По заданию мне положено написать, какое влияние человек на меня оказал. И вот непонятно, с чего начать. Наверное, с того, что мать моя в целом не имеет таланта быть родителем, даже каких-то предпосылок у нее для этого нет, что, конечно же, странно. Она, хоть и была в своей семье единственной дочерью, имела огромное количество родственников, у которых было множество братьев, сестер и племянников, что, казалось бы, должно было дать ей некое представление о воспитании детей, а главное – какие чувства к ним надо испытывать и как их выражать. Но мама так и не смогла осилить эти навыки общения с детьми. Чисто технически она со всем справлялась, я всегда ходила чистая, сытая, причесанная, хорошо одетая. Мать знала, как менять пеленки, готовить мне еду, но то, что касалось душевной привязанности, или каких-то эмоциональных порывов, или даже теплых слов, у нее шло туго. Она в вопросе материнства – женщина уникальная: я была желанным ребенком, родилась в срок, они хотели девочку – получили девочку, хотели спокойную – получилась спокойная (говорят, я в первый раз заплакала только после того, как мне исполнился год, когда взялась за горячую плойку), другими словами, я была очень удобная. И если другие родители радовались бы тому, что их ребенок получился таким непроблемным, то мои отнеслись к этому как к обычному факту, в их представлении мира все дети были такими. Отец и его по тем временам обеспеченные родственники позволили матери не работать, она и не работала. Считалось, что она сидит с ребенком, то есть со мной, хотя сидеть со мной не надо было: где меня оставляли утром, там вечером и находили. Говорят, баба Таня втихаря водила меня к специалистам проверить, не страдаю ли я задержкой в развитии или чем-то таким, но оказалось, что я вполне здорова и просто обладаю таким темпераментом. Думаю, что матери было скучно, потому что, когда мне исполнилось семь, она решила, что пора в этой жизни что-то менять, и начала с дочери. Именно тогда во мне стали искать какие-то таланты, но ни музыка, ни спорт, ни лошади меня не заинтересовали. Имелись вялые задатки в изобразительном искусстве, я неплохо рисовала цветы, но они увяли после того, как я полюбила чтение. Для этого занятия моя тухлая натура, как говорила мать, прекрасно подходила. Она оставила меня в покое с кучей книг и переключилась на себя. Она вдруг поняла, что ей интересно все, что связано с эзотерикой.

Именно в этот момент в нашей жизни появились астрологи, шаманы, экстрасенсы, тарологи, энерготерапевты, другие сомнительного рода занятий люди. Тогда-то мы и потеряли нашу Маргариту, я – как мать, отец – как жену. Потому что далее все, что я ни делала, было «типичным Водолеем», в отце как «в Стрельце» она вообще разочаровалась. Сильнее всего ее увлекала нумерология. Мать была не сильна в математике, но эту «науку» усвоила быстро. Всех своих знакомых и родственников она пересчитала на предмет совместимости с ней и, основываясь на полученных знаниях, начала зачистку круга общения. Формула для подсчетов была очень простая: следовало все цифры в дате рождения складывать до тех пор, пока не получалось простое число. Например, папа родился 1 декабря 1965 года, складываем 1+1+2+1+9+6+5=25, получившийся результат тоже суммируем, и получается, отец был «семеркой». «От таких, как он, всегда надо ждать подвоха, – говорила мать, – предадут не моргнув глазом». Но главная несовместимость было у матери с дочерью, то есть со мной. Мы, с ее слов, не совпадали ни по знаку зодиака, ни по году рождения. Мне кажется, она бы с радостью отдала меня бабке, но шаманка Роза сказала, что я – это урок для матери и если она его не пройдет, то в следующей жизни мы опять встретимся и опять будем мучить друг друга. Мать решила меня оставить, я, честно сказать, этому рада. Если вторые, третьи и прочие жизни существуют, то встречаться с ней еще раз я бы не хотела.

Кстати, именно мать сказала мне, что Павлик меня бросит. Я до последнего скрывала, что у меня кто-то появился, но однажды утром мать спросила: «Роза увидела рядом с тобой мужскую энергию – кого-то встретила?»

