Окончательно протрезвев, я выругался, поправил заплечный кузовок с притороченным к нему посохом (не хватало еще зацепиться за что) и рванул что есть мочи следом за исчезающим уже в темном проулке Молчаном.

Ночная погоня завертелась чехардой улиц.

Мимо мелькали дома, широкие улицы сменялись проулками или совсем уж узкими щелями, сквозь которые можно было с трудом протиснуться (что, впрочем, никак не тормозило Молчана), чтобы снова смениться улицами, колодезными площадями. Я изо всех сил старался не упустить из виду друга, поскальзываясь на резких поворотах, больно цепляясь плечами за углы заборов и жилищ, спотыкаясь на неровных дровнях, но не сводя взгляда с преследуемого.

Молчан же будто и не замечал никаких препятствий. Несся он легко, быстро, шустро перемахивая через невысокие стойки, коновязи, каменные укладни. Ведомый чужим зовом, он не знал усталости.

А вот я уже изрядно заходился, чувствуя в груди обжигающий хрип при каждом вдохе. Но когда я из последних сил вывалился из-за очередного поворота, то чуть ли не налетел на спину Молчана, который остановился как вкопанный.

Я бегло огляделся.

Мы оказались на самой окраине острога. Здесь уже почти не было богатых жилых домов, всё больше хозяйственные амбары, ремесленные схроны. По правую руку от нас шагах в тридцати возвышался темной громадой частокол внешней стены.

Стояли мы на небольшой площадке, скорее всего, предназначенной для сушки кож или выделанных тканей в сухие погоды. В лунном широком кругу были только я и Молчан. Я хотел было тронуть друга за плечо, но тот вдруг шагнул вперед, приветственно раскидывая руки. Будто старого знакомца увидал.

Или любимую.

Стоя сбоку, я узрел, как Молчан шаг за шагом двигался вперед, расставив руки и широко улыбаясь. Неестественно, как завороженный. Будто отведал отвара дурман-травы и сейчас видел чудесные видения.

– Красимирка! – ласково заговорил он, делая еще шаг вперед. – Лапа. Что ж ты по морозу-то бегаешь от своего суженого? Догнал!

Я рванул к Молчану, дернул за рукав дубляка.

– Кого? – крикнул я. – Кого ты видишь?

Он даже не повернул ко мне голову, продолжая очарованно смотреть куда-то перед собой.

– Да как это кого, Неждан? – В голосе его искрилась радость. – Любу мою, Красимиру. Шли знакомиться, а вот она сама нас нашла, озорница.

Я похолодел.

Знал я уже, кого на самом деле видел Молчан, кто прятался под личиной возлюбленной его. И понимал, что не вытащить мне сейчас друга из морока, никак не вытащить.

А одержимый лишенец продолжал неотвратимо идти.

Вдруг шальная, дурная задумка вспыхнула в моей голове. Авось сладится, все одно других путей нет!

Я резко присвистнул и крикнул Молчану в спину:

– А знакомь-ка ты, друже, меня со своей возлюбленной. Знакомь с Красимиркой, говорю!

Друг остановился и впервые за все это время, за всю лихую гонку глянул в мою сторону. Улыбнулся еще шире, топорща рыжеватые, покрытые инеем усы и бородку.

– А то как же, – захохотал он, искренне веря, что все происходит наяву. – Рада будь знаться с моим добрым другом Нежданом, Краса! Не стесняйся, будет он тебе братом названым.

И Молчан приглашающе повел рукой в сторону дальнего плетня, туда, где на границе лунного круга и густой тени от частокола вдруг стала проявляться хрупкая женская фигурка.

На ней был когда-то белый, но уже изрядно траченный рванью и грязью погребальный сарафан. Босые ноги без боязни стояли в снегу. Замершее тело, тонкое, девичье, не двигалось, не исходило паром тепла. Не вздымалась от дыхания грудь. Когда-то русые, а теперь свалявшиеся грязные волосы, ломкие и неживые, обрамляли темное, почти почерневшее лицо, на пятне которого страшно белели два глаза без зрачков. В одной руке девушка сжимала совсем небольшой серпик, в другой же держала срезанную длинную прядь волос, переходящую в косу, такую же грязную, как и волосы на голове. Стояла она, неестественно склонив голову набок, смотрела перед собой невидящим взором.

