Теперь, когда Захар сидел перед ней с закрытыми глазами, ничто не мешало Кате таращиться на его лицо. Интересно, у него всегда были такие длинные ресницы? А эта мужественная линия челюсти? Она что, пряталась между первым и вторым подбородками? Катя невольно улыбнулась, вспомнив, как смешно тряслись эти самые подбородки, когда Захар бегал за ней в детстве и истошно вопил: «Осторожно!»

Мама Кати и тетя Вика часто оставляли гиперответственного Захара присматривать за «малышкой» Катей, хотя между ними и было-то всего три года разницы. Зануда Захар бесконечно изводил ее своими безосновательными придирками и запретами: в мусор не лазь, песок не ешь, со шкафа не прыгай – так что Катя из вредности делала все возможное, чтобы покалечиться. Ей до жути хотелось насладиться тем, как Захара будут отчитывать за ее сломанную ногу и расквашенный нос! Но засранец Захар каким-то образом всегда успевал поймать ее в полете с очередной горки или выдернуть из-под колес мусоровоза. Ужасный человек.

Катя с трудом подавила желание сдвинуть его челку набок, чтобы проверить, на месте ли тонкий шрамик возле линии роста волос. Это она постаралась: лет в пять метнула в него железным грузовичком. Кто ж знал, что она такой снайпер? Захар, кстати, тогда никому не сказал, что это Катя виновата. Наплел, что получил по лбу качелями. И это было даже вроде как мило. Он вообще иногда бывал милым (когда не нудил), но…

– Мы до завтра тут будем торчать?

…но точно не сейчас! Катя с мстительным удовольствием ткнула ему в щеку ватной палочкой, смоченной в антисептике, и принялась методично стирать черный контур. Прощай, Пинки Пай! Мамочка тебя не забудет. И ты, вялый пенис, тоже прощай.

– Ай. – Захар стиснул зубы и резко втянул ноздрями воздух. – Ай. Ай. – Сжал губы с такой силой, что они превратились в куриную жопку. – Ай-ай-ай!

И, наконец, заорал:

– Черт, хватит! Катя, блин, щиплет!

– Терпи и не рыпайся, – наставительным тоном сказала Катя, поставив колено ему на бедро, чтобы не дергался. – Будь мужиком! Осталось одно яичко.

– Ай!

Захар схватил ее за бедра и попытался сбросить со своих коленей, но Катя обхватила его шею свободной рукой и торопливо завозила палочкой по коже. Захар дернулся назад, едва не свалившись в ванну, и Катя почти легла на него. Вот же неженка, а! Еще чуть-чуть и…

– Катя-я-я! – взвыл Захар.

…готово.

– Все-все, не плачь. – Катя бросила использованную палочку в раковину и закатила глаза. Господи, вечно парни все драматизируют. Можно подумать, она ему ногу без наркоза ампутировала. – У собачки заболи, у кошечки заболи, а у Захарушки пройди!

Катя схватила Захара за уши и, повернув щекой к себе, с силой подула на покрасневшую кожу. В этом не было ничего такого, просто глупая детская привычка! Но когда Захар распахнул глаза, Катя впервые увидела темные крапинки возле его зрачков – словно чаинки в чашках крепкого черного чая – и поняла, как отчаянно близко друг к другу они находятся. Ее колено все еще стояло на его бедре. Ее грудь касалась его груди. Ее рука лежала на его шее, словно она его обнимала!

Катя замерла с надутыми щеками, полными воздуха, а взгляд Захара быстро скользнул на ее губы. Чего-о-о?! Катя дернулась назад, а Захар с силой надавил пальцами на ее щеки, сдувая их, словно воздушный шарик.

– Мы закончили.

И вытолкал Катю за дверь.

Катя постояла немного, пытаясь убедить сердце биться в нормальном темпе, а потом аккуратно смахнула с дивана какой-то спутанный комок одежды, похожий на головоломку, и втиснулась в освободившееся пространство. Потерла горящие щеки. Побилась лбом о диванную подушку. И наконец откинулась назад, устало прикрыв глаза. Она в Москве всего-то второй день, а уже упахалась так, как упахивалась только у мамы на даче! Был у нее дурацкий пунктик на тему того, что домашнее лучше покупного, так что большую часть лета Катя проводила на грядках попой кверху.

Выпалывала сорняки, матерясь себе под нос.

Собирала колорадских жуков, матерясь себе под нос.

