– Штука, которую в качестве донора использовала кудрявая девчонка, и оказалась тем самым усилителем, к которому нужно было подключать проигрыватель. Несколько дней наблюдаю за жалкими потугами этой психички паять.

– Качалка – отстой. А вот бегать мне нравится.

– Я люблю песни Елены Камбуровой.

Конец записи

Мы с Олегом Соколовым похожи, только он смуглый, а я бледный, как мертвец. У Олега тоже темные волосы и глаза, мы одного роста, из семей с примерно равным достатком и нашли друг друга еще в детском саду. Я помню его тощим вредным пацаном, который ни с кем не дружил и вечно сидел на стуле для наказаний за то, что отбирал у детей игрушки, скандалил и кусался. Я сидел рядом, потому что делал то же самое, но молча и исподтишка. И меня всегда любили чуть меньше, чем его. Потому что он шалил, а я создавал проблемы.

Олег Соколов, он же просто Сокол, – хулиган подвида «безобидный». От него не ждут ни плохого, ни хорошего. Если делает что-то плохое, его прощают: мол, ну это же Соколов. У него вечно какие-то идеи, он всегда чем-то горит. Его мама печет пирожки с картошкой, а отец ездит на рыбалку, и, если бы не Соколовы, я бы даже не знал, как может выглядеть настоящая нормальная семья.

Это комично, потому что мой добрый друг – олицетворение плохого парня, в то время как я всего лишь асоциальный придурок, превышающий скорость и склонный к всплескам агрессии. Про таких, как он, пишут книги, пожалуй, а про таких, как я, снимают дерьмовое кино. Такие, как он, находят в конце ту самую, что их изменит, а такие, как я, наверное, остаются одни, не знаю. Понятия не имею.

– Ты маньяк! – заявляет Сокол, а потом в более грубой форме велит заткнуться.

Его заколебали мои советы, но все давно привыкли: я терпеть не могу быть пассажиром. Если бы пришлось стать инспектором ГАИ и принимать экзамены, статистика стала бы катастрофической, хотя, кажется, и так с первого раза сдают единицы.

Когда за рулем сидит кто угодно, мне становится до тошноты не по себе, и это притом что сам я далеко не образец идеального водителя. В моей жизни было достаточно аварий, и почти каждая запомнилась ощущением «одна нога в могиле».

– Не мог бы ты…

Но Сокол злобно на меня смотрит, а я в ответ морщусь. Ясно. Закрыть рот.

«Эльза, приготовься слушать. Поставь мне диагноз. Я, как бы ты это назвала, контрол-фрик? Есть такое? Или это не диагноз, а модное словечко?»

Чтобы не следить за дорогой, беру с приборной панели распечатки – ну разумеется – анализов. Сокол снова уверен, что умирает, на этот раз у нас полное обследование у кардиолога и ниже заключение: здоров.

– Превышаешь, – говорю, зная, что это никому не нужно, и испытываю каплю облегчения.

На губах появляется улыбка, сама собой, но тревожность не проходит. Один светофор, второй, третий.

– Черт! – Самокат вылетает прямо перед нами на регулируемый перекресток, и в последнюю секунду Сокол бьет по тормозам. – Жив? – орет он в открытое окно.

– Да, сорян, не заметил красный, – отвечает паренек и просто едет дальше, как будто ничего и не произошло.

– Эй, а ты куда?

Но я уже выхожу из машины под гул сигналов машин, которые торопят Сокола, чтобы он двигался уже, пока зеленый.

Мы с Эльзой говорили о моем желании все контролировать и неприязни к роли пассажира, но я не помню, что она там советовала. Если не ходьбу пешком, то я умываю руки. До института всего два квартала, и с учетом пробок я доберусь даже раньше Сокола.

С тех пор как утро стало начинаться с пробежки, и ходьба оказалась в радость. Обычно круг по району умещается в плейлист, и я уже привык добавлять туда одну песню раз в два дня, наращивая расстояние. Так что короткая прогулка не пугает, в отличие от машины Сокола.

