Женщина, голод (страница 8)
Еще какое-то время я сижу на табуретке в кассе. Моргаю. Смотрю на куклу на коленях. Мне стыдно, что она меня видит в таком состоянии. Смущенной. Не способной постоять за себя. Слабой и маленькой. Я кладу билеты на место, встаю, поднимаю с пола рюкзак, в процессе ударившись головой о сцену, и открываю дверцу. Выхожу из кассы и как раз собираюсь вернуть куклу туда, где ее нашла, когда мои руки будто действуют сами, словно я их совсем не контролирую. Не знаю, какая половина руководит мной сейчас: человек или демон, – но мои руки расстегивают рюкзак и аккуратно кладут куклу внутрь, головой вниз. Приходится немножко подвернуть ее платье, чтобы она влезла и рюкзак закрылся.
«Черт возьми, зачем я это делаю?» – говорю я сама себе.
«Все хорошо, все хорошо, – отвечает голос в моей голове. – Никто тут не заметит ее пропажу. Возьми ее только на сегодня. Потом сможешь вернуть».
«Меня уволят, если узнают», – думаю я.
«Тебя не могут уволить со стажировки. И они никогда не узнают».
Я смотрю по сторонам. Были ли свидетели? Рядом с работами Уолтера Поттера стоит мужчина – хмурясь, он смотрит через стекло на крольчат в школе, – но не сомневаюсь, он не заметил моего присутствия, как и большинство людей сегодня. Проверяю это соображение, уходя с рюкзаком на спине и куклой внутри него.
– Пока, – громко говорю я, и мужчина не отвечает.
3
Я хочу быть хорошей. Думаю, многие, начиная взрослую жизнь, понимают про себя то же самое. Люди видят, что кому-то дано меньше, чем им, и понимают: главное, чего им хочется в жизни, – быть не только богатыми или успешными, но и хорошими. Но мне кажется, решение мамы не пить человеческую кровь (и меня воспитать так же) исходило вовсе не из желания быть хорошей. Оно всегда было следствием нехватки самоуважения. Она всегда говорила, что ничего не заслуживает: не заслуживает утолить голод, попробовать кровь животного благороднее свиньи, например, лошади, хотя бы коровы; не заслуживает счастья; не заслуживает и меня, и я в свою очередь не заслуживаю лошади, или коровы, или счастья, ведь во мне есть то, что она передала от своего тела моему.
– Мы не должны давать дьяволу больше того, чего достаточно для выживания, – однажды сказала она. – А это и есть демон в нас. Мы едим, только чтобы поддерживать жизнь в человеке.
Отказать в пище человеческой стороне значило обречь ее на смерть, и это был бы больший грех, чем продолжение нашего существования. Но я хочу быть хорошей. Не знаю точно, откуда происходит это желание, – возможно, от папы, чья жизнь и личность наверняка оставили след где-то внутри меня.
На моей руке кукла, которую я вчера забрала с собой. Знаю, это было нехорошо. Но теперь, когда она со мной в студии, мне спокойнее и приятнее здесь. Не так одиноко. Вчера вечером я попыталась найти про нее информацию в Интернете, на случай, если это ценная вещь или работа знаменитого художника, – тогда, наверное, мне бы пришлось ее вернуть. Но было сложно понять, как составить запрос. Я попробовала «кукла женщины с темной деревянной головой» и получила почти двадцать миллионов результатов. Попробовала и поиск по изображению, но технологии еще недостаточно развиты, похоже, – найденные куклы выглядели совсем не так: большинство были куклами-мужчинами из светлой сосны или имели простые пластиковые головы, как у короля, королевы и дьявола в галерее. Где-то ранним утром я отказалась от дальнейших поисков, включила серию «Баффи», надела куклу на руку, уложила к себе на живот и уснула – под пристальным взглядом глазок-бусинок.
Проснувшись, беру телефон. Три пропущенных. В моих контактах нет такого номера, звонили не с мобильного, и нет возможности спросить, кто это, в СМС, как предпочла бы. Придется поговорить. Я жму на «перезвонить», лежа на полу – все еще с куклой на руке.
– Алло, это «Розовый сад», как я могу вам помочь? – спрашивает женский голос.
– Э-э-э…
Я сажусь. Это не так-то просто сделать с телефоном, воткнутым в розетку. Снимаю с руки куклу. Кладу на пол себе за спину, будто человек на другом конце линии может ее увидеть.
– Алло? – повторяет женщина.
– Здравствуйте, извините. – Я нахожу удобное положение, при котором провод от зарядки не давит на шею. – Кажется, мне с утра звонил врач моей мамы. Она живет у вас.
– Понятно. Как зовут врача, который наблюдает за вашей мамой?
– Доктор Керр.
– Проверю, свободен ли он, подождите, пожалуйста, на линии, – говорит женщина, и вместо ее голоса из трубки раздается кавер поп-песни двухлетней давности.
Я включаю громкую связь и пристраиваю телефон балансировать поверх вилки. Ложусь. Бетон очень холодный. Перекатываюсь по полу, как сосиска, до середины комнаты, потом качусь обратно. Тема мелодии сменяется – я снова перекатываюсь и ложусь на спину. Вытягиваю руку вверх, балансируя ее так, чтобы не надо было тратить энергию, сохраняя такое положение. Обычно, когда мне надо чего-то подождать, я утыкаюсь в телефон, но сейчас он в другом конце комнаты, а мне удобно тут, и этот вариант исключен. Странным образом это будто освобождает меня. Я смотрю на вены на руке: интересно, сколько в моем теле осталось крови? Наверное, не очень много, хотя вены все еще зеленые, как побеги растений. Я несколько раз бьюсь головой о бетон, пока в затылке не возникает легкая боль, которая приглушает ту, что уже присутствует внутри головы. Представляю, как выгляжу со стороны, и смеюсь.
– Алло, Лидия? – раздается голос из трубки.
Я бросаюсь к телефону.
– Алло, – отвечаю я, поднося его к уху и одновременно пытаясь отключить громкую связь.
– Привет, Лидия, – говорит доктор Керр. – Утром звонил вам несколько раз. Это по-прежнему самый удобный номер для связи с вами?
– Да, простите… Я была…
Доктор Керр перебивает:
– Окей, спасибо, Лидия. Отмечу это. Так вот… – Секунда тишины, и он продолжает: – Ваша мама…
Не сразу понимаю – он ждет знака, что я слушаю.
– Да, моя мама?..
– Боюсь, у нее есть небольшие трудности с адаптацией к жизни здесь. – Тон голоса доктора Керра изменился. Теперь он говорит очень мягко.