Мотыжила грядки, матерясь себе под нос.

Пасынковала помидоры (не спрашивайте), матерясь себе под нос.

Короче, совершенствовалась в искусстве невербального владения нецензурной лексикой. И все это для того, чтобы всю зиму потом выслушивать мамины причитания на тему того, что никто не ест ее варенья да соленья.

Хлопнула дверь ванной, но Катя даже не пошевелилась. Так и лежала, откинувшись назад и чувствуя, как диван потихоньку засасывает ее в свои мягкие диванные внутренности. Глаза слипались.

– Вот скажи мне, Захар, – она из последних сил подняла руку, чтобы почесать глаз, – как ты умудрился развести такой срач? И почему еще не хрюкаешь?

Судя по шороху, Захар упал в кресло и закинул ноги на кофейный столик. Бэмс, бэмс – стукнули его пятки по деревянной поверхности. До Кати донесся язвительный голос:

– И ты начала с оскорбления, потому что…

– У меня к тебе просьба.

– Ну, естес-с-ственно, – присвистнул Захар. – Сиротка такая Сиротка.

Как же Катя ненавидела это прозвище. В другое время она непременно врезала бы Захару по яй… кхм, по почкам, но не сегодня. Катя титаническим усилием воли подавила праведный гнев и, поерзав на диване, открыла глаза. Возможно, ей стоило улыбнуться ему своей самой обворожительной улыбкой, пустить в ход женские чары – пыщ-пыщ! Но вместо это Катя скривилась, словно от острой боли. Уж лучше воспаление всех зубов сразу, чем это…

– Видишь ли, – сухо начала она, – как оказалось, мама позвонила в деканат и отказалась от моего места в общаге.

– Соболезную. – Захар откусил заусенчик с мизинца и сплюнул его на ковер, демонстрируя прямо-таки чудеса сострадания. – Когда будешь уходить, дверь захлопни с той стороны. Я потом закрою.

Катя стиснула зубы. Он же прекрасно понимал, к чему она ведет!

– Мне теперь негде жить, – толсто намекнула она, буравя Захара тяжелым взглядом. Тот с нарочитым интересом разглядывал пальцы. – Захар!

– Сиротка?

– Да ты же просто наслаждаешься всем этим! – возмутилась Катя. А Захар и притворяться не стал, будто это не так. Закинув ногу на ногу, он наклонил голову сначала в одну сторону, а потом в другую. Раздался отвратительный хруст, и Катю аж перекосило. По рукам побежали мурашки.

– Знаешь что? Ты годами изводила меня своими закидонами и «шуточками», – он показал пальцами кавычки. – Поэтому, честно, да. Да, я наслаждаюсь всем этим. Прямо-таки упиваюсь! И мне даже не стыдно. В конце концов, ты превратила мое детство в ад, так что… Карма, привет.

Катя аж задохнулась от возмущения.

– Я? – завопила она, вскакивая на ноги. Возвышаться над Захаром было неожиданно приятно. – Я превратила твое детство в кошмар?

– Ты приклеила к моей руке кошачий лоток. Суперклеем!

– Да, но…

– Ты подбросила в мой школьный рюкзак трусищи своей матери. Пятьдесят шестого размера! Знаешь, что было, когда пацаны из класса их нашли?

– Да, но…

– Сущий ад!

– Я…

– Ты. Сводила. Меня. С ума! – заорал Захар, теряя самообладание и вскакивая с кресла. – Ты, черт возьми, разбила мое… Хватит.

Запнувшись, он вдруг резко замолчал и отвернулся, явно пытаясь взять себя в руки. Катя, опешив, смотрела на то, как его плечи поднимаются и опускаются от тяжелого дыхания, будто Захар только что пробежал стометровку наперегонки с Усэйном Болтом. Она еще никогда не видела его таким. В детстве Захар был как каменная глыба, которую ей все время хотелось расшевелить. Как чертов буддийский монах, который не реагировал ни на одну из ее проказ! А теперь вдруг такое…

– Я больше не хочу продолжать этот разговор и делать тебе одолжений тоже не стану, – глухо выдавил Захар.

– Но… – в который раз пролепетала Катя, ошарашенная его напором. Захар обернулся. Свет, бьющий из окна, обнял его фигуру, и девушка в который раз поразилась тому, как же чертовски сильно он изменился. Она понятия не имеет, кто этот новый Захар!

Эй, незнакомец, куда ты дел моего закадычного недруга детства?

