– Покуда отец мой на престоле, будет становиться лишь хуже. Твои страдания станут лишь сильнее, и никогда – терпимее. Поэтому я все решил. Не стану ждать, пока почит отец. Стану ваном, – сказал он тогда с улыбкой, какую не сумела бы повторить ни одна из красавиц. То была улыбка, полная очарования, какое покорило бы и мужчин, и женщин, но хитрая и холодная, будто змеиная. При виде нее на устах сына, которого она доселе считала еще маленьким, королева вздрогнула. Ее сын вырос и вскоре свергнет отца. – Но для этого его величество император должен понять, насколько отец неспособен править. Сейчас он только и делает, что наслаждается компанией этой коварной девки Муби, предается разврату, пускает на самотек положение дел в стране и оставляет все на евнухов, и потому растет недовольство народа, а молодые сонби^[15] жаждут прихода нового вана. Чтобы свергнуть отца, необходимо позаботиться о том, чтобы так все и оставалось. Поэтому прошу, мама, потерпи и прояви терпение! Скоро я отдам эту девку прямо тебе в руки.

Королева не сумела сказать сыну, что о таком и помышлять нельзя. Не в том было дело, что, когда ее муж под патронажем сына отречется от престола, она сможет остаться с ним, и не в том, что восхождение на престол сына позволит ей избавиться от ненавистной ей Муби; не в чем-то подобном. Вонсон смолчала, потому что замерла из-за вдруг обнажившейся жесткости, которой засияли глаза ее сына. Ужасающей жестокости, какой не обладала и она сама, прежде до крови истязавшая девушек, которым не посчастливилось почувствовать на себе удары ее железных розог. Глаза ее сына наполнились безжалостностью изверга, о какой она прежде не подозревала, но оставались столь же прекрасными. Есть нечто общее между ужасающей красотой и ужасающей безжалостностью: ни то, ни другое не оставляет и шанса на сопротивление, подавляя своей силой.

«Он изменился слишком неожиданно», – думала королева. Он был чутким, сердечным, глубоко переживал и заботился, сочувствовал, чувствовал. Она беспокоилась о том, что эмоции, заполнявшие собой мир ее сына, оказались стерты. Пусть ему и было суждено однажды стать ваном, пусть нельзя было проявлять слабость, не могла она не почувствовать себя скверно, видя столь незнакомую сторону своего ребенка. И все ж ни о чем и спросить не могла – принц был в пути в далекий-предалекий Тэдо. Ей оставалось лишь догадываться, что могло пробудить в нем скрытую доселе сторону.

Не желая приближаться к смеющимся еще ближе, королева остановилась. Но смех стремительно приближался, и ван со свитой верхом на конях выскочили из невысоких кустов и предстали перед ней. Смех до сих пор хохотавшего вана прервался, воцарилась тишина, от которой присутствовавшим тяжело было даже дышать. Проницательный взгляд королевы упал на девушку, сидевшую перед ваном и расслабленно улыбавшуюся. Ее улыбка, чем-то напоминавшая улыбку наследного принца, привела Вонсон в замешательство.

– Сановники, спешьтесь, проявите уважение к своей королеве, – прозвучавший голос был тих и нежен, но тем не менее силен и тверд. Когда Тан, стоявшая за спиной ее величества, нарушила тишину, остолбеневшие евнухи и воины оказались обескуражены.

Муби положила ладонь на грудь вану, нахмурившемуся из-за встречи с женой, и оперлась о его плечо. Она учтиво задавала негласный вопрос: «Мне нужно спускаться?» Ее бесстыдный поступок заставил побледнеть и королеву, и Тан, и госпожу Хон, вторую жену наследного принца.

– Мы спешим, потому давайте опустим сложные церемонии, – раздраженно повернулся ван к королеве. У нее в глазах вспыхнуло пламя. Ей хотелось расцарапать лицо Муби, на лице которой расползлась победная улыбка, но сначала – разорвать в клочья ухоженную седую бороду собственного мужа.

– Ваша величество… – спокойно заговорила она, но лишь благодаря тому, что была матерью своего сына, – куда вы направляетесь сейчас, когда обсуждается срочный перенос столицы дальше от северных границ государства?

