– Клавесин.

– Зачем?!

– Во избежание…

Дикий он все-таки человек… ладно, не человек, но дикий.

– И леди, – Инголф отстранился, позволяя Люте вдохнуть. – У меня нет приступов разлития желчи. У меня характер такой.

Подумав, он зачем-то добавил.

– С рождения.

– Сочувствую, – искренне ответила Люта.

…а ночевать он не явился. Ну и ладно, не больно-то хотелось.

Спустя две недели Люта вынуждена была констатировать, что супруг всячески избегает ее. И не то, чтобы она сильно страдала от одиночества – пришли вещи, а с ними, как мама и обещала, Лютины записи – но было обидно.

Обиду Люта заедала яблоками.

Она вообще сидела, забравшись на подоконник, благо в доме подоконники были удобно широки, устроив на коленях тетрадь, а за ухо сунув графитовый карандаш.

Мысль не шла.

Точнее, шла, но вовсе не о смещении полей, векторах и динамическом равновесии. Мысли занимал супруг. И его упрямый отказ от сельдерейного сока. Еще челка светлая, которая на глаза падает… и вообще волосы дыбом поднимающиеся…

И волосатые ноги.

Наверное, с такими жить неудобно…

И Люта со вздохом впилась в яблоко.

– Очаровательная картина, – произнес медовый женский голосок, и Люта едва яблоком не подавилась. Ну нельзя же вот так подкрадываться.

Дама, стоявшая перед ней, была несомненно хороша.

Не дама – картинка.

Тонка, звонка, изящна. И бархатная амазонка черного траурного цвета всячески эту изящность подчеркивает. А у Люты яблоко во рту застряло, кто знал, что оно окажется настолько твердым. И под насмешливым взглядом дамы, которая – странное дело – несмотря на всю красоту категорически Люте не нравилась, она сжала челюсти.

– Бедный Инголф, – дама хлопнула стеком по перчатке. – Мне его даже жаль… немного.

Она разглядывала Люту с брезгливым недоумением, от которого та остро ощущала собственную нелепость, и что простенькое домашнее платье измялось, и что на шее, небось, очередное чернильное пятно село… или на руках… и яблоко еще… сок по подбородку течет.

Люта вытерла подбородок рукавом и недружелюбно спросила:

– Вам что надо?

– Инголфа, деточка, – дама сняла перчатки и бросила их на столик, поверх Лютиных записей, между прочим. – Не будешь ли ты столь любезна сообщить ему, что пришла леди Эмери.

Будет. Отчего бы не сообщить. В конце концов, ей давно хотелось в подвал заглянуть, а тут предлог подходящий.

Муж появлению Люты не обрадовался.

– Леди, мне кажется, мы договорились…

– К вам там любовница пришла, – сказала она, вытянув шею, но разглядеть что-либо не получалось. Массивная фигура мужа загораживала проход.

– Что?

Все-таки у него явные проблемы со слухом.

– Любовница, говорю, пришла. Леди Эмери.

– Ко мне?

– Ну не ко мне же, – резонно возразила Люта. – У меня любовниц нет. И любовников тоже.

– Радует, – как-то не слишком-то радостно произнес он. – И вы ошибаетесь, леди Эмери – мой друг.

Ну да, друг… исключительно… и оттого теперь муженек волосы приглаживает торопливо, вот и зря, растрепанным он Люте больше нравился. Пуговицы домашней куртки застегивает…

– Она потеряла супруга… и пребывает в расстроенных чувствах… скорбит.

И по лестнице едва ли не бегом бросился. Про Люту забыл, как и про дверь.

– Ага, а ты ей помогаешь активно… скорбеть, – пробормотала Люта и решительно дверь толкнула.

Ого!

Место было чудесным!

Гранитная облицовка и пол, с врезанным рисунком энергоконтуров. Тонкие желобки залили расплавленным золотом и, судя по наслаиванию рисунков, защиту обновляли минимум дважды. Пара штатных поглотителей энергии, правда, не самой удачной конструкции. А вот отражатель Люта только на картинках и видела… копир… чертежный кульман… и журнал с набросками, над которым Люта застыла надолго. Она даже пальцы, предварительно облизав, вытерла, чтобы пятен не оставить.

