У Паулины дух так и перехватило, когда он приветственно протянул ей руку. Она ответила тем же, но, когда Виктор поднес ее к губам, Паулина с ужасом ее отдернула.

– Она грязная, – произнесла она.

Несколько мгновений спустя, все еще держа руку в воздухе, Виктор ответил:

– Я не собирался ее есть.

Он настоял и, поднеся руку Паулины к губам, нежно ее поцеловал.

– Безмерно рад, что после столь трудного пути вы наконец здесь.

Краем глаза Паулина заметила, как Гильермо подобным же образом поприветствовал Росалию. Тогда она поняла: что-то между ними не складывалось. Они были все равно что кошки с собаками, пытавшиеся друг с другом поладить.

Когда Мар протянула Виктору Гримани руку, ей казалось, что она здоровалась с давним знакомым. Она знала о нем чересчур многое, а потому теперь, когда он стоял перед ней, не могла об этом не думать. Он выглядел в точности как на портрете, разве что волосы были не такими черными и взор не таким мрачным. Он обладал пристальным, пронзительным взглядом, и его сметливое выражение лица указывало о его чрезвычайной наблюдательности, от которой не ускользало ничего.

Она не догадывалась, что Виктор Гримани всматривался в нее с любопытством по той же причине. Описания Паулины разожгли в нем искренний интерес и даже некоторое восхищение, однако он и не надеялся познакомиться с ней лично. Паулина не ошибалась: Мар Альтамиру красавицей назвать было нельзя, однако она обладала чем-то никак не связанным с мирской красотой. В чертах ее лица он находил нечто внеземное, что при взгляде ей в глаза делило все на «до» и «после». Паулина, напротив, в жизни была точно такой, как на портрете – и даже, если приглядеться, еще краше. Предстояло лишь выяснить, действительно ли она была такой скромной и консервативной, как в письмах. Она всячески избегала что-либо о себе рассказывать, и всю горячность своих слов, выведенных неуклюжим почерком, она посвящала собаке, дочери доктора и погибшему супругу, который и по сей день занимал ее самые сокровенные мысли. А состязаться с мертвыми Виктору казалось делом совершенно бесполезным, потому как ничто так не превозносило достоинств и не преуменьшало недостатков, как смерть.

– Это наш сын, Педрито, – сказала Фрисия. – Ему двенадцать, но возраст свой он уже перерос, не правда ли? – Она властно на него посмотрела в ожидании ответа. Но Педрито, по-видимому, ничего говорить не собирался, а потому она настояла: – Ну же, сынок, поздоровайся с гостями.

– Добро пожаловать в асьенду, – с неохотой пробормотал он, будто вспоминая слова.

Все настолько устали с дороги, что сначала доктор Хустино, а затем и остальные изъявили желание отдохнуть.

Фрисия дважды хлопнула в ладоши, и из стоявших кучкой домработников вперед выступили мужчина и женщина.

– Теперь это ваши дворовые, доктор, – сообщила она. – Мамита займется домом, а ее муж, Ариэль, – садом и огородом и предоставит вам лошадей с экипажем для передвижения по асьенде. Жить они будут в деревянной хижине по другую сторону участка за вашим домом. А понадобится больше людей – только дайте знать.

Фрисия приказала перенести багаж доктора и Мар в их новый дом. Баси спешно подняла свой мешок с четырьмя вещами и поспешила за остальными.

Фрисия обратилась к Паулине с Росалией:

– А вы до свадьбы будете жить в особняке. Пойдемте со мной.

Взойдя по ступеням, девушки одарили своих женихов последним взглядом и переступили порог, с обеих сторон охраняемый каменными колоннами, на которых был высечен семейный герб Вийяр. Роскошь особняка обескуражила их с первого взгляда. Не успели они оставить вещи в отведенных для них комнатах, как Фрисия приказала подогреть им воду. Две горничные увели Росалию, еще две остались с Паулиной в уборной спальни. С ним осталась и Фрисия, следившая за тем, как они раздевали ее. Представ перед ними совершенно обнаженной, смущенная подобной дерзостью Паулина только и смогла, что сжать ноги и прикрыть руками грудь. Ее уложили в ванную, намылили ей тело и волосы и под конец обдали ее из ведра холодной водой, отчего у нее перехватило дыхание.