– Проверять оборону крепостных стен столицы. Поскорее уйдите с дороги.

«Вместе с этой девкой?» – переменилась в лице королева. Ответ его величества был настолько бессмысленным, что даже ревности не вызвал. И в самом деле, как сказал ее сын, позже ван отречется от престола. А пока она ничего не может сделать. Королева покорно отошла. Это потрясло всех кроме нее самой – даже вана и Муби. Первая и вторая жены наследного принца вместе с придворными последовали за Вонсон, быстро и без сожалений шагавшей прочь. И пусть удивление его величества было велико, облегчение оказалось еще сильнее, и, глубоко вздохнув и крепко обняв Муби за талию, он тронулся в путь вместе со своей свитой.

Тан и вторая жена наследного принца Хон, не зная, как быть, молча склонили головы за спиной у внезапно остановившейся свекрови. Тревожную атмосферу разрушил приступ ее тонкого смеха. Смех все не стихал, и потому супруги его высочества, слегка дрожа, будто в пытках, сжимали подолы своих юбок. Неожиданно королева перестала смеяться и обернулась к ним. Ее алые губы были широко распахнуты, но на лице не было и следа улыбки.

– Вы тоже это видели? Вот они: ван да королева, – безумно распахнула глаза она, напугав придворных, что стояли позади ее невесток, и заставив тех отступить назад. Подойдя к испуганный женам своего сына, она пальцами подняла их подбородки. – И ваш муж ничем не лучше, бедняжки вы мои.

И хотя тон ее величества был ласков, слова ее лишь поселили страх в глазах Тан и Хон. Нелегко им было стоять лицом к лицу со свекровью, чьи узкие глаза светились безумством. Ухоженные ее ногти, приставленные к горлу Хон, будто острый кинжал, нежно скользнули по лицу девушки.

– Ты, – смягчился и наполнился нежностью голос королевы, – не представляю, отчего ты живешь здесь. Это я подвергла твоего отца пыткам и сослала его на остров. Это я исполосовала тела твоих старших сестер розгами и отдала их в наложницы своим подданным. А теперь, когда ты стала супругой моего сына, отношения наши и впрямь причудливы. Я подобна твоему врагу. Неужто ты можешь делить комнаты с сыном собственного врага?

– Матушка… – так тихо, что ее едва удавалось расслышать, заговорила Хон. Она выглядела так, словно вот-вот разрыдается, и ногти, до сих пор царапавшие ее щеку, исчезли.

– Бедняжка, – наполнились искренним сочувствием глаза королевы. – Не так я выразилась. Мой сын ни разу не бывал в твоих покоях, а значит, нет в том беды. Ты уже, наверное, и не помнишь лицо собственного мужа. Нужно было рассмотреть его как следует и хорошенько запомнить! В сравнении с тобой не так уж мне и не повезло. Я-то помню каждый волос омерзительной бороды своего супруга! Знаешь, отчего вся твоя красота, какой не похвастаться твоим старшим сестрам, бессильна пред твоим мужем? Не знаешь, да?

– …Мне очень жаль, матушка.

– Почему? Почему тебе жаль? Потому что муж твой совсем не проявляет к тебе интереса? Или потому что тебе неведомо, отчего он безучастен?

Вторая жена наследного принца всхлипнула. А когда из глаз ее потекли слезы, переменчивое сочувствие королевы пошатнулось. Ее холодные пальцы грубо вытерли щеки госпожи Хон.

– С первым мне ничего не поделать. Но вот о втором я тебе расскажу. Твой муж совершенно к тебе безучастен, потому что сердце его уже отдано другой. Как думаешь, кто она?

Зрачки госпожи Хон дернулись. Не от желания ответить свекрови – у нее и мысли такой не было, но от порожденного этими словами чувства страха. Королева тоже взглянула в ту сторону, куда дернулись зрачки девушки. На них смотрела побледневшая Тан. Королева удовлетворенно усмехнулась.

