склепов. Под шлемом, испепеляя все и вся злобным взглядом, сердито поблескивала личина великана-людоеда, сработанная из вороненой стали: широкий, приплюснутый нос; пара красных, навыкате, глаз; огромные, плоские, словно пластины сланца, скулы; полуоткрытая, хищно оскаленная пасть… Скорее всего, острые белые клыки, торчавшие над кроваво-алой нижней губой, предназначались попросту для красоты – вернее, для устрашения, но рядом с каждым из этих клыков поблескивал воронением тонкий ствол скорострелки.

Много ниже этой грозной головы, меж пары широченных черных ремней, без малейшего шума несших талоса вперед по коротко стриженной травке, темнело бронированное туловище не меньше грузового фургона в величину. И иглострел, и сабля, и, уж конечно, топорик – все это оружие разве что слегка оцарапало бы талосу полировку. В бою на собственной территории он мог оказать более чем достойное сопротивление целому взводу латной стражи во всеоружии. Оценив обстановку, Шелк тут же твердо решил не сталкиваться с этой громадой на ее собственной территории, а если удастся, не сталкиваться с нею вообще.

Приблизившись к белой полосе усыпанной крылокаменным щебнем дорожки, талос остановился, неторопливо завертел огромной устрашающей головой, осмотрел заднюю часть виллы, каждую из дворовых построек, скользнул взглядом вдоль дорожки и, наконец, пристально дважды оглядел весь обозримый участок стены. Уверенный, что его сердце остановилось навеки, Шелк замер от страха. Еще мгновение, и он, лишившись чувств, упадет со стены, а талос, подкатив к нему, несомненно, без жалости разорвет его на куски стальными ручищами шире, больше самых больших лопат… но, впрочем, это уже не важно: ведь он будет мертв, а мертвому все равно.

Долгое время Шелку казалось, что он замечен. Голова талоса надолго замерла без движения, тараща полные ярости глаза прямиком в его сторону, бронированная махина плавно, словно облако, неумолимо, словно горный обвал, заскользила к нему… Но вот путь талоса мало-помалу, так медленно, что поначалу Шелк запретил себе в это верить, отклонился влево, немигающий взгляд – тоже, и наконец Шелку удалось разглядеть в темноте, на фоне округлых бортов страшилища, изогнутые трапы, что позволяют десантникам-штурмовикам ехать в бой на его плоской спине.

Так он лежал без движения, пока талос не скрылся из виду за углом ближнего крыла виллы, а затем вновь переступил через шипы, освободил веревку с раздвоенным суком на конце и следом за ней спрыгнул вниз. Приземлился он, вспомнив уроки детства, по всем правилам, согнув колени и перекатившись вперед, однако удар подошвами о засохшую до каменной твердости землю оказался изрядно болезненным – настолько, что у распростершегося ничком Шелка перехватило дух.

Узкая решетчатая задняя калитка, к которой вела дорожка, усыпанная белым щебнем, оказалась утоплена в стену на порядочную глубину. Рядом с калиткой покачивалась сонетка звонка, а на звонок из дома вполне мог («А может, и нет», – машинально рассудил Шелк) выйти слуга-человек. Поддавшись безоглядному азарту, он дернул шнурок, приник к щели между прутьями шириною от силы в четыре пальца и устремил взгляд в сторону дома: ну-ка, кто явится открывать?

Над головой мрачно, зловеще зазвонил колокол. Сторожевые псы на звон не откликнулись. На миг Шелку показалось, будто в тени ветвистой вербы на полпути от стены к дому сверкнули чьи-то глаза, но отблеск угас слишком быстро, чтоб доверять ему, да и чьи же глаза (если это действительно были глаза) могли сверкать на высоте семи с лишним кубитов?

Между тем к калитке подкатил не кто иной, как давешний талос.

– Кто такой?! – проревел он и, распахнув калитку настежь, склонился вперед, направил на Шелка стволы скорострелок.

Шелк сдвинул широкополую соломенную шляпу пониже, к самым бровям.

