– Резонансы есть?

– Дмитрий Владимирович, ничего необычного. Все как всегда. Двадцать два пропавших без вести, из них восемь детей, пять домашних, трое – из детских домов. Почти все ранее уходили, только шестнадцатилетний мальчик из Строгино первый раз, но там родители признались, что был конфликт из-за девочки, с которой он хочет встречаться, а родители против, так как она из неблагополучной семьи, плохо учится и уже курит. СЗАО^[8] уже работает по нему, я поставила им на контроль. И по остальным детям тоже округа и «земля»^[9] уже работают. Из четырнадцати взрослых – восемь пьющие и ведущие антисоциальный образ жизни. Криминала^[10] нет. И обнаружено семь неопознанных трупов, все лица БОМЖ^[11], без внешних признаков насильственной смерти^[12].

Я слушал Наташу, изучал сводки, а сам все время думал о пропавшем солдате. Неужели нашли? Хоть бы это он оказался.

В 7:55 набрал начальника МУРа.

– Товарищ генерал, доброе утро. Большов. Разрешите зайти, доложить по сводкам и подписать документы?

– Доброе утро. Что-то серьезное есть? Документы срочные? Я сводку смотрел, у меня вопросов нет, сам знаешь, что делать.

– Никак нет, товарищ генерал, ничего срочно.

– Тогда работай. Детей, как обычно, на контроль, вечером доложишь, и подпишу тебе все.

– Есть, товарищ генерал.

Ну и хорошо. В кабинет влетела Марина Любимова, опер по особо важным делам.

– Доброе утро, Дмитрий Владимирович, привет, Натусик.

И положила на стол коробку с пирожными.

– Во, успела к кофе.

Я посмотрел на коробку, потом на Марину, затем на Наташу. Та прыснула.

– Вы чего? – недоуменно спросила Марина.

Я показал на большую коробку с печеньем.

– Если у тебя тоже много документов на подпись, вставай в очередь. Но теперь я спокоен. От голода мы точно не умрем.

Мы засмеялись.

– Дмитрий Владимирович, если сейчас не съесть, к обеду мальчишки все растащат.

Мальчишками она назвала наших оперативников.

– Ну пусть ребятки кушают.

Пока пил кофе, подписал девчонкам все документы. Печенье, правда, было восхитительное.

– Ладно, девочки, спасибо. Работаем.

Я поднялся, но, перед тем как выйти из кабинета, Марина все-таки сунула мне в руки пакетик с печеньем и несколькими пирожными.

В 9:00 собрал ежедневное оперативное совещание, выслушал доклады, поставил задачи на сегодня, собрал документы на подпись и всех распустил. Оставил только «спецов по трупам».

– Товарищ полковник, докладываем, – отрапортовал Кошкин, – труп неизвестного мужчины, которого на МКАД сбила машина, был доставлен в трупохранилище в Лианозово, находился там месяц, пока шло следствие по факту его гибели. В СК по ЗАО г. Москвы было возбуждено уголовное дело по части первой статьи 109 «Причинение смерти по неосторожности». Но следствием было установлено, что виновником ДТП был сам погибший, перебегавший МКАД в неположенном месте. Документов при нем обнаружено не было. Личность следствием не установлена. Обращений о розыске без вести пропавшего с такими приметами не было. В итоге через месяц было принято решение захоронить погибшего как неизвестного на Перепеченском кладбище, где хоронят всех неопознанных, обнаруженных на территории г. Москвы, труп № 24856, могила № 072541.

– Хорошо, спасибо. Идите.

Вот так. Мало того, что человек погиб так нелепо, да еще и похоронен как неизвестный и никому не нужный… Зазвонил мобильный. Это был Крошкин.

– Дмитрий Владимирович, доброе утро.

– Привет, Дэн. Ты в части?

– Так точно. В части. Сижу у командира, чай пью. Ждем, когда поднимут списки с личными номерами. Шесть лет все-таки прошло.

– Хорошо, сразу звони, как будет информация, очень жду.

– Конечно, Владимирович! Сразу позвоню.

Минут через десять на телефон пришло сообщение, и тут же Крошкин позвонил снова.

– Дмитрий Владимирович, я отправил фото.

