– Чего ж меня-то? – удивился Захар. – Пусти. Погляжу только… Ой, дяденька! – крикнул он, выглянув. – Да их тут цельное войско! Шапки-то высоченные какие! И с ружьями все. Ох, а один-то – саблей машет, а рыла-то вовсе нет. Черно под шапкой.

– Упредить их надо! – крикнул Аким. – Солдаты ведь тут. Не пустят их. Попытай, Захарка, крикни им, чтоб кругом ехали. Там ворота отпёрты.

Захар высунулся в окошко, сколько позволяла рогатка.

– Дяденьки, к пруду ступайте! Там отпёрто! – крикнул он и, тут же пригнув голову, кубарем скатился с пушки.

– Ой, стрелять хотят! – закричал он.

В ту же минуту раздалось несколько выстрелов, и пули, просвистев в окошко, ударились в потолок башни. Но сразу же выстрелы оборвались, удары в ворота тоже. Зычный голос прокричал команду, и вслед за тем раздался дружный топот.

Аким схватил Захара за плечо.

– Послушали, стало быть. Бежим и мы – И он потащил Захара к лестнице.

А внизу все уже переменилось. У ворот пусто стало. Одни солдаты стояли кучкой всё там же. Капрал топтался на месте, поглядывая на ворота, за которыми все затихло. Что тут делать, он и подумать не мог.

Визг и крики неслись теперь со стороны рабочего поселка.

Аким с Захаром бросились туда.

Там хозяйничали башкирцы. Одни держали лошадей, а другие, должно быть, разбежались по избам. Слышен был бабий визг, возня. Из некоторых изб выскакивали башкирцы, скаля зубы и волоча за собой какие-то пожитки. Рабочие наскакивали на них, дрались, бабы с визгом и руганью цеплялись за свое добро.

Захар бросился было туда.

– Дяденька Аким, нас тоже пограбят! – крикнул он.

Но Аким махнул рукой и побежал дальше, к площади.

Первый раз за весь день сплошной белый покров, затянувший все небо, разорвался, выглянуло солнце, и сразу светло стало на огромной опустевшей площади.

Не успели Аким с Захаром перебежать мостик, как с другого конца завода, от плотины, на площадь проскакал новый отряд. Вот это так войско! Захар даже рот разинул. Впереди один скачет высоченный и саблей машет. Сабля так и сверкает на солнце! А за ним рядами казаки с ружьями, в высоких шапках. Ружья сверкают, сами веселые, смеются. Лошади статные. Вот бы на этакой поскакать! А у того, что впереди, под шапкой блестит что-то, не разглядеть что.

– Дяденька! – крикнул Захар Акиму. – Гляди, гляди, впереди, вон тот! Чего это у него блестит-то под шапкой? Рыла-то вовсе нет!

Но Аким не успел ответить. В одну минуту площадь снова ожила. Со всех сторон сбегались рабочие, башкирцы. Бродяга на деревяшке тоже ковылял навстречу полковнику. Два казака и башкирец волокли за ним кого-то в изорванном камзоле, с голой головой. Тащат его, а он и ногами не передвигает, точно мешок по земле волочится.

– Ой, дяденька! – крикнул Захар. – Кого ж это башкирец с казаками тащат?

– Не видишь? – ответил Аким. – Управитель наш.

– А волосья где ж? Выдрали, что ли?

– То не волосья. То у него надето было. Парик называется. Молчи ты. Слушай. Казак в сетке, закрывавшей все лицо до самого рта, махнул саблей и крикнул зычным голосом:

– Ребята! Петр Федорович, третий император, прислал меня на свой Воскресенский горный завод. Я полковник его, по прозвищу…

Вдруг грянуло несколько выстрелов. Один из казаков, скакавший в конец площади к мостику, упал с лошади.

– А! Так вы так – заревел казак в сетке. – Весь ваш завод разорю! Стреляй, ребята! Рабочие бросились врассыпную. Одни падали на землю, другие кричали:

– Не мы то! Мы радостью рады! Солдаты то стреляют!

Казаки помчались на выстрелы. С разных концов завода неслись башкирцы, натягивая луки.

Раздалось еще несколько выстрелов, и сразу все стихло.

Казаки, сгибаясь с седел, волокли за шиворот, за жидкие косички перепуганных, трясущихся солдат. Капрала, велевшего стрелять, пристрелили, остальные сами побросали ружья.