– Некто с важным посланием для твоего хозяина, Крови, – объявил он. – Прочь с дороги.

С этими словами он поспешил шагнуть в проем калитки, чтоб ее сделалось невозможно захлопнуть, не зашибив его. Вдобавок он еще никогда не видел талоса вблизи, и, рассудив, что удовлетворение любопытства ничем страшным ему не грозит, потрогал скошенную пластину брони, заменявшую исполинской машине грудь. К немалому его удивлению, на ощупь броня оказалась разве что слегка теплой.

– Кто такой?! – вновь проревел талос.

– Тебе требуется мое имя или вверенная мне тессера? – уточнил Шелк. – У меня ведь имеется и то и другое.

Казалось, талос даже не шелохнулся, однако каким-то непостижимым образом придвинулся к Шелку вплотную – так близко, что коснулся нагрудной бронепластиной его риз.

– Осади назад!

Внезапно Шелк снова почувствовал себя ребенком, малышом против взрослого, горластого бесчувственного великана. В сказке, которую когда-то читала ему вслух мать, некий отважный, дерзкий мальчишка прошмыгнул между ног великана… и сейчас этот трюк тоже вполне мог получиться: бесшовные черные полосы, заменявшие талосу ноги, поднимали его стальное туловище как минимум на три кубита над травой.

Шелк облизнул пересохшие губы.

Сумеет ли он убежать от талоса? Если талосы так же быстры, как пневмоглиссеры, разумеется, нет… а впрочем, какая разница? Зачем талосу гоняться за беглецом, когда выстрелить вслед много проще?

Еще толчок в грудь, да такой, что Шелк покачнулся и едва устоял на ногах.

– Убирайся прочь!

– Ладно. Но сообщи Крови, что я приходил, – велел Шелк, рассудив, что о его появлении в любом случае будет доложено, а значит, неплохо бы сделать вид, будто ему этого и хочется. – Скажи, что у меня есть для него весточка.

– Кто ты такой?

– Ржавь, – шепнул Шелк. – Ну а теперь позволь наконец пройти.

Внезапно талос плавно, мягко откатился назад, и калитка с лязгом захлопнулась перед самым носом – вернее, в какой-то ладони от носа Шелка. Вполне вероятно, тессера – определенная вещица либо тайное слово, служащее пропуском для беспрепятственного входа на виллу, – у Крови имелась, но со «ржавью» Шелк, увы, промахнулся. Отойдя от калитки, он с некоторым удивлением обнаружил, что ноги его дрожат, подгибаются, будто ватные. Интересно, кто откликнется на звонок у главных ворот? Все тот же талос? Весьма вероятно, но отчего б не проверить, раз уж задняя калитка не подает ни малейших надежд?

Отправившись в изрядно далекий путь вдоль стены к главным воротам, Шелк сообразил, что Чистик (и, в порядке презумпции, любой из его собратьев по ремеслу) наверняка предпочел бы черный ход, а прозорливый хозяин, предвидя сие заранее, вполне мог усилить охрану именно с той стороны.

Минутой позже он упрекнул себя за мысли, будто Чистик не осмелился бы попытать счастья с парадным ходом: может, оно и верно, однако Чистик, в отличие от него, не испугался бы талоса до дрожи в коленках.

«Нет, – рассудил он, представив себе суровое, хмурое лицо Чистика – суженные глаза, оттопыренные уши, массивный, дурно выбритый подбородок, – Чистик, конечно, действовал бы с оглядкой, но без боязни».

Вдобавок Чистик, что еще более важно, твердо верил в расположение богов, в их великодушную заботу лично о нем, тогда как сам Шелк, лицо, облеченное духовным саном, мог лишь стараться уверовать во все это.

Покачав головой, он вынул из брючного кармана четки. Гладкость отполированных бусин, увесистая тяжесть пустотелого креста ободряли, внушали уверенность. Девять десяток, каждая из коих предназначена для восхваления, для вознесения молитв одному из главных божеств, плюс дополнительная, ничейная, так сказать, десятка, к которой подвешен пустотелый крест… Стоп, а ведь в каждом десятке (оттого-то он и десяток) также по десять бусин! Что, если некогда Девятеро были Десятью? Нет, прочь, прочь еретические мысли!