Город кажется отмытым из-за недавнего дождя, и дышать легче обычного, а в машине душно и сыро. Единственное, за что не люблю прогулки, – повсюду встречаются знакомые. У кофейни торчат две девчонки, не похожие друг на друга настолько, что никто ни за что не назвал бы их родными сестрами. Обе были моими одногруппницами, обе не пошли в магистратуру и обе часть прошлой жизни. Лучшие подруги Лискиной, моей бывшей. Они цепляются за меня взглядами, в которых читается интерес, как мило. Не то чтобы наши отношения с бывшей закончились масштабным спектаклем… хотя нет, так и было. Стыдно вспоминать, но уже никуда не денешься, что есть, то есть. Я фрик, и этим все сказано.

– Бу!

Обе отшатываются и, цокнув языками, скрываются в кафешке.

– Привет подружке! – кричу им вслед.

Не стоило этого делать. Эльза сказала бы, что я привлекаю внимание. Она ничего не понимает в развлечениях. Прохожу мимо бабушек, сидящих вдоль тротуара, – думал, что их давно победило время. В детстве мы с Соней покупали у одной такой бабули желтые сладкие ранетки на вытащенные из кармана отца деньги, и однажды мне крепко прилетело по рукам пряжкой ремня. С тех пор к ранеткам выработалась стойкая неприязнь.

Эти бабули ничем не отличаются от прежних, разве что появились таблички с номерами телефонов для перевода денег на карту. Яблоки, соленья, старые книжки. Одна бабуля глухонемая, и об этом сообщает табличка, прислоненная к стопке ветхих книг. Рядом такая же стопка пластинок для проигрывателя. Кажется, они меня преследуют – воспоминание о кудрявой девчонке царапается острыми когтями, и приходится тряхнуть головой.

Бабуля поднимает на меня слезящиеся глаза, почти спрятанные под тяжелыми красноватыми веками, и кивает на книжки, я качаю головой.

Налички у меня нет, оставить ей нечего, а тормозить, чтобы сделать перевод, я не стану. Улыбаюсь, она улыбается мне. Предположу, что я для этого одуванчика «милый мальчик, разве что одет не по погоде» или что-то в этом духе.

– И что это было? – Сокол ловит меня на парковке.

– Проветриться решил, пошли уже.

Но он тормозит. Смотрит на корпус института с каким-то не то презрением, не то сомнением.

– И чего мы тут забыли. – Сокол ерошит волосы и улыбается мне так, будто я точно знаю, что мы сделаем дальше.

– Я не слиняю с консультации, – предупреждаю его.

– Ты стал таким скучным. – Он качает головой и до хруста потягивается.

Мне иногда становится интересно, что стало бы с Соколом, если бы не я. Он продолжил бы учиться? Или реализовал бы свою идиотскую фантазию и переехал на Бали, чтобы открыть серф-клуб? Или начал бы выращивать креветок? А может, производство крафтового пива? Или скорее магазин по продаже гербицидов на маркетплейсе – помню, как он припер Соне в квартиру пять литров этой дряни. А потом нашел сам у себя аллергию на гербициды, и бизнеса так и не случилось.

У Олега тысячи идей – от китайских кроссовок до вязания гамаков. А он торчит в магистратуре. Говорит, что его это тормозит в развитии, и, если избавиться от бесполезного хождения в универ, бизнес точно попрет. Ему не хватает времени на то, чтобы реализоваться, даже тогда, когда он ничем не занят, и это превратилось в притчу «Как Олег Соколов деньги зарабатывал».

«Вам должно быть стыдно, Егор. Он тут только ради вас. Потому что вы боитесь одиночества, верно?» – «Эльза, бога ради, заткнись!»

– А пойду-ка я лучше в зал разомнусь, а? – Олег широко улыбается, будто я из тех, кто его поддержит.

– И не сдашь потом контрольную.

– Да и плевать.

– Мать расстроится.

Сокол морщится, а потом смотрит на меня гневно, потому что я надавил на больное.

Не стоит, наверное, так делать, но я вообще никогда не следил за своими словами, так чему удивляться? Я всегда говорил вслух все, что думаю. Душа наизнанку, будто кожи нет совсем. «Эльза, ты, кажется, что-то такое про меня говорила, звучит знакомо».

– Ладно, пошли, но я ни черта нового на консультации не покажу.

Мы поднимаемся по ступеням в главное здание под бормотание Сокола о том, что он ни за что бы не подумал, что я стану занудой-академиком. Мне кажется, он меня очень плохо знает, и эта мысль неожиданно смешит, будто новая галочка в анкете Эльзы, подтверждающая мою дерьмовую социальную адаптацию.