Бой с Розой я проиграла еще в четырнадцать, когда облила ее газировкой. Это был день рождения матери, шаманка, сидя напротив меня, долго смотрела, а потом заявила, что я мелкая душа, не прошедшая уроки прошлого, и в этой жизни ничего не добьюсь. Мать стала кивать и соглашаться, а я вдруг, сама того от себя не ожидая, взяла и вылила на голову Розе стакан газировки. Шаманка повернулась к матери и сказала: «Терпи, Маргарита, эта незрелая душа в своем процессе совершенствования выпьет из тебя все соки». Мать кивала и цокала языком. Так вот, дорогой дневник, если Роза что-то «видела», значит, то было правдой и не обсуждалось. В случае с «мужской энергией» около меня, я думаю, шаманка просто угадала, но я честно призналась, что уже полгода встречаюсь с Павликом. Мать тут же потребовала дату его рождения, а на следующее утро сообщила, что все это ненадолго: «Бросай, пока тебя не бросили». И тут мне хочется заплакать, потому что Павлик меня и правда бросил. И сделал это очень жестоко и некрасиво. Когда я выла у загса, мать и Роза молча переглядывались, ничего неожиданного для них не произошло. Мол, что предсказали, то и получили.

Запись 4
Дура

Дорогой дневник, терапия не помогает. Я по-прежнему живу, балансируя между желаниями убить или кого-то, или себя. Павел Дмитриевич сегодня утром сказал мне, что это все потому, что я зарылась в воспоминания, в которых мало приятных моментов, и надо бы вспомнить что-то хорошее, но я ему возразила. Сколько можно копаться в прошлом? Сдохнуть-то мне хочется сейчас. Как, вспоминая свою бедную на яркие эмоции жизнь, я смогу вытащить себя из того болота, в котором сижу сейчас по самые уши? Чтоб ты понимал, дорогой дневник, это все не фигура речи и не потому, что я какая-то ранимая натура, любящая поныть. Вовсе нет, я правда так убита горем и раздавлена, что честно не понимаю, для каких таких благих целей все еще просыпаюсь каждый день.

Утро я вообще ненавижу. Говорят, что люди в депрессии плохо спят, я же сплю как убитая, ложусь и отключаюсь прямо в тот момент, когда рыжие волосы касаются подушки в катышках, затем проходит секунда – и я просыпаюсь. Доброе утро, Варвара Эдуардовна, вы проспали десять часов. Вот хоть бы что-то приснилось ради приличия, чтобы как-то обозначить тот момент, что я спала. Мне как-то гланды вырезали, так вот – ощущения похожие. Помню, как я легла на операционный стол, анестезиолог со шрамом через все лицо склонился надо мной и сказал считать от десяти до одного. На восьмерке я отключилась на секунду и проснулась уже без гланд. Сейчас такая же ситуация, только просыпаюсь я без одного дня жизни. Затем час уходит на то, чтобы себя привести в чувство и начать хоть как-то проживать новый день. А еще меня жутко тошнит в душе, ударение в этом слове на «у», а можно и на «е», там меня тоже прилично выворачивает. После тошноты наступает истерика, и когда она утихает, я иду завтракать. У нас в отеле на редкость скучный и депрессивный завтрак, максимально безликая и серая еда. Только листья салата как-то выделяются на этом бледном фоне, все остальное и на вкус, и на вид как картон. Хоть бы яйца пожарили для яркости этого однородного ряда. Хотя, наверное, в моем состоянии я бы даже радугу на небе не рассмотрела, сказала бы: «Фу, что за черно-серая полоса».

Обо всем об этом я рассказала Павлу Дмитриевичу, и он предложил мне завести новые знакомства. Сказал, что выходить из скорлупы надо маленькими шагами, и дал задание поболтать с кем-то, хотя бы пару минут, чтобы отвлечься. Сказал, что начнем с малого. Ничего себе малое! Но, дорогой дневник, забегая вперед, скажу, что я с этим справилась. Я сегодня, можно сказать, перевыполнила план: я поговорила с двумя людьми.