– Стрелять, сволочи! – закричал на них казак в сетке. – На меня, на государева полковника, руку подняли! Головы посрубаем!

Солдаты падали на колени.

– Помилосердствуй! – кричали они. – Приказано нам! Сглупу мы! Мы батюшке-царю!

– Ладно, – сказал полковник. – Заприте их покуда в амбар какой. А вы, работные люди, не бойтесь ничего.

Рабочие уже опять сбегались на площадь.

– Слушайте меня, я царский полковник, по прозванью Хлопуша. Батюшка-царь, третий император, волю вам прислал, коли вы ему верой и правдой служить будете.

– Будем служить!.. Только дай волю нам! До капли крови!.. Головами!. – кричали рабочие.

Они со всех сторон обступили всадника.

Вороной конь под ним горячился, перебирал передними ногами, попрашивая повод. Но Хлопуша крепко держал его жилистой, волосатой рукой.

Аким выскочил вперед.

– Мы за волю голову сложим! – крикнул он во весь голос.

Он хотел еще что-то сказать, но тут управитель рванулся из рук державших его башкирцев и крикнул Хлопуше:

– Слушай, ты! За меня хозяин большой выкуп даст. Вели отпустить меня. Я главный управитель… За меня ответите!

Хлопуша повернулся к толпе.

– Эй, ребята! – крикнул он. – Каков до вас был управитель? Хорошо платил? Жалел вас?

– Как волк овцу, – рассмеялся бродяга.

– Всех бы перепорол, кабы ты не пришел, – подхватил кто-то.

Из толпы кричали:

– Кнутобойца! Пес! К чорту на рoгa его!

– Чего на него глядеть! Голову с плеч и вся недолга!

– Тихо вы! Сам знаю, чего делать – отозвался Хлопуша. Он на минуту задумался, оглядывая жалкую, ободранную фигуру управителя.

– Ну, а ты чего скажешь? – спросил он управителя с усмешкой. – Будешь служить верой-правдой батюшке-царю Петру Федоровичу, коли на заводе тебя оставлю?

– Петр Федорович помер, – пробормотал управитель негромко. Но на притихшей площади все его услышали. – Царица у нас…

– А Ты вот как заговорил! – бешено гаркнул Хлопуша, не давая ему докончить. – Рубите ему голову, коли так, царицыному наймиту! То же и царице твоей будет!

Двое казаков быстро спешились, отволокли немного управителя и бросили его на землю. Один держал ему руки, другой вытаскивал саблю. Но в эту минуту из-за его спины выскочил башкирец, махавший кривой саблей, и в один миг отсек голову управителю.

– Ловко! – крикнул Хлопуша. – Другой раз не копайся, – сказал он со смехом опешившему казаку.

Кучка рабочих уже волокла к Хлопуше Ковригина.

Окровавленные повязки мотались вокруг его головы. Рыжие волосы торчали дыбом. Он изо всех сил отбивался и хрипло орал.

Рабочие еле отыскали его под обломками помоста. Он сидел там на корточках, весь дрожа, замотавшись с головой в сукно.

– Самый злодей! – кричали рабочие Хлопуше. – Весь завод перепороть сулился! Двоих живьем сжег вчерашний день! За него нынче и драли!

– Вздернуть его, коли так! – решил Хлопуша.

– Не уйдешь, пес! – кричали рабочие. – Бей его, ребята! Вали!

Его вмиг повалили на землю и с остервенением набросились на него, мешая друг другу. Всякому хотелось самому пнуть его ногой, рвануть за волосы, плюнуть в лицо. Один рабочий подобрал валявшееся на земле ружье и тыкал в лежащего штыком… Визг Ковригина заглушался яростными криками освирепевшей толпы; наконец он совсем затих, и рабочие стали расступаться. На земле валялась куча окровавленных лохмотьев.

Из какого-то амбара двое рабочих тащили неистово кричавшего Власова.

– Смилуйтесь! Не своей я волей! – вопил он. Белесые глазки его налились кровью, торчащие уши горели. – Помилосердствуйте! Я батюшке-царю верой-правдой! Братцы! Разве я кого?

– И то, – послышалось в толпе. – Не самый злодей. Не всё в рыло.

– Не в рыло, так по уху! – кричали другие. – Одна масть!

– Приказчик, что ли? – спросил Хлопуша.

– Приказчик! Младший!

– Я царю-батюшке!.. – закричал опять Власов.

– Ладно, – сказал Хлопуша. – Под караулом пока держите. Разберем. Батюшка наш по правде велит судить. Зря головы рубить не приказывает.

