И я сразу почувствовал себя мерзавцем. Захлебнувшимся от счастья мерзавцем, мерзость из которого уносит откатывающейся волной. Слепцом уж точно. Маринка у нас работает уже семь лет. Больше, чем Петька. Пришла шестнадцатилетней сразу после школы. ФСБ за руку ее привел. Заочно закончила радиотехнический. Трудяга. Отличница! Гермиона Грейнджер, блин! Я ее поначалу вообще, как ребенка воспринимал. И вот что из нее получилось. А что получилось из меня? Идиот! Без вариантов…

Глава десятая. Пакость

Я позвонил маме и сказал, что заберу машину, но домой заходить не буду. Попросил вынести ключи. Из такси я вылез примерно в четыре часа дня. Радуясь весне и близкому лету, во дворе играли дети. Казалось, что жизнь идет своим чередом. Я закрыл глаза ≡ ≡ ≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡, ≡≡≡ ≡≡≡ ≡ ≡≡≡≡ ≡≡≡≡, ≡ ≡≡≡ ≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡. ≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡. ≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡ ≡≡ ≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡≡. А ведь не так уж далеко отсюда именно так и происходит. И уже довольно долго.

Мама появилась через минуту. Она тащила большую картонную коробку.

– Мама! – метнулся я к ней. – Мне нужны были только ключи!

– Тебе только ключи, а кому-то и еще кое-что, – хмыкнула мама. – Или кое-кто!

Я открыл коробку. Кто-то другой мог бы сказать, что она почти пуста, разве что дно ее занято подушкой, еще одна маленькая подушка лежит рядом, и все это сверху накрыто шерстяным платком, пакетом с пирогами и пластиковой бутылкой вишневого сока, но я-то видел, что на всем этом великолепии вальяжно разлегся мой приятель Фемистокл.

– Вот, – развела руками мама. – Позвонила Иринка, сказала, что ты не против. Я, конечно, погрустила немного, но он же не собака, он сам выбирает, где ему жить.

– Сам выбираю, – пробубнил с набитым ртом Фемистокл. – Хотя и грущу.

– И там нормальный дом, – смахнула слезу мама. – Опять же защита нужна. Я даже дала ему поговорить по телефону с Иринкой. Они уже все обсудили. Я его буду навещать. И ты тоже должен будешь туда заглядывать.

– Обязательно, – пообещал я, беря у мамы ключи и открывая левую дверь нашей видавшей виды голубой Короллы-Универсал. – Только сегодня я уже туда вряд ли попаду.

– А ничего страшного, – замахала руками мама. – Он пока с тобой покатается.

Мы обнялись, и я коротко пересказал ей наше путешествие к Ане Рождественской. Это ее и обрадовало, и насторожило. Что-то такое появилось у нее в лице, что я счел излишним родительским беспокойством. Напоследок я пообещал ей быть осторожным, мама наклонилась над коробкой и чмокнула Фемистокла в затылок, обняла меня и поцеловала в щеку, а после этого махала нам рукой, пока я не отъехал.

– Хорошая она у тебя, – вздохнул домовой, высовываясь из коробки, вытирая губы и закручивая бутылку с соком. – А Иринка хорошая?

– Очень, – ответил я, выруливая в центр. – Не хуже моей мамы. Конечно, для меня мама лучше всех, но для тебя будет не хуже. Если что, она видит всех насквозь.

– А мне чего волноваться? – распахнул рубаху и показал волосатую грудь Фемистокл. – Вот он я. Весь на виду. Как мне ее лучше называть? Иринка? Или Ира? Или Ирина Ивановна? Мама твоя наказала спросить у нее самой.

– Можешь не спрашивать, – усмехнулся я. – Все близкие называют ее Мамыра. А ты будешь одним из самых близких. У нее еще дочь есть. Ее Мамыра Шурой зовет. Хорошая девушка. Только ей нравится, когда ее называют Сашей. Она, кстати, тоже глазастая. Думаю, невидимость тебе там не грозит.

– Да уж забыл я, что такое невидимость, – фыркнул Фемистокл. – Мама твоя глазастая. Ты еще глазастей. Чего уж там. Теперь главное, ничего не перепутать. Мамыра и Саша. Мамыра и Саша. Мамыра и Саша. Слушай…

Фемистокл вытянул шею, стал приглядываться к проезжающим машинам, к высоткам.

– Ты меня сильно не отвлекай, – попросил я, крепко держась за руль. – Я, конечно, Москву как свои пять пальцев, но водительской практики у меня немного. А из-за руля все немного по-другому выглядит.