– Я бы не стал с тобой жить, даже если бы умирал от жажды, а ты держала в руках последний в мире стакан воды, – припечатал Захар. – Ты ходячая катастрофа. Ты красная кнопка на ядерной бомбе. Даже не так: ты и есть эта самая ядерная бомба, после которой на земле не останется вообще ничего живого! Ты назойливая, шумная, эгоистичная, ты просто физически не способна уважать ничьи желания, кроме своих! И, знаешь, что? Я просто не хочу с тобой жить. И не буду.

В воцарившейся тишине стало слышно, как где-то капает вода. Наверное, Захар не до конца закрыл в ванной кран. А может, это Катино сердце обливалось кровью от обиды и несправедливости. Неправда. Каждое чертово слово Захара было абсолютной, чистейшей неправдой! Катя, конечно, была далека от идеала, и да, иногда она и правда бывала слишком настойчивой, мстительной, вредной… Но таким чудовищем, каким описал ее Захар, – никогда!

Уж, конечно, ей стоило промолчать в этот раз. Или попытаться его умаслить. Или… Ой, да какая разница! Все равно она не могла пересилить себя.

– Знаешь, что… – Катя отбросила косу за спину и выпрямила спину. Теперь они с Захаром стояли почти нос к носу – точнее, нос к кадыку – и Катю чертовски бесило, что он возвышается над ней, будто фонарный столб. На мгновение у нее мелькнула шальная мысль забраться на кофейный столик, но Катя тут же отмела ее как совершенно нелепую. Вместо этого она вздернула подбородок вверх и стиснула кулаки. – Вовсе не обязательно быть таким… таким говнюком! Может, ты и стал выглядеть как суперзвезда, но в душе остался все тем же отстоем. Катись ты к черту с этими своими плечами, татуировками и дурацкой сережкой в дурацком ухе. Могу поспорить, в переводе этот иероглиф означает слово «суп». Или «свиная блевота», которой ты, кстати, и являешься.

– Все сказала?

Катя с достоинством кивнула.

– Тогда пока-пока.

Захар снова упал в кресло, а на столике рядом настойчиво завибрировал его телефон.

– О, а вот и мамуля как раз звонит. – Губы Захара растянулись в улыбке. Подхватив телефон, он слегка помахал им в воздухе. – Обрадую ее новостями о том, что ты съезжаешь. Привет, мамуль. Нет, что ты, не мешаешь, я один.

Униженная, Катя развернулась на пятках, промаршировала в коридор и принялась яростно распутывать шнурки на кроссовках. В груди росла и ширилась холодная дыра. Что же ей делать? Кроме этого засранца она вообще никого в Москве не знает! Только Таби, но даже Катя понимала, что проситься на порог к однокурснице, с которой познакомилась пару часов назад, – не лучшая идея.

Ночлежка?

Вокзал?

Может, ей стать чьей-нибудь содержанкой? Эскортницей?

Усевшись прямо на пол, Катя швырнула идиотскую кроссовку в стену и закрыла лицо руками. Уж, конечно, она не собиралась плакать, но глаза все равно обожгли злые слезы. Хотела бы она не принимать чужие слова близко к сердцу. Хотела бы быть холодной, уверенной в себе, непробиваемой. Но, может, именно эта чувствительность и делала ее художником? Иногда Кате казалось, что у нее просто нет кожи. Нет никакой брони или доспехов, поэтому ее постоянно ранили и задевали другие люди, события в мире, несправедливость. А Захар точно был к ней несправедлив! Катя тихонько всхлипнула и зажмурилась. Ну и черт с ним! Зато ей, в отличие от некоторых, не приходилось смотреть на мир сквозь узкую полоску забрала собственного высокомерия, поэтому она точно знала, насколько этот самый мир прекрасен во всем своем несовершенстве.

И стремилась выразить это в рисунках.

В голове навязчиво крутились обрывки обидных слов, брошенных Захаром в пылу ссоры. Если бы он дал ей вставить хоть слово, то узнал бы, что хотела сказать Катя. «Но ты же не хотел со мной играть!» Глупо? Еще бы! Но только не для маленькой девочки, которая в детстве хвостом ходила за Захаром и смотрела на него щенячьими глазами. Он знал все – вообще все – на свете. Поэтому в конечном счете все ее проказы (ну, большая их часть), все безумства сводились к тому, чтобы привлечь внимание Захара. Заставить его увидеть в ней друга, а не обузу!