Вначале – крест.

– Тебе, о Всевеликий Пас…

В пустом крестообразном пространстве, как поведал Шелку один из наставников, таился секрет, тайна, намного превосходящая секреты съемных частей, при помощи коих Шелк забавлял самых маленьких из ребятишек, посещавших палестру, и (подобно любому авгуру) проверял, подтягивал священные контакты. К несчастью, наставник не счел уместным раскрыть ему, в чем состоит секрет, либо, вполне вероятно, не знал этого сам… а может, никакого секрета в полом кресте нет вовсе?

Отмахнувшись от несвоевременных воспоминаний, Шелк прекратил ощупывать загадочную прорезь в пустотелом кресте и истово прижал крест к груди.

– Тебе, о Всевеликий Пас, отдаю я бедное мое сердце и весь мой дух, весь разум и всю мою веру…

Мало-помалу трава поредела и вскоре исчезла вовсе, уступив место невысоким, крайне странным растениям наподобие многослойных зеленоватых зонтиков, казавшимся здоровыми, пышными, однако рассыпавшимися в прах, стоило Шелку коснуться их носком ботинка.

Парадный въезд в угодья Крови обнадеживал еще меньше, чем задняя калитка: здесь арку ворот венчал глаз в блестящем воронением металлическом ящике. Выходит, если позвонить здесь, кто-нибудь вроде Мускуса не только увидит его изнутри, но и, вне всяких сомнений, начнет допрашивать при помощи имеющегося в этом же ящике рта…

Минут пять, а то и больше, Шелк, сидя на кстати подвернувшемся валуне, растирая натруженные ноги, размышлял, стоит ли, представ перед надвратным глазом, подвергаться пристальному осмотру, а может быть, и допросу. Памятуя о том, что врун из него никудышный, он принялся было изобретать благовидный предлог для встречи с хозяином дома, но тотчас же приуныл: даже лучшие из его выдумок не выдерживали никакой критики. В итоге Шелк с явным облегчением признал идею бесперспективной. Если он и проникнет на виллу Крови, то только тайком.

Зашнуровав ботинки, он поднялся, прошел еще сотню шагов вдоль стены и снова забросил на стену, за частокол шипов, веревку с раздвоенным суком на конце.

Главное здание, как и рассказывал Чистик, оказалось двухэтажным, а в каждом из пристроенных к нему крыльев, судя по рядам окон, насчитывалось по три этажа, однако основное, изначальное строение почти не уступало им высотой. И главное здание, и крылья были сложены из того же гладкого светло-серого камня, что и стена, а высота их не оставляла ни малейших надежд забросить рогульку с веревкой на крышу. Таким образом, чтоб попасть внутрь, следовало отыскать незапертую дверь либо взломать одно из окон первого этажа – в точности как поступил Шелк с прочими мальчишками, забираясь в безлюдный дом, за пару лет до разлуки с матерью и отправки в схолу…

Невольно вздрогнув при этой мысли, Шелк обнаружил, что дальний конец правого крыла (строения наиболее удаленного от его прежней наблюдательной позиции) завершается довольно скромной пристройкой, увенчанной декоративными мерлонами, возвышавшимися над травой от силы на десять кубитов. Судя по величине многочисленных, тесно жавшихся одно к другому окон, внутри находилось что-то вроде оранжереи или зимнего сада, и Шелк, сделав в памяти зарубку на будущее, вновь принялся изучать окрестности.

Широкую травяную дорожку, изящно изгибаясь, тянувшуюся к колоннаде портика, украшавшего фасад виллы, окаймляли яркие цветочные клумбы. Напротив, в некотором отдалении от парадного входа, посреди чаши претенциозно роскошного фонтана, извивалась, белея фарфором, прекрасная Сцилла, струйками извергавшая воду и из женского рта, и из кончиков поднятых щупалец.