– Я о важном спросить хотел, – проскрипел Фемистокл. – Почему меня не видят? Ну, большинство людей? Таких как я? И почему я вижу всё или почти всё?

– Ты знаешь, что такое радио? – спросил я.

– Мама твоя включала, – оживился Фемистокл. – Забавная штука.

– Все, что мы видим – это свет, – попытался я изобразить Вовкиного отца, читающего лекцию. – Свет – это волны. Так называется. Не в блюдечке, когда ты на чай дуешь, а в воздухе. Они есть видимые и есть… невидимые. Радио – невидимые. Смотри.

Я включил радио и крутанул ручку настройки. Одна станция, другая, третья, между ними шипенье.

– Видишь, они все у меня в приемнике, но все по отдельности, не смешиваются. Так и мы с вами. Мы по отдельности. Как разные станции в одном приемнике. Просто наши миры совпадают в чем-то. Рельеф там, полости, иногда здания, если они давно стоят. А ваш народ юркий. Может жить и там, и там. Но здесь он невидим для большинства людей, потому что как раз в этом мы не совпадаем.

Я снова крутанул ручку приемника.

– Понимаешь? Кто-то может видеть невидимое. Ну, слушать сразу две станции. Это просто способность.

– Так же с ума можно сойти? – нахмурился Фемистокл.

– Случалось, – кивнул я. – У нас… был такой сотрудник, Марк. Он рассказывал, что некоторые лишались рассудка. Но я не должен. Хотя такая способность у меня есть. Не в смысле сойти с ума, а в смысле видеть.

– А у меня? – расширил глаза Фемистокл.

– Ну, я не знаю, – засмеялся я. – Может, тебе прогуляться надо в твой мир, а может, ты сразу два мира глазами плюсуешь. В любом случае, это не болезнь и не недостаток. Просто такое у тебя устройство.

Домовой примолк на время, а я рулил и думал, что воскресенье получилось какое-то слишком уж длинное. Как будто целая жизнь в него вместилась. И еще не вечер, хотя вечер уже близко.

– Послушай, – пробормотал Фемистокл, рассматривая следующий пирожок. – А среди людей есть плохие?

– Полно, – ответил я. – Воры, убийцы, лжецы, негодяи, насильники и так далее. Ну, не каждый второй, но достаточно.

– И как вы их называете? – спросил домовой.

– Так и называем, – пожал я плечами. – Преступниками. Хотя, это только по решению суда, если уж как положено. А так… Мерзавцами. Много названий. Но понимаешь, по сути, они все тоже люди.

– Странно, – задумался Фемистокл. – Вот из нас ведь не все плохие? А вы нас всех скопом причисляете к пакости.

– Подожди, – мне отчего-то стало неловко. – Но я же тебя не причисляю к пакости?

– Это плохая отговорка, – заметил домовой. – Мама твоя как раз об этом сказала соседу, когда он к ней заходил за молоком. У них там ребенок, а они купить не успели. Или вроде как денег нет. Не знаю, они там наверху ругаются постоянно. И у них с твоей мамой у двери какой-то разговор образовался. И он ей начал, что мол какая ты Макина? У тебя на лице написано, что ты еврейка. Или муж твой был еврей. Посмотри на сына своего! Я ничего против не имею, но почему Макина? А мама твоя ему так спокойно-спокойно – Да хоть Иванова! Что же это получается, соседушка, Илья Сергеевич, ты, оказывается, антисемит?

– А он? – напрягся я.

– А он вдруг извиняться начал, – хмыкнул Фемистокл. – Не знаю, почему. Думаю, что у твоей мамы силушка есть. В глазах или еще как. Может, она пальцами щелкнула. Так он сказал, что нет. Что не антисемит. Что у него даже на работе в ЖЭКе техник, который еврей, друг.

– А мама? – спросил я.

– У тебя замечательная мама, – вздохнул домовой. – Она дала ему молоко и закрыла дверь. Сначала, правда, сказала про отговорку. А потом мне повторила, что это плохая отговорка. Ну, что у меня даже друг есть еврей. В твоем случае, это тоже не очень. Что ты меня не причисляешь к пакости. Исключение делаешь.

– Прости, – замотал я головой. – Как-то не задумывался. И как же вас надо называть?

– Не знаю, – зевнул Фемистокл. – Мы как-то и без названия обходимся. Вот звери в лесу? Думаешь, названия какие используют? Мы, конечно, не звери, и в лесу я не был еще, но все-таки? Или я еще молод, не все знаю.