– …Так и есть. Свое сердце он уже отдал, и теперь сколько бы жен у него ни появилось после: две, три, десять или пусть даже сто – ни к одной он не проявит интереса. И если он и обнимет кого-то, так лишь от того, что не может обнять ту, кому отдано его сердце! Не так ли, Тан? – повернулась королева к ней, и сердце девушки сжалось от ужаса. – Мой сын и впрямь похож на своего отца. Наверное, потому он тебя и выбрал. Именно племянницу принцессы Чонхва! Но и у тебя нет свободы усмехаться со спокойной душой. Ты-то лучше всех знаешь, что произошло с твоей тетей и в каком она сейчас положении! Мой сын настолько потерял разум от чувств к тебе, что каждый день приходит в твои покои, но… ты вскоре поймешь, что это было лишь быстротечной страстью. Видела же, в кого сейчас влюблен мой муж, прежде влюбленный в твою тетю? Если Иджил-Буха встретит дочь императорской семьи, ты тут же станешь второй женой и уже не сможешь свободно покидать своих комнат, а муж твой вскоре встретит другую девушку и отдаст свое сердце ей. Такова твоя судьба, бедняжка! Твоя тетушка родила трех детей, а ты, как ни любит тебя муж, так и не понесла, потому забудет о тебе он и еще скорее. Но оно и к лучшему. С появлением ребенка жизнь твоя окажется в опасности…

Взгляд королевы, бормотавшей как в недовольстве, вновь стал расслабленным, ожил, засиял. Еще сильнее сузив свои глаза, она наклонилась поближе к лицу Тан.

– Думаешь, он остерегается, чтобы ты вдруг не понесла? Настолько о тебе заботится?

Вот оно! Взгляд Тан тоже ожил. Вот почему он совершенно к ней не прикасался! А если так, она уж сможет отпустить всю горечь, что терзала ее до сих пор. Если все и правда так, если только все так!

Однако, даже если это ставило под угрозу ее жизнь, Тан желала его прикосновений, и потому сердце ее заболело. Девушка закусила губу. Она желала прикосновений, желала объятий, желала больше испытать и больше ощутить. Она желала, чтобы бессметный жар у нее внутри мог извергнуться, подобно вулкану, и сжечь все, не оставив и пепла. Пусть формально они и стали жить во дворце вместе, пусть и расставались на несколько лет, он даже в ночь перед отъездом не прикоснулся и пальцем к ней и мирно заснул, оставив ее, мучимую печалью, в одиночестве дрожать от слез подле.

«И какая из меня добродетельная женщина! От досады я только и жаждала прикосновений, а его высочество лишь заботился о моей безопасности», – подумала Тан.

Когда лицо королевы оказалось близко к кончику носа ее старшей невестки, по губам ее пробежала усмешка.

– Удивительно, что Иджил-Буха так старается ради тебя. На зависть остальным, но… однажды и ты станешь такой, как тетя. Ведь твой супруг станет ваном… и когда это время настанет, ты поймешь мои чувства. Но все ж не вини моего сына слишком уж сильно. Ты хотя бы получила его любовь.

«Этого недостаточно, матушка. Я желаю большего. Я хочу, чтобы весь он был только моим. Не думаю, что сумею стерпеть иное», – мысленно отвечала ей Тан. Измотанная безрассудством королевы, девушка грустно развернулась и молча последовала за свекровью, когда та без предупреждения удалилась, размахивая руками. За ними нерешительно направилась и Хон, так и не сумевшая стереть свои слезы до конца. Холодный ветер гулял там, где они доселе стояли. Осень подходила к концу.

Люди пили без конца. Как гласят билики^[16] Чингисхана^[17], «если уж нет средства против питья, то человеку нужно напиться три раза в месяц. Как только [он] перейдет за три раза – совершит [наказуемый] проступок»^[18]. Великий хан считал: «Если же в течение месяца он напьется [только] дважды – это лучше, а если один раз – еще похвальнее, если же он совсем не будет пить, что может быть лучше этого?!» – но, похоже, и сам не верил, что полное воздержание от алкоголя возможно. Он вопрошал: «Но где же найти такого человека, который [совсем] бы не пил?» Многочисленные билики хана имели большую власть над его потомками, чем любой закон, однако это наставление представляло собой единственное исключение. Бесчисленное множество людей выпивали не трижды в месяц, а многократно чаще; такими были и собравшиеся здесь. Человеком, инициировавшим застолье и открывшим им дорогу к пьянству, был Тэмур, внук императора и один из самых приближенных к трону людей.