Раз в неделю по вторникам Маргарита Ивановна – руководитель моей магистерской – просит заменить ее на своей паре, и я торчу со студентами третьего курса. И каждый раз я жду вторника, потому что мне кажется, это мое место. А Соколу смешно, как и Соне, и отцу. Может, в этом тоже проявляется та моя сумасшедшая часть, кто знает? Мне нравится преподавать, мне нравится переводить, и я вообще ничего больше в жизни не хочу.

Мы идем по людному коридору, сталкиваясь плечами с идущими навстречу и обмениваясь обоюдными простите-извините, когда я вдруг спотыкаюсь на ровном месте и еле удерживаюсь на ногах.

– Ты чего? – Сокол смеется, поддерживает свалившуюся с моего плеча сумку и легко бьет под ребра, чтобы я проснулся наконец.

– Ничего. Иди, я сейчас.

Он уже не слышит, его внимание привлекает какая-то знакомая, и через секунду Соколов уже крутится вокруг нее. А я продолжаю стоять, потому что навстречу идет группа третьекурсниц, обступивших, будто свита, кудрявую и солнечно улыбающуюся девушку, половину лица которой закрывают огромные очки. Вот черт, а я и прежде ее видел. По вторникам на парах с третьекурсниками. Деятельная, активная и до скрежета зубов милая девушка в очках. Мне всегда казалось, что она относится к тому скучному типу людей, которые меня не интересуют и существуют в параллельной вселенной. Ее фамилия Петрова. Зовут, кажется, Галя? Или нет, но точно что-то на Г, хотя часто бывает, что в итоге буквы, за которую цепляешься изо всех сил, в слове и нет вовсе. А фамилия ее точно Петрова. И она, кажется, даже староста группы. И помогает всем с заданиями, это я запомнил, она потратила половину пары, объясняя одногруппнику тему, потом сама ничего не сдала, и я, кажется, ее пожалел и ни слова не сказал Маргарите. И эта же самая милашка – тот дьяволенок из зала, который лезет ко мне обниматься?

Кудрявая и ее подружки слушают с телефона песню и громко подпевают. Одеты ярко, кричат громко, не идут, а прыгают, будто вместо костей у них пружинки, а вместо кожи – эластичные ленты.

Для меня девчонка из зала – это не мисс популярность, а скорее серая мышка, которая сидит в уголке с книжкой. Но нет. Она центр компании. Увидеть ее вне зала так же странно, как встретиться нос к носу с ожившим персонажем из книги, но это происходит, и я сжимаюсь в ожидании ее излишнего внимания, объятий, навязанной дружбы, но она проходит мимо.

Я, скорее всего, пялюсь на нее так, что встречаю полный недоумения взгляд и вежливую улыбку, но ничего более. С девчонкой здороваются все, проходящие мимо, ей улыбаются. Солнечный свет попадает в ловушку ее прически – вороньего гнезда и подсвечивает несуразную голову самым настоящим нимбом. Она некрасивая или я чего-то не понимаю в красоте? Но на нее смотрят, оборачиваются, притормаживают, чтобы урвать объятие и вскользь брошенное слово. Оказывается, не только я ее «друг».

– Эй! – В меня врезается какой-то студент.

На мгновение отвлекаюсь, а потом снова смотрю в ту сторону, куда ушла девчонка из зала. Почти могу видеть ее след, будто мы на секунду переселились в фильм «Скотт Пилигрим против всех» и каждый ее шаг топит воображаемый лед, покрывший щербатую плитку институтского коридора.

Студент обходит меня по кругу и бормочет под нос что-то подозрительно похожее на «псих какой-то», меня передергивает от этих слов, и на губы сама собой наползает улыбка. Ты психов не видел, парень.

– Эй! – А вот это уже Соня. – Ты куда уставился?

Она выглядывает из-за моего плеча, но кроме недовольного студента там уже никого нет. Толпа поглотила девчонку вместе с нимбом над головой, замешав в серую посредственную массу.

– Знаешь ее? – спрашиваю и тут же ловлю на себе недоуменный взгляд сестры.

– Кого?

– Пошли, кое-что покажу.