– Тайный народ подойдет? – спросил я.

– А что? – оживился домовой. – Мне нравится. Но это если скопом. А если по одному?

– Я подумаю, – пообещал я. – А еще что тебе мама сказала?

– Сказала, что всегда разговаривать нужно, – снова зевнул Фемистокл. – Разговор лучше, чем война. Но, если, к примеру, тебя жидовкой обозвали, нужно сразу бить в пятак.

– Куда? – удивился я.

– Я тоже переспросил, – признался домовой и нажал пальцем на свой нос-картошкой. – Оказывается, пятак – это здесь.

На мгновение я представил, что у меня появляется семья, дети, для мамы, значит, внуки, и в какой-то момент она начинает заниматься их воспитанием. Наряду с родителями, конечно. Нет, если серьезно, все это довольно неожиданно, но с точки зрения педагогики, кажется, верно. Во всяком случае, я бы с таким подходом согласился.

***

До Ростокинского проезда я добрался уже в темноте. Все-таки даже воскресный вечер не баловал меня свободными трассами, да и навигатора у меня не было. Можно было бы оживить его на андроиде, но не люблю я маленькие экраны. Краем глаза я посмотрел у Толика навигатор в Пежо, вот это дело – панорама, улицы, пробки, красота, не езда, а сплошное удовольствие. Еще и попискивает в нужных местах. Так и будет, сначала гаишники, потом видеокамеры, а чуть позже БПЛА с радарами и штрафными талонами. А может, и с прикрепленным боезапасом. Превысил скорость, начинай петлять по дороге, а то присадит фугасным.

По дороге я прикупил большой пакет сушек, две пачки чая и кусковой сахар, но не рафинад. Пришлось порыскать, но написал в чат, Маринка для меня нашла. Ну и, конечно, коньяку. Не самого дорогого, но приличного. Когда-то мой будущий собеседник обожал «Слынчев бряг». Где его теперь взять? Я ехал к Венику.

– Кто такой Веник? – спросил Фемистокл, который успел и выспаться, и поковырять в носу, и спеть, как оказалось, свою любимую песню «О сколько их упало в эту бездну», и подивиться ночной Москве, обратившейся в монпансье веселых огней.

– Кто-то вроде тебя, – пожал я плечами. – Выходец из тайного народа. Назвал бы тайником, но у этого слова другая коннотация. Или дефиниция.

Блин, в машине явно не хватало Вовки.

– А Коннотация это кто? – спросил Фемистокл. – И Дефиниция?

– Забей, – отмахнулся я. – Этих девушек я зря упомянул. Их там сегодня не будет. Только Веник. И это не сокращение от Вениамина или Венедикта. Веником назвали сразу, как пригрелся. Он бывший банник. В бане вениками парятся. Сейчас уже Веник стар стал, да и последняя его баня… Короче, новые времена, был наезд, баню подожгли, и Веник остался без дома. Ну и я ему посодействовал. Местечко так себе, но ему нравится.

Я развернулся на трамвайном треугольнике, проехал еще немного по Ростокинскому и остановился возле трансформаторной будки.

– Мать твою… – поморщился Фемистокл, разглядывая табличку на будке. – «15А. строение 1».

– Ничего-ничего, – приободрил я домовенка. – Внутри там очень даже неплохо. Для домового, конечно. Если на нашем уровне, не очень, признаюсь. Но он редко высовывается.

На стук в синюю дверь никто не ответил. Тогда я присел, припал ртом к замочной скважине и отчетливо сказал:

– Веник! Свои! С гостинцами!

Замок заскрежетал почти сразу. Когда дверь открылась, за ней обнаружился седой и удивительно лохматый домовой ростом мне примерно по колено. Он был обут в стоптанные валенки, ватные штаны и телогрейку с обрезанными рукавами. На шее у него болтались наушники, на груди висел плеер. Из наушников едва слышно долетал «Сплин» – «Шел чудак, раскаленному солнцу подставив нагретый чердак». В руке Веник держал керосиновую лампу.

– Что же это ты с керосином? – удивился я. – Сидишь, можно сказать, на электричестве и жжешь горючку?

– Привычка, – хмыкнул Веник, убавляя звук и погружая руку в седые кудри, с которыми он был похож на переросший репей. – Давно не заглядывал, Коля.

– Оказии не было, дорогой, – показал я ему пакет с сушками. – А теперь и надобность образовалась.