Двое рабочих, приведших Власова, потащили его обратно. Но навстречу им попался башкирец, только что отсекший голову управителю. С кривой сабли еще капала кровь. Он прокричал что-то гортанным голосом. Рабочие не поняв его, кивнули головами. Он быстро выхватил у них из рук Власова, швырнул его на землю и раньше чем они успели сообразить, что он делает, он оскалив зубы, взмахнул саблей, отсек ему голову и побежал дальше, размахивая окровавленной саблей.

Рабочие со страхом взглянули друг на друга и покосились на Хлопушу.

Но он не смотрел в их сторону.

На площадь с визгом и ревом выскочили несколько баб и окружили Хлопушу.

– Батюшка! – захлебываясь вопила одна. – Век копила! … Сундук цельный! Девке приданое! Стянули, черти!

– Не вели своим косоглазым грабить! – подхватила другая.

Сладу с ими нет! – кричали бабы. – Откупиться хотели – так нет! Всё тащут! Прибежавшие следом за бабами рабочие пытались унять их, испуганно взглядывая на Хлопушу.

Но тот махнул рукой.

– Тихо! – крикнул он. – Кто там озорует? Воскресенский завод не велено трогать. Работать будет. Илья! – крикнул он кудрявому казаку. – Возьми наших десяток. Очисти поселок. Сюда гони башкирцев. Скажи – вешать буду, кто грабить станет.

Илья махнул нескольким казакам и поскакал к рабочему поселку. Бабы бегом бросились за ними.

Народу на площади все прибывало. Из крепостной деревни, где жили земляки Захара, тоже прибежали мужики, бабы, ребята. Казаки пригнали из рабочего поселка башкир. Бабы и ребята, побросав опустошенные избы и раскиданные по улице пожитки, тоже выбежали на площадь. Всем не терпелось узнать, что теперь будут делать казаки.

– Тихо вы! – крикнул Хлопуша, перекрывая говор и крик тысячной толпы. – Говорить буду!

Он соскочил с лошади.

Громадный, плечистый, он откинул назад голову и пошел прямо к конторе. Все перед ним расступились. Сетку он все-таки не снял. Ниже сетки видно было только, как разевается рот и сверкают белые зубы.

Только что он подошел к конторе и стал всходить на крыльцо, как навстречу ему отворилась дверь и вышел Беспалов с караваем хлеба и солонкой сверху. Расправив на груди широкую бороду, он в пояс поклонился Хлопуше, протянул ему хлеб-соль и, поворачиваясь к нему гладкой стороной лица, заговорил тонким и ласковым голосом:

– Просим милости на наш завод.

– Ты кто такой? – спросил Хлопуша. – Хозяин, что ли?

– Приказчик! Старший приказчик! Разноглазый! – закричали из толпы.

– Так. Приказчиком я здесь, – перебил Беспалов, униженно кланяясь. Хлопуша махнул на толпу, чтоб дала говорить. – Только от меня, – продолжал Беспалов, – работным людям обиды не было. Пусть кто скажет, бил ли я кого, ругался ли. Хозяйскую волю сполнял, правда. Дело блюл. За порядком, конечно. А чтобы в рыло или в зубы – того не было…

Хлопуша повернул голову к толпе.

– Лиса, ведомо! – раздались крики. – Хозяйский угодник! Одно слово – разноглазый! Туда ж его! Чего на него глядеть! Вели голову рубить!

Беспалов поворачивался во все стороны. Он злобно оглядывался на рабочих и сейчас же прижимал руки к груди и умильно взглядывал ясным глазом на Хлопушу.

– Дьявол он! Руби голову! Всех их туда же! – не унимались крики.

Вдруг Хлопуша махнул рукой и крикнул:

– Тихо! Вам бы всех порубить! Сказано работать будет ваш завод. Кто ж делом править станет? Думаете, гулять будете? Как же! Работать надо. На царя-батюшку, на Петра Федоровича ноне работать будете. Императора Петра ІІІ завод ваш теперь.

Рабочие сразу замолчали, переглядываясь.

Беспалов сейчас же подхватил:

– Мы для батюшки-государя радостью рады. Давно прослышали… Ждали…

– То-то и солдат припасли, пушки тоже, – усмехнулся Хлопуша.

В толпе послышался смех и возгласы: «Врет он все! Поркой-то он же с управителем командовал!»

Но Хлопуша опять махнул.