С замиранием сердца я открыл сообщение и увидел фото из личного дела рядового Порошина с номером 1084263. Посмотрел на фото неизвестного: 1.84…3. Он! Сомнений быть не может. По телу побежали мурашки. Нашли! Меня наполнила радость.

Набрал Княжина, сообщил ему о находке.

– Ваня, срочно отправь запрос на Перепеченское, на эксгумацию^[13], сделаем официальное опознание, и тело маме передадим для захоронения.

– Есть, Дмитрий Владимирович, сейчас принесу.

Вскоре в кабинет вошли, как всегда, двое неразлучных друзей, Княжин и Кошкин, оба в очках, как профессора. Да в принципе в своей области профессора и есть. Лучше их никто не разбирается в теме идентификации неопознанных трупов.

Нетерпеливо протянул руку.

– Давайте запрос. Надо срочно ехать на Перепеченское. И вызывать маму. Ребята, мы его нашли! Мы лучшие!

Но они молча сели на диван, переглянулись и замялись.

– Вы чего? Запрос где? Почему не принесли? Что случилось?

Заговорил Олег.

– Дядя Дима, тут такое дело…

– Да что случилось? Говорите уже.

– В общем, это. Трупа солдата на Перепеченском кладбище нет.

– Как нет? Вы что? Куда он делся?

– Тут такое дело…

И Олег рассказал, что все неопознанные трупы, обнаруженные на территории Москвы, действительно захоранивают на Перепеченском кладбище, но оказывается, через пять лет после захоронения их выкапывают и перевозят на Николо-Архангельское кладбище, где кремируют.

– Олег, зачем? Это правда, Васильевич?

– Правда, дядя Дима. Делается это с целью освобождения места под новые захоронения, иначе негде будет хоронить следующие неопознанные трупы.

– Вот это новость! Сколько лет служу, не знал о таком.

– Не знал, потому что мы с этим практически никогда не сталкивались. Всегда раньше находили.

– Это да. Ну хорошо, слава богу, мы хоть по номеру его определили и тогда по фото опознание сделаем. Значит, получается, урна сейчас на Николо-Архангельском?

Они вновь переглянулись.

– Что еще?

– У нас еще есть не очень хорошая новость. Точнее, очень нехорошая.

– Что?

– В общем, после кремации урны хранятся там один год. А потом – все.

– Что – все?

– Их уничтожают.

– Как уничтожают?

– Ну, под бульдозером.

– Как так? То есть через шесть лет от человека не остается вообще ничего? Даже пепла?

– Ну такие правила, Дмитрий Владимирович.

Волосы у меня встали дыбом.

– Когда он был захоронен?

– Шесть лет назад, 20 марта.

Я посмотрел на календарь. 19 марта.

– То есть завтра урны будут уничтожены? И у нас остался всего один день?

– Точно. Завтра же! – взялся за голову Княжин.

– Срочно звоните в крематорий!

Олег вскочил. Набрал номер.

– Але, Лев Аронович? Здравствуйте, Олег Кошкин, МУР, сейчас передам трубку начальнику, Дмитрию Владимировичу.

– Лев Аронович, здравствуйте. Вы урны еще не уничтожили? – закричал я в трубку.

– Здравствуйте, Дмитрий Владимирович, – растерянно ответили в трубке. – Простите, какие урны вы имеете в виду?

– Урны с прахом неопознанных трупов с Перепеченского кладбища.

– А, эти. Дмитрий Владимирович, не извольте беспокоиться. Все уже готово, я все бумаги подписал. Завтра утром все уничтожим. Вы хотите приехать проконтролировать?

– Не-е-ет! – закричал я. – Отставить! Ничего не уничтожать. Завтра мы приедем.

– Хорошо, конечно. А что случилось?

– Лев Аронович, завтра мои сотрудники все вам объяснят.

– Дмитрий Владимирович, но мы же ничего не нарушили! У нас все по графику. Все документы в порядке.

– Лев Аронович, просто сделайте, что я вам сказал. Не уничтожайте урны.

– Да, да, конечно. Не извольте беспокоиться, все до единой урны будут в целости и сохранности.

– Спасибо. До свидания.