И бумаги… целый стол, бумагами заваленный. Правда, мятыми.

Явно, злился.

Комкал.

Швырял на пол… Люта подняла и расправила лист. Интересно… очень даже интересно… она потянулась за вторым и за третьим. И когда листов стало много, то забралась в кресло. Сидя, ей всегда думалось легче…

…нет, он не прав, используя константу Гривича. Здесь явно частный случай исключения именно в силу наличия минимум трех разнонаправленных полей… то самое динамическое равновесие, над которым Люта уже полгода бьется.

– Неужели ты меня пустишь в святая святых? – медовый голос спугнул мысль, а ведь Люта почти зацепила ее.

В раздражении она сунула карандаш за ухо.

– Инголф, я тебя не узнаю!

И грудной низкий смех.

– Я сам себя не узнаю…

…неудобно как-то получается. Люта вжалась в кресло и бумаги подняла. За шкафом ее не видно… и быть может, если она тихонько посидит, то…

– Я уж боялась, ты меня забудешь.

Капризно.

– Как я мог…

Возня какая-то… и шуршание… укоризненное:

– Какой ты нетерпеливый…

– Соскучился.

И снова шуршание…

– Осторожней, – недовольное.

Снова шуршание… скрип… и звяканье, будто падает что-то. Вздох… и стон протяжный… возятся и… нет, подсматривать нехорошо, но ведь любопытно же… И вообще, это Лютин муж и она имеет полное права смотреть на него.

Женщина сидела на краю стола, широко расставив ноги, выгнувшись, упираясь в стол руками. Она запрокинула голову, и кокетливая шляпка соскользнула с волос. Сами же волосы растрепались… платье съехало, оголив плечи… ну и не только плечи.

Инголф эти «не только» целовал.

Гадость какая!

Впрочем, леди явно не возражала… и постанывала еще, судя по томному выражению лица отнюдь не из-за щекотки. Люта собиралась уже отступить, когда муженек вдруг крайне несвоевременно оторвался от прелестей любовницы… ну вот, заметил.

И глаза какие-то недобрые…

…совершенно недобрые глаза.

– Люта?!

Орать-то зачем? У нее от этого вопля сердце в пятки ухнуло.

– Я вот… – Люта сглотнула, понимая, что надо бежать. – Сижу. Яблочко кушаю… хотите?

– Люта…

Рычит… и скалится… и значит, яблочка определенно не хочет.

И леди его, всхрюкнув, одною рукой юбки одергивает, другой – грудь прикрывает, будто Люта там чего-то недоразглядела…

– Я пожалуй, пойду, – она прижалась к стене. – А вы продолжайте… только…

Оказавшись у спасительной двери, Люта не выдержала.

– Знаете, Инголф, у вас отвратительная привычка использовать вещи не по прямому их назначению, – она подобрала юбки, чтобы бежать было легче. – Я теперь об обеденном столе гадости думать буду!

Сдавленный рык подстегнул.

…от мужа Люта пряталась в библиотеке. Но наверное, не очень хорошо пряталась, если нашел… и пары часов не прошло. И думать о том, чем он в это время занимался, у Люты не было ни малейшего желания. А не думать не получалось.

Скорбели, надо полагать.

В унисон.

– Леди, – он остановился в шагах пяти и руки за спину спрятал, словно сам себе не верил. – Знаете, я всегда полагал, что бить женщин – недостойно. Но жизнь с вами, чувствую, заставит пересмотреть некоторые принципы…

И раскачивается. Хмурый.

Недовольный.

Шли бы дружить в спальню… нет, в спальню не надо, во всяком случае в ту, которую Люта заняла. С другой стороны в доме хватает комнат. Она же не виновата, что их в подвал понесло.

– Вы ничего не хотите сказать? – поинтересовался супруг.

– У… у вас тут ошибка, – Люта подвинула стопку бумаг, над которыми, собственно говоря, и просидела. – Использовать коэффициент тройного сжатия в сочетании с константой Гривича, некорректно.

– Что?

Надо будет все же уговорить его показаться врачу. Или предложить свинцовые примочки? В сочетании со спиртом, они неплохо от ранней глухоты помогают.

– Здесь частный случай исключения…

Он бровь приподнял и бумаги взял, пробежался по правкам.

