В качестве известного примера могу привести известное решение французской академии наук (XVIII век) – не рассматривать сообщения о вечном двигателе и о камнях, падающих с неба (метеоритах). Тогда, несмотря на сообщения и даже подписанные группами очевидцев протоколы, в Европе были выкинуты и безвозвратно утеряны многие коллекции метеоритов (как противоречащие «здравому смыслу»)^[34]. И эти феномены не рассматривались, пока не изменилось представление о положении Земли и Солнца (Земля – не центр известного пространства).

Как может обычный человек убедиться в существовании «других» миров? Еще в 16 веке Дж. Локк (англичанин) разделял сознание на рефлексируемую (познаваемую) часть и нерефлексируемую, допуская наличие непознаваемого (с помощью методов его времени). Но потом (вслед за Кантом) Фрейд, Адлер, Юнг и пр. завели нас в тупик – свели непознаваемую часть сознания только к бессознательному, то есть только к внутреннему миру. Пора бы философам вернуться хотя бы к Локку и признать пока (?) непознаваемость (с помощью современных методов) не только части внутреннего мира, но огромной (большей) части внешнего «объективного» мира.

Как это делать? Пока только практиками и упражнениями (вне теории), чувствовать себя «в потоке», не ограничивать его, но контролировать, наблюдением и переживанием (в измененных состояниях сознания (ИСС) тоже).

Уже писал в 2018 году в своем учебнике «Современная психология. Теория и методология» о мистических психологических знаниях: «Мистические психологические знания (о снах, состояниях сознания, проспекции (предсказания), суггестивных воздействиях и пр.) в истории человечества были и будут всегда, но постепенно часть из них исследуется и, соответственно, начинает считаться уже не мистическими, а научными знаниями. Например, сегодня нам уже многое известно о физиологических механизмах сновидения, гипнотического воздействия, уровнях антиципации (предвосхищения) и т. п.»^[35].

Основная масса трансцендентных знаний будет постигаться медленно, так как препятствием (методологическим барьером) служит общепринятая гносеологическая концепция, которая постепенно «размывается» под давлением фактов.

Из более привычных для многих феноменов (с которыми часто сталкиваюсь по профессиональной деятельности) могу привести синергетические эффекты расстановок (уже книги есть, сотни миллионов людей прошли и проходят сегодня расстановки) и консультативного соприсутствия (явление только описано, поэтому написал отдельно ниже^[36]).

Размышляя над идеями И. Канта о существовании априорных знаний и их эволюцией, давно пора сформулировать антитезис: не существует априорных знаний, они будут познаны и доказаны с развитием методов и разных видов материальности (с развитием созерцания по Канту).

Идея без идеи

Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что

Из народных сказок

07.07.2024

Объясняю (обычно, минут пять) студентам (магистратуры!) уже много лет о существенном и несущественном. Конечно, слова («существенное» и «несущественное») все слышали и предполагают примерно правильно. Но на конкретные вопросы отвечают сначала неуверенно. Наверное, потому что сейчас (2024 год) в магистратуре (департамента психологии НИУ ВШЭ) больше половины студентов не имеет начального психологического образования. Высшее у них есть многих направлений (юридическое, лесотехническое, авиационное, ИТ-шное и пр.), но, похоже, не у всех в программе высшего были «философия» и «методология».

Ставлю на парту обыкновенный учебный стул и спрашиваю: «Какие признаки стула являются существенными?»

– Зеленый цвет обивки?

– Нет, цвет обивки может быть любым. Стул останется стулом.

– Наличие обивки?

– Нет. Стул может быть пластиковым, железным, деревянным и пр.

– Четыре ножки?

– Нет. Стулья бывают трехногие, одноногие (музыкальные, компьютерные и пр.).

– Ножки, подпорка вообще?

– Да, без этого нет стула.

– Спинка?

– Да, без спинки будет не стул, а табуретка.

– Предмет мебели, предмет для сидения?

– Да. Существенными для предмета оказываются его свойства в практике нашей культуры, важные для нашей деятельности (еще пару минут говорю об этом и перехожу к вопросу об идее предмета).

– В чем идея «стула»?

– В совокупности существенных свойств? В удобстве сидения для человека?

– Можете перечислить?

(Люди с высшим образованием легко перечисляют многие существенные свойства).

– При первом восприятии (первой встрече) можете узнать стул?

– Легко. Мы же знаем существенные свойства.

– То есть идея (знание) о стуле у Вас есть еще до встречи с предметом?

– …Да.

– А можете рассказать о стуле без его идеи?

– …Это невозможно.

– А о любом другом предмете?

– …Это невозможно. По И. Канту точно нет.

– А описание предмета без заранее знаемой идее о нем. А сможете ли хотя бы увидеть «вещь в себе» по Канту?

…Не знаем.

Что рассказывает ребенок без идеи о предмете?

07.07.1986

Eще в 1986 году, работая над кандидатской диссертацией^[37], заметил, что Л.С Выготский, исследуя процесс образования значений, исследовал детей на довольно развитой стадии речевого развития^[38] и сам имел идею значения предмета, как совокупности внешне видимых и словесно названных признаков предмета. То есть речи о «вещи в себе» в его исследованиях не стояло. Наоборот, он прямо говорил ребенку о предметах как об игрушках неизвестного народа и давал задание выбирать их, ориентируясь на совокупность внешне видимых признаков (например, высокий, круглый, синий и пр.).