Первым был официант из соседнего кафе. Я вижу его каждое утро, когда иду завтракать, поскольку террасу нашего отеля от террасы ресторана, в котором он работает, отделяют лишь три горшка с фикусами. До этих горшков стоит белая отельная мебель, далее начинается потертая деревянная ресторанная. Вообще этого паренька я давно заметила, он маленького роста, с короткими руками и сутулый, но в целом – приятный на вид, немного напоминает Надиного Игоря, но только тот томный и медленный, а этот очень энергичный и живой. Он приходит в ресторан раньше всех и начинает готовить помещение к открытию: подметает пол, расставляет стулья, натирает столы. И все это он делает в каком-то очень скрюченном виде: спина полусогнута, весь какой-то скукоженный – но зато скорость у него феноменальная, я не успеваю дожевать свой картонный завтрак, как он уже вдыхает жизнь в это пыльное заведение. После чего он поднимает ролл-ставни над баром, включает там свет и ждет клиентов, и как только появляется первый – он буквально на глазах превращается в другого человека. Официант как будто все это время экономит энергию, но в нужный момент отключает режим энергосбережения и делается совершенно другим. Даже ростом становится выше.

Начать исполнять задание Павла Дмитриевича было решено с этого официанта. Я поднялась в номер, снова приняла душ, снова высушила волосы, достала платье – тут должны звучать аплодисменты: до этого я несколько дней ходила в одних и тех же велосипедках и футболке. Далее я это платье погладила, а это я даже у себя в Москве не всегда делаю, нанесла на губы блеск, сбрызнула запястья пробником духов, надела балетки и пошла обратно на террасу. Зачем я все это описала? Затем, чтобы Павел Дмитриевич оценил, что я ответственно и очень серьезно подошла к выполнению его задания.

Я зашла в кафе, села недалеко от стола, за которым размещался официант. Когда не было посетителей, он пристраивался за столик у бара, включал телевизор, который висел под крышей террасы, и что-то смотрел. До этого дня я не могла знать что, так как экрана с отельной стороны не видно, но сейчас поняла, что он смотрит сериал. Официант внимательно, не отрываясь следил за происходящим. В телевизоре очень красивая героиня только что проснулась и нежно потягивалась в постели. Для только что проснувшейся женщины она имела на редкость пышные локоны и яркий макияж. Героиня кулачками терла глаза, зевала, прикрывая рот ладонью, и всячески давала зрителям понять, что, несмотря на идеальный внешний вид, действительно только что проснулась, честно-честно. Далее, как и положено, она встала и резко раздвинула шторы в разные стороны. Я закатила глаза. «Такой избитый штамп», – подумала я. Но кто я такая, чтобы судить эту неизвестную мне героиню. Официант мой весь вжался в кресло, согнулся подковой, и только лицо его было устремлено вверх. Короткие руки он сложил ладонью к ладони и зажал между коленей. Я подождала какое-то время, не решаясь его отвлекать. Началась реклама, он взял пульт, убавил звук, но взгляда не отводил. И в этот момент я вторглась в его жизнь своим: «Гуд монинг!» Он вздрогнул, оглянулся, и вдруг произошли метаморфозы, свидетельницей которых я неоднократно являлась. Буквально на моих глазах этот гадкий утенок расправился пусть не в прекрасного, но все же лебедя, глаза его заблестели, улыбка растянулась от уха до уха. «Да, мадам!» – произнес он на английском. И тут я поняла, что не придумала, о чем с ним говорить! Вот такая я дура. «Зря платье гладила», – отметила я, но потом собралась и поинтересовалась, делает ли он апельсиновый фреш. На это меня натолкнула большая ваза с апельсинами на стойке. Официант кивнул утвердительно и скрылся за баром. Я пересела за стол, который был ближе к телевизору, и через минуту «лебедь» поставил передо мной стакан сока и стакан со льдом. Я помнила, что надо продолжать разговор, пока не кончилась реклама.

– Как вас зовут? – Я себя слышала, как будто со стороны.

– Юсуф, мадам.

– Какое редкое и красивое имя, – голосом Сусанны из «Самой обаятельной и привлекательной» произнесла я. Никакой статистики относительно мужских турецких имен я, естественно, не изучала, но для короткого разговора фраза была подходящей.

– Вовсе нет, мадам, – тем же приятным ровным голосом ответил он.

– Просто раньше я никогда его не слышала, – сказала я, краснея.

Юсуф отодвинул стул и сел ко мне за стол.