– Мило, – как-то сухо бросил, раздраженно. Интересно, врожденный характер поддается исправлению? Люта подозревала, что исправить мужа будет сложнее, чем его расчеты. – Но ты ошиблась.

– Я ошиблась?!

– Вектор поляризации…

– …не имеет значения, поскольку нивелируется зеркалом… вот оно, – Люта отобрала лист и ткнула пальцем.

– Зеркало условно.

– Это тебе кажется, что условно! Нельзя…

…он совершенно не умел спорить, злился и за волосы дергал, к счастью, исключительно себя. А еще ругался, пытаясь доказать Люте, что она не права, тогда как именно она и права была. Ну кто строит дугу Эгремсона без явной связки?

И вообще, нечего на нее орать!

И вовсе она не упряма… права просто. Неужели это так сложно признать? И его доказательства через систему Слэнджера здесь никуда не годятся, потому что…

…а бумага закончилась. И грифельная доска тоже, руки в мелу, и платье, и есть хочется жутко… и за окнами тьма стоит. Это сколько же они… часы бьют полночь.

Муж сидит на полу. И сама Люта рядом, вытирает руки о юбки, все равно ведь испорчены. Мама бы ругалась, а вот мужу, кажется, все равно. Выходит, в чем-то у мужа перед мамой преимущества имеются. Он нос трет, стирая меловое пятно.

– Кажется, я немного увлекся.

Люта кивнула: такое и с ней бывает, но все равно она права!

– Люта, – муж подбирал измятые, а порой и порванные листы, складывал на колене и локтем придавливал. – Мне жаль, что сегодня ты…

Смутился.

Надо же, а Люта не знала, что он смущаться способен. И милый такой, взъерошенный.

– Этого больше не повторится.

– Ты про любовницу?

Кивнул. И добавил:

– Любовницы больше нет…

А глаза сделались грустные-прегрустные.

– Не переживай, – Люта протянула ему пару смятых бумажек и, не удержавшись, погладила мужа по плечу, – мы тебе новую найдем. Лучше прежней.

Три недели спустя

– Как тебе вон та? – Инголф передал театральный бинокль.

– В красном?

– В синем.

– Не подходит, – Люта пристально разглядывала дамочку в синем атласе.

– Почему?

– Слишком толстая…

…дама и вправду была несколько упитанна.

– Ее клавесин точно не выдержит.

Инголф фыркнул и повернул Люту влево, поинтересовавшись:

– А леди Ульмер?

– Это которая в зеленом? Тощая…

– Зато клавесин выдержит, – сказал муж на ухо. К этой его манере в уши тыкаться Люта почти привыкла. Да и вообще привыкла… хороший он… и в мастерскую пускает, только спорит вечно, не желая признавать, что ничего-то в тонких полях не понимает.

…а синхронизация ему вообще не дается.

Но ведь гордый.

– Выдержать, может, и выдержит, но… – Люта окинула леди Ульмер цепким взглядом. – Она ж его костями поцарапает… и ладно, если только клавесин, а вдруг и ты пострадаешь?

Леди Ульмер в роли любовницы Люте категорически не нравилась.

– Тогда, быть может, леди Эграй? – Инголф оперся о парапет. – Очень достойная дама.

О да, главное достоинство леди Эграй, щедро окаймленное кружевом, было видно и без бинокля. Оно вздымалось, и Люта разве что не слышала, как трещит под напором бело-розовой, какой-то зефирной плоти, ткань…

– Нет, – решительно сказала она, убирая бинокль за спину.

– Почему?

– У нее прикус неправильный!

– И что? Я ж себе не собаку выбираю, а любовницу…

– Вот именно! – Люта подняла палец. – В этом кроется твоя огромная ошибка!

– Какая же? – муж смотрел сверху вниз… с улыбкой?

Надо же, он улыбаться умеет… и даже становится симпатичен. Не то, чтобы совсем, но…

…но леди Эграй его не заслуживает!

– К выбору собаки ты подходишь более тщательно, чем к выбору любовницы. А должно быть наоборот…

– То есть, прикус проверять обязательно?

– Конечно! И прикус. И остроту зрения… слух…

– Нюх и мягкость хода… – со смешком добавил Инголф.

– В каком смысле?