Я подумал, что в реальной жизни признаки редко задаются маленькому ребенку воспитателем (или экспериментатором) и, вообще, вычленяются не по внешнему виду, а по применимости (функциональности) в деятельности. Тогда (1986 год) говорить на факультете психологии МГУ, что Выготский был неправ, было бы святотатством. Поэтому я просто, не обсуждая работу Л.С. Выготского «Мышление и речь», доказал эмпирически свою версию развития значения (думаю, моя кандидатская диссертация до сих пор доступна на сайте ВАК^[39]). Но сейчас речь не об этом, а о разнице описания «чего-то» неизвестного ребенком или потом известного предмета взрослым.

Я брал черный торцевой ключ (это был непривычный предмет, тогда мебель и пр. еще собирали обычными шурупами и отверткой) и просил описывать:

А) взрослых два раза, при неправильном применении и после правильного;

Б) детей всего один раз, отвечая на вопрос «Что это?».

Дети и взрослые описывали внешние признаки, но по-разному:

А) Многие взрослые сразу предполагали, что это какой-то инструмент (предмет человеческой практики, деятельности). Описывали его внешние свойства (железный, черный, граненый, легкий и пр.). При неправильно данной инструкции (для вдавливания кнопок) описывали его деятельностные свойства: неудобный, металлоломный, глупый. При правильно данной инструкции (торцевой ключ) и пятиминутном использовании: полезный, умный, удобный и пр.

Б) Дети (5 лет и старше, чтобы могли рассказывать словами) описывали только внешние свойства: легкий, граненый, черный, железный, холодный и пр.

Таким образом, при познании неизвестного предмета мы выделяем два ряда признаков: а) чувственные; б) деятельностные (чем взрослее человек, тем больше называется именно деятельностных признаков). Это естественно: ни одни взрослый не описывает, например, молоток как нечто с одного конца тяжелое, серое, железное, холодное, с другого конца как желто-коричневое (рукоять), легкое, теплое и пр. Он(а), обычно, сразу говорит, что это молоток и описывает его деятельностные свойства (удобный, специальный и пр.). То есть мы познаем неизвестные нам предметы: а) через органы чувств (чувственные свойства); и б) через нашу культурную практику (деятельностные свойства). Причем деятельностные (внечувственные) свойства (например, авторучка удобная-неудобная) с помощью чувств не познаются (только неточно, предварительно, и то благодаря имеющемуся у нас опыту практики).

Как же мы будем описывать предметы, для описания которых у нас нет опыта практики или чувствования?

Никак. Мы их, скорее всего, просто не увидим.

Еще один пример: ниндзя из мифологического средневековья должен пробраться в замок, под стенами которого ходят дежурные самураи. Он может забраться на стену, но медленно. Пока самурай пройдет туда-обратно, он успеет пролезть только чуть больше половины стены. Что делать? Маскироваться под что-то неизвестное, невоспринимаемое или неправильно воспринимаемое зрением, под темноту стены.

На спине у ниндзя непонятной (мне рассказывали, зигзагообразной) формы плащ на каркасе из веток, полностью закрывающий его человеческую фигуру. Когда самурай вдруг увидит пятно темноты на стене, он и видит пятно темноты, никак не ассоциирующееся ни с человеком, ни вообще с чем-то кроме пятна темноты «вещь в себе». И спокойно, не обращая внимания, проходит мимо.

Метафизика^[40]

08.07.2024

Естественно, часть студентов спрашивает: «А как же, например, понятия „свобода воли“ (обсуждали на семинарах), „душа“, „Дух“ и им подобные?»

Здесь сложнее. Стул нам дан в чувственном восприятии. И это «явление». Есть идея стула или нет, но что-то (материальное) может быть чувственно воспринято, независимо от культурного понятия. А «свобода воли» для нас только идея, иногда оформленная (чаще неправильно) как понятие. Для классической науки – ненаучное.

– В каком смысле ненаучное?

– Правильность или неправильность идеи «свободы воли» научно доказать нельзя. Такие понятия называются метафизическими.

– Но есть же, наверное, в учебнике философии?

– Правильность как соответствие формулировке в учебнике оценить можно. Но правильность самой формулировки, увы… По Канту мы не можем полностью познать даже стул с его многими физически проявленными признаками. А уж метафизические понятия…^[41]

Будучи современным преподавателем «Методологии психологии», я бы поставил вопрос об использовании для познания совокупности (синтеза) методов рассудка и чувства и других методов (интуиции, инстинктов и пр.). На этот вопрос пока нет ответа.

– Можем ли мы пока просто глубже, полнее познавать метафизические явления?

– Этот вопрос закономерен в современную эпоху рационализма. Особенно в свете сегодня признанного ответа об абсолютной истине: она (как, например, математический предел) недостижима, но к ней возможно двигаться все ближе.

Байка о средневековых схоластах

07.08.2024

Два ученых-схоласта, сидя в саду в беседке, спорят о том, есть ли у крота глаза? Один говорит, что крот живет под землей, в темноте, глазами не пользуется, поэтому глаз у него нет. Другой – что крот устроен как все другие животные (млекопитающие), и глаза у него есть, как и у всех.

Работающий рядом крестьянин-садовник предлагает: «Господа, давайте я сейчас поймаю и принесу крота. И Вы посмотрите, есть ли у него глаза». Схоласты начинают смеяться, потому что просто посмотреть (эмпирически) – не считалось тогда методом установления научной истины. Методом считалось или рациональное рассуждение, или ссылка на соответствующий канонизированный текст (например, текст Аристотеля).

Нам, современникам, воспитанным на сочетании рационального (рассуждать) и эмпирического (например, посмотреть и убедиться) методов, представления схоластов кажутся сегодня очевидно неправильными, но схоласты именно так и понимали научность.