Мертвячка.

Миг-другой она не двигалась, подобно истукану, но вдруг конвульсивно дернулась и повернула голову ко мне. Хотя нас разделяли расстояние локтей в двадцать и неверный свет ночи, но я готов был поклясться, что ее бельма смотрят на меня.

Теперь, насильно представленная мне Молчаном, она видела меня, так же как и я ее. Впрочем, я понимал, что интересую ее мало: не было у меня зазнобы, не было в сердце той самой любавы. А потому и на роль очередного суженого я никак не подходил.

Но вот помехой, тем, кто может встать между мертвячкой и ее жертвой, я стал. А потому, чуть помедлив, она двинулась в мою сторону.

Шла покойница неестественно. Движения ее были вялые, неуверенные, при этом мышцы ее сводила мелкая судорога. Короткие припадочные подергивания.

Я знал, что мертвячки могут быть очень быстрыми. Доказательством тому служила наша недавняя погоня через весь острог. Но сейчас она явно выбилась из своего привычного ритуала, вышла из границ обычной охоты, и я, ненужный, лишний кусок в ее миропорядке, вызывал изломы поведения.

Она уже сделала шагов десять, выйдя почти на центр пустыря. Не отрывая от меня невидящего взгляда. А я все стоял на месте, искренне пытаясь придумать хоть что-то.

«Молодец, ведун, зазнакомился с мертвячкой, притянул? Отличный план! Простой, вящий! Надежный аки чудьские часы!» – отругал я себя, больше чтобы заглушить страх, нежели от пустого укора. Я не только получил драгоценное время, но и заставил мертвячку перевести внимание со своей жертвы.

Молчан же, видимо, попускаясь, мотал головой, озирался. Приходил в себя. Я не знал, сможет ли покойница вновь так же быстро вернуть контроль над другом, и рисковать не хотел.

Шагнув вбок от Молчана и продолжавшей приближаться мертвячки, я громко и надсадно закричал:

– Доброй тебе ночи, девица! Не боязно ли гулять в такой поздний час? Не заругает ли тятя за ослушание? Может, проводить тебя до дома родного? Много лихих людей может скрываться в темных закутках – печаль будет, коли такую красоту поругают.

Я нес несусветную чушь скороговоркой, стараясь отманить мертвячку, попутно в голове панически перебирая наставления Ведающих, вспоминая древние манускрипты старцев, борения. Покойница послушно шла на меня, а я продолжал баять все, что попадет на язык. Мне уже показалось, что удастся заморочить ее, когда, на беду, вскинулся Молчан.

Не умел молчать мой друг. А потому, как немного пришел в себя и вышел из пелены морока, сразу заголосил:

– Что за дичь? Куда мы прибились, Неждан? А где… Красимирка? – Он растерянно переводил взгляд с меня на покойницу, уже стоявшую к нему лицом. – И что за девка красная? Тю, сестрица, да ты босая померзнешь!

Его раскатистый голос моментально воротил мертвячку в русло. Ее жертва терялась, любимый-суженый уходил из ее власти.

Увлечь! Забрать!

Она, моментально забыв про мое существование, резко развернулась, в длинный прыжок оказалась у не успевшего даже шелохнуться Молчана, открыла ссохшийся, полуистлевший рот:

– Любый мой! – Я невольно вздрогнул, когда она заговорила. Это был живой, ласковый, нежный голос молодой девушки. Никак он не вязался с почерневшей покойницей. – Пойдем со мной. Любить тебя буду, укрывать тебя буду, обнимать тебя буду. Буду ласковая. Идем, суженый!

Молчан моментально одеревенел, впав во власть чарующего голоса. А я, наконец-то выцепив из памяти нужные знания, как наяву видел буквицы, бегущие по пятнистому листу манускрипта:

«…только влюбленных. Зовет она голосом возлюбленной, манит. Тащит в темноту, где серпом…»

Недолго думая, я рванул вперед.

Я не был бойцом-ратником, не был драчуном. Даже на празднествах в кулачных боях да борьбе не участвовал. Я не знал, смогу ли что-то сделать покойнице. Но, видя, как, продолжая говорить, мертвячка неспешно поднимает руку с серпиком, примеряясь к горлу Молчана, я не медлил.