Несмотря на сказывавшуюся усталость, Фрисия наслаждалась.

Время, которое Паулина проведет в ее доме, играло ей на руку: она хотела прощупать грани ее терпения и гордости, но слишком скоро поняла, что первого у той было с избытком, а второе отсутствовало напрочь. Смиренная, послушная Паулина, казалась, все время только и делала, что стыдилась да краснела. Издеваться над человеком, в чьем сердце не было ни толики строптивости, кто не имел ни малейшего представления о собственной красоте и ее воздействии на других, было чрезвычайно скучно. Родись Фрисия с ее достоинствами, стала бы придворной дамой – не меньше.

«Ошибки Господа», – подумала она.

Паулина вышла из ванны, и горничная обернула ее полотенцем. Тогда Фрисия приказала оставить их наедине. Когда домработницы ушли, Паулину от страха замутило. Фрисия глядела на нее взглядом хищника. Паулине казалось, что она вот-вот набросится на нее. Но почему? То ли она презирала ее за ее простое происхождение, то ли было что-то еще, что ускользало от ее сознания.

– Как тебе твой жених?

Паулину бросило в дрожь.

– Хорошо, думается.

– Теперь, когда ты уже здесь, я тебе вот что скажу. Виктор Гримани холоден и бесчувственен. Водится он исключительно с одним человеком – Мансой Мандингой. Этот чернокожий беглый раб хорошо справляется со своими обязанностями в бараках и лечебнице, но я ему не доверяю. На то у меня свои причины. Когда в семьдесят девятом началась эта неразбериха, которую теперь называют Малой войной, он сбежал в укрепленные поселения, паленке. Целый год он верхом на лошади преследовал наших солдат с мачете в руках, выкрикивая «Свобода или смерть!» – Фрисия чуть было не разразилась смехом, который в итоге подавила. – Глупцы. Эти мысли им вбили в голову креолы, пообещавшие им свободу после ухода отсюда испанцев. Я все думаю, скольким нашим солдатам – выходцам из деревень и городов вроде Коломбреса, которым посреди зарослей и паленке вдруг пришлось столкнуться со свирепостью мандинга, карабали и конго, воодушевленных пламенными речами белых кубинцев, – Манса отрубил голову? Не мне тебе рассказывать. Здесь погиб твой муж.

– Но он умер от лихорадки, даже не успев вступить в бой, – пробормотала Паулина.

– Просто знай, что за человек этот Виктор Гримани. Он водится больше с неграми, чем со своими. У меня есть основания полагать, что Виктор и Манса готовят какой-то заговор. Предшествовавший Малой войне конфликт длился десять лет. Тогда сгорели дюжины асьенд, и рабы вершили правосудие. Можешь себе представить, на что способны четыреста вооруженных мачете человек? Здесь они рубят тростник и делают перед нами реверансы. Они еще не научились жить в свободе, поэтому вернулись в асьенды в обмен на оплату труда и клочок земли. Однако хватит и одного клича, чтобы все вновь заполыхало.

– Но ведь рабство отменили, – ответила Паулина. – Что им еще нужно?

– А вот об этом ты у Виктора и спросишь. Наверняка он знает ответ. – Фрисия замолчала и, опустив ей на плечо руку, обратилась к ней материнским тоном. – Если заметишь что-то неладное или подозрительное, сразу говори мне. Ты же не хочешь быть соучастником нового кровопролития, не так ли?

– Нет, сеньора. Но если вы знаете, какой Виктор, зачем тогда выдаете меня за него?

Фрисия со вздохом закатила глаза, набираясь терпения.

– Жениться хочет он сам. А наша обязанность – угождать сахаровару. Он – мастер своего дела, и если мы не удовлетворим его требования, он загубит нам весь урожай и уйдет в другую асьенду. Поэтому я прошу твоей помощи. Просто в целях предосторожности. Если выяснишь что-то неладное до свадьбы, можешь взять свои слова обратно, ты ничего не подписывала. Обещаю. Я не допущу, чтобы ты выходила за него замуж против собственной воли. У меня работает еще с десяток кавалеров, желающих на тебе жениться. Уж кто-нибудь тебе да приглянется. А коли ничего не выведаешь, тогда мы просто забудем об этом разговоре, и ты выйдешь за него замуж. Так будет лучше для всех. Виктор – человек широких горизонтов, и его либеральные взгляды идут вразрез с нашим укладом жизни. Он до сих пор с нами только потому, что любит свою работу, за которую мы хорошо ему платим. Порасспрашивай его, узнай его истинные мотивы и намерения. Ведь если что случится, а ты не сделала ничего, чтобы этого предотвратить, то ты же не вынесешь. Или я не права?

– Правы, сеньора. Но… разве вы действительно считаете, что…

– Несомненно. Скажу больше: я в этом уверена. В будущем, когда наш договор принесет свои плоды, мы обсудим откупную сумму за освобождение твоего брата от службы.

– Откуда вы знаете?

Фрисия махнула рукой, словно бы речь шла о каком-то пустяке.

– Ах, это отец Гало мне рассказал. Мне известно, что твои дядя с тетей копят уже много лет – и до сих пор не могут собрать столько, сколько нужно. Тебе не придется ни у кого просить – я вышлю отцу Гало денежный перевод с необходимой суммой, чтобы он передал ее твоей семье. Две тысячи песет за службу за морем. Что скажешь?

– Но, сеньора… Это такие деньги…

Фрисия отвернулась: теперь она не сомневалась, что эта деревенская девушка сделает все, чтобы помочь родным. Дойдя до двери, она обернулась.

– Что такое две тысячи песет в обмен за предотвращение революции?

Глава 16

Колокол пробил девять раз еще до восхода солнца, а Мар уже не спала. Накануне вечером, уложив отца, она с Баси осмотрела новое каменное жилище. Дом построили совсем недавно. Стены украшали изысканные расписные обои, комнаты были обставлены изящной мебелью. Стоявшие в гостиной книжные шкафы тут же привлекли ее внимание, а съестные припасы на кухне располагали всем необходимым. Три спальни с роскошными деревянными кроватями с балдахином, одна уборная с большой ванной, краны с проточной водой и современные газовые лампы на потолках. Снаружи – просторное крыльцо с несколькими плетеными креслами, откуда можно было любоваться закатом. Напротив – разбитый перед домом очаровательный сад. Донье Ане бы здесь понравилось, подумала Мар. Но в подобные мысли погружаться она себе не позволяла; в противном случае ею бы овладела грусть, и она в конце концов впала бы в такую же глубокую тоску, как и отец.

За домом находился участок, в конце которого стояла деревянная хижина с крышей из пальмовых листьев, где жили домработники, чьих имен Мар не запомнила.

Залитая утренним светом спальня показалась ей особенно уютной; в ней даже был мраморный камин, который, по-видимому, никогда не ведал огня.

Давно уже на ногах, она ощущала жуткое нежелание строить новую жизнь, как вдруг из дома до нее донеслись возбужденные голоса. Вскочив с кровати, она набросила зеленый халат из тонкого хлопка и вышла из комнаты.

Ссорились на кухне. Зайдя туда, Мар увидела Баси, ругавшуюся с назначенной им Фрисией дворовой. Баси изо всех сил старалась выхватить у нее из рук медную кастрюлю.

– Что тут происходит?

Те вмиг замолчали, и Баси отпустила кастрюлю.

– Вот эта, сеньорита Мар, все хочет делать сама.

– И в чем дело?

Баси приблизилась к Мар с намерением что-то ей прошептать.

– Но домработница ведь я.

Поставив кастрюлю на столешницу, негритянка сделала шаг к ней навстречу и расплылась в сверкающей белозубой улыбке, выделявшейся на фоне ее темной кожи.

– Доброе утро, нинья^[12] Ма, – медовым голосом поприветствовала она ее.

– Доброе утро… Простите, вы представились нам вчера, но я не запомнила вашего имени.

– Как тут запомнить, – выпалила Баси, – когда имя у ней с километр.

– Меня зову Франциска Пурисима Консепсьон Эчеверрия, нинья Ма. Но можете звать меня Мамита. Служу вам, Господу и доктору.

– Сеньорита, скажите ей, что о вас и о докторе здесь забочусь я.

– Это приказ Фрисии, Баси. Она не уйдет.

– А мне тогда что делать? – возмутилась Баси. – Фрисия вышвырнет меня из асьенды. Бросит меня в эту, как ее, ма… ма…