Я положил трубку. Сердце бешено колотилось. Неужели успели? Вроде дело о неопознанном трупе, да еще погибшем шесть лет назад, а адреналин зашкаливает как при боевой операции.

– Василич, Олег, идите, срочно готовьте запрос на изъятие урны.

Взял письмо мамы солдата. Несколько раз глубоко вздохнул, успокаиваясь. Набрал номер. Долго звучали гудки. Сердце стучало. Как начать разговор? Как рассказать матери обо всем, что случилось?

– Слушаю, – раздался безжизненный, отстраненный голос.

– Светлана Игоревна?

– Да.

– Здравствуйте. Вас беспокоят из Московского уголовного розыска.

– Слушаю вас.

– Светлана Игоревна, это по поводу вашего сына.

– Надо прийти на допрос? – спросила она устало, но вдруг оживилась: – Что? Откуда? Вы из Москвы? Из МУРа? Я вам письмо писала.

– Да, Светлана Игоревна, я вам поэтому и звоню.

– Вы что-то узнали? Есть новости? Спасибо, что позвонили, – голос ее совершенно преобразился.

– Светлана Игоревна, вы могли бы прилететь в Москву? Это очень важно.

– Я? Конечно! Если нужно! Я и сама уже собиралась! Хотела к президенту в Кремль. – И потом с надеждой: – Вы нашли его? Он жив?

– Светлана Игоревна, я бы хотел, чтобы вы приехали ко мне и мы бы обо всем поговорили. Мне надо вам показать очень важные документы. Обещаю, что помогу вам.

– Конечно. Я прямо сейчас поеду в аэропорт. Но до Москвы ведь лететь восемь часов. Я только завтра, наверное, смогу прилететь.

– Светлана Игоревна, вы можете прилететь в любое время, как вам будет удобно.

– Спасибо большое. Я собираюсь, я все поняла. Вопросов не задаю. Ой, а куда к вам ехать?

– Петровка, 38.

– Ой, конечно, я же сама вам писала. А как мне из аэропорта к вам добраться? Это какое метро?

– Светлана Игоревна, не волнуйтесь. Вас встретят мои ребята.

– Вот спасибо огромное! Я уже собираюсь. Я ближайшим рейсом прилечу. Все документы привезу и фотографии.

– Светлана Игоревна, как возьмете билет, пожалуйста, позвоните и сообщите номер рейса. У вас же мой номер определился?

– Сейчас посмотрю. Да, определился. Ой, извините, пожалуйста, а как вас зовут?

– Светлана Игоревна, это вы меня извините, что не представился, начальник восьмого отдела Московского уголовного розыска Большов Дмитрий Владимирович.

– Дмитрий Владимирович, я записала. Спасибо вам большое.

– За что спасибо?

Она замолкла, а потом тихо ответила:

– Вы знаете, за последние годы вы первый, кто мне позвонил из правоохранительных органов и не разговаривал как с врагом государства. Я вам позвоню из аэропорта, – и положила трубку.

Я занялся текущими делами, оставляя эмоции на потом. Через час в кабинет влетел Крошкин.

– Владимирович, ты гений!

– Что? Сомнений больше нет?

– Заместитель командира части по воспитательной работе как раз тогда был его командиром взвода и лично провожал Порошина в увольнение. Он уверенно опознал его по фотографиям трупа. Протокол опознания я составил.

Дверь открылась, вошли полковники Щукин и Карпов, начальник второй оперативно-разыскной части и его заместитель, мои непосредственные начальники. Уселись на диван, достали сигареты.

– Мы покурить. Доставай пепельницу.

Вообще-то на Петровке курить в кабинетах запрещено. Но учитывая, что я не курю, а мой кабинет находится на верхнем этаже да еще в самом дальнем углу, проверки до меня практически никогда не доходили, и многие этим пользовались, в том числе руководители.

Я достал пепельницу, открыл окно, включил кофемашину.

– Ну что с солдатиком?

– Нашли! – похвастался Крошкин.

– Да ладно?!

Подвинул им протокол опознания.

– Мн-да-а-а… Вот это, – он выругался матом. – Значит, парня просто сбила машина, а его шесть лет искали как дезертира? Большов, ты, как всегда, лучший!

Щукин знал, что такая характеристика для меня – это лучшая награда.