Было такое чувство, словно я с разбега влетел плечом в городскую стену. Что-то больно рвануло в теле, изломало. Но я смог опрокинуть мертвячку – та тяжелым кулем упала в паре локтей от нас. Сбей я так обычную девушку, она кубарем укатилась бы на добрых три сажени, но покойница была твердая и тяжелая, как…

Как мертвец, подумал я, пытаясь собрать путающиеся мысли.

В голове стучали молотки, но сквозь них продолжали проступать буквицы памятных учений:

«…учинив же смерть несчастному, снесет она его в свою домовину. Ляжет с ним в обнимку и упокоится в объятиях суженого мертвеца. А как истлеет несчастный, то вновь выйдет она искать себе жениха. Вновь искать будет влюбленных молодцев…»

Мертвячка медленно вставала. Ворочалась грязным сугробом в снегу.

Я тоже силился подняться, судорожно цепляясь за кушак так и стоявшего в оцепенении Молчана. Срывался, пытался удержаться на неверных ногах.

А мертвячка вставала.

В отличие от меня, она не чувствовала боли, усталости, страха.

Я еще только стоял на коленях, а покойница уже была на ногах. И казалось, что медленно, неотвратимо она разворачивается.

Буквицы продолжали плясать перед глазами, словно веселая мошкара, невозможная в эту зимнюю ночь:

«…не увидеть, не одолеть. А коли довелось вытащить ее с охоты, заставить явиться люду, то отпугнуть ее может лишь облик ее отражения в зеркальце начищенном. Увидев истинный взор свой, ужаснется мертвячка, унесется на погост – забыться, уйти в мертвенный сон, чтобы…»

Я простонал от бессильного гнева и обиды. Ну конечно! А чего ты ждал, глупый ведун? Что борение – кинуть в нее снегом?

Ругаясь, понимая обреченное наше положение, я тем не менее с упорством калбея продолжал свои попытки встать. Хватался за одежду Молчана, тянул на себя, потягиваясь.

Где ж я возьму зеркало посреди ночного острога? Да еще и так, чтобы сразу под рукой?

Продолжая цепляться за друга, я схватил его за руку. Что-то глухо звякнуло.

Я скосил взгляд.

За все это время Молчан, потерявший контроль над собой, оказывается, так и не выпустил из рук глупый медный подносик. Бубен свой импровизированный.

Я только начал соображать, еще только забрезжила во мне радость и надежда, когда мертвячка рванула вперед.

Не знаю, не смогу я описать точно, что случилось дальше. Просто в испуге я рванул руку Молчана с втиснутым в нее медным, начищенным до блеска сотнями ладоней подносиком. Постарался закрыться, спастись. Выставил щитом, ведя безвольную руку друга.

Лунный свет хищно блеснул в диске подноса, давая отражение. Позволяя прыгнувшей уже мертвячке на миг увидеть себя.

Тоскливый, полный ужаса крик буквально оглушил меня, сбил с ног.

Кажется, я повалился в обморок.

Когда я стал приходить в себя, то первое, что увидел, – это встревоженное лицо Молчана. Он немилосердно тряс меня так, что взлетавшие комки снега засыпались мне за ворот.

– Неждан! Эй, друже! Ты чего? Перебрал?

Кряхтя, я поднялся, не без помощи своего спутника.

Отряхнулся. Поежился, чувствуя холодное прикосновение снежинок за шиворотом.

И рассмеялся. Звонко и нервно.

На меня смотрел совершенно ничего не понимающий Молчан, явно полагая, что его знакомец повредился рассудком.

– И что бы она сделала? – Мой друг был непривычно тих и, как мне показалось, немного поник.

Пока мы выбирались из малознакомых даже Молчану окраин, я рассказал ему о ночном мороке, о погоне, о том, как мертвячка пыталась утащить себе суженого.

– Ведающие писали, что убила б. – Я не хотел смотреть в лицо другу при этих словах, а потому разглядывал леденелые дровни под ногами. – А после снесла бы к себе в могилу. «Спать» рядом уложила б тело бездыханное, чтобы любимый подле нее был.

Я помолчал, раздумывая. И чуть погодя добавил: