Устроенный им туй^[19] был торжественным и широким. Монгольские приемы – больше, чем обычная попойка. В особенности потому, что устраивают их зачастую не люди знатных кровей. Для обмена информацией и налаживания отношений здесь собирается множество канцлеров, посланцев из других стран, нойонов^[20] от всех племен, представителей знати, прибывшие из других улусов^[21] в качестве пленников, и зажиточных торговцев, прибывших из западных земель; все они стремятся понять, кто здесь друг, а кто враг. Туй – общественное межгосударственное пространство, и потому человек, не владеющий одновременно монгольским, тюркским и фарси^[22], не осмелился бы занять место за столом.

– Только взгляни-ка, братец! И почему все так в тебе заинтересованы? – приобнял Вона за плечо Тэмур, изо всех сил старавшийся держать ровно свою охмелевшую голову. Причина, по которой он, по своей природе страстный любитель выпить, устроил сегодня туй, состояла в том, чтобы «утешить двоюродного брата, наследного принца Корё, покинувшего дом и, быть может, тосковавшего по родине». Вон, чья яркая улыбка не выдавала и признака тоски по дому, был человеком, одаренным в языках. Люди наперебой предлагали ему спиртное, заводить с ним разговоры и в конце концов оказывались очарованы его сладкими речами и красивым лицом. Приемы Тэмура всегда были шумными, но теперь, когда его двоюродный брат был в центре событий, гул стоял пуще прежнего, и оттого он смотрел на Вона с крупицами зависти и во много крат большей любовью. А тот растягивал в улыбке губы, что были чувственнее, чем у большинства красавиц.

– Оттого что я сижу рядом с самим ханом.

Удовлетворенный ответом, Тэмур, смеясь, похлопал Вона по плечу. Очень уж он любил своего чрезвычайно смышленого младшего брата. Кроме того, он был особенно важен. Вскоре, когда старый император покинет этот мир, Тэмур, вероятно, унаследует престол, убрав в сторону своего старшего брата Гамалу. Пусть никто и не высказывался об этом открыто, было совершенно ясно, что все думали: «Это будет Тэмур, не Гамала». Когда он уберет с дороги своего неспособного к управлению империей старшего брата и станет самым великим в мире, бельмом на глазу у него останутся лишь два человека. Первый – Хайду^[23] из семьи Угэдэя^[24], что постоянно угрожает Великому Улусу с запада, а второй – его дядя, ван Корё. Хайду был сокрушителен для империи, ван – тоже, но в ином, неприятном смысле.

Дочери императорской семьи никогда не становились женами правителей подвластных Юань государств, и лишь Корё стало исключением. Как зять императора, дядя Тэмура был по статусу выше, чем он сам. Даже после восшествия на императорский престол обращаться с ним небрежно было бы проблематично. Кроме того, слухи о старом ване ходили неприятные, и потому всякая встреча с ним портила Тэмуру настроение. А сын старого вана, Иджил-Буха, нравился ему намного больше. Хоть они и были двоюродными братьями, по статусу Вон был значительно ниже, а кроме того, обходителен, весел и красив. И, если уж говорить начистоту, куда больше походил на правителя, чем его отец.

Прямо сейчас именно наследный принц, а вовсе не ван засучил рукава, чтобы спасти Корё, чьи государственные границы подвергались набегам мятежников из империи. Хубилай, который полагал, что задавил восстание трех восточных улусов, убив его зачинщика, Наяна, был обеспокоен тем, что Кадан^[25], потомок Хачиуна^[26], вновь набирает силы. Когда изгнанный армией императора Кадан пересек границу Корё и разрушил несколько крепостей, ван бросил свой народ и бежал на остров Канхвадо, где и укрылся. А Иджил-Буха в то же время предстал перед императором и молил его отправить подкрепление на помощь Корё.

«Когда я взойду на престол, ты станешь ваном, Иджил-Буха», – решил он. Взгляд Тэмура, направленный на двоюродного брата, был полон товарищеских дружбы и любви. Он лично подал ему алкоголь.

Вон спокойно выпивал и молча слушал бессвязную болтовню опьяневшего двоюродного брата, когда к ним подошел перс, прибывший из улуса Хулагу^[27], и стал что-то громко рассказывать, но вскоре ушел, напившись. Честно сказать, от количества алкоголя голова кружилась и у Вона. Интерес, который к нему проявляло множество могущественных гостей туя и даже сам Тэмур, не был ему не по душе, но доставлял неудобства. Не было среди них ни души, в компании которой можно было бы позволить фальшивой улыбке пропасть с губ. Не было плеча, на которое можно было бы уронить голову. Все они без исключения были лишь чужаками, которых он желал использовать.

Когда он покинул зал, где проходило торжество, дышать стало легче, но дело было не в прохладном воздухе Тэдо, а в человеке, что, прикрыв глаза, прислонился к огромному дереву. Вон не спеша подошел к нему. Прежде мучившая его головная боль стала отступать. Даже когда наследный принц оказался совсем рядом, Лин не открыл глаз. Вон пристально вгляделся в его лицо. Из-за светлой кожи и точеных черт он выглядел довольно молодо и хрупко, но в нем чувствовалась удивительная сила, которую нельзя было не заметить. Великолепие, чистая и неподдельная красота и истинное благородство всецело ощущались в облике этого сонби. Вон любил прекрасное в своей дисгармонии хладнокровие, ослепительно сиявшее на лице Лина, когда тот взмахивал клинком; и еще сильнее – оттого что знал: это сдержанное хладнокровие – на деле оболочка, подобно доспехам скрывающая горячее сердце, а вовсе не истинная натура.

«Лин, мой прекрасный друг. Мое сокровище, полное обаяния, какого нет у меня. Видно, потому ты и понравился Сан», – надулся Вон; он чувствовал, как в груди поднимается жар и на место горячей любви, которую он прежде питал к своему другу, приходило иное чувство. Тогда-то он и понял, что ревность горячее любви. Отчего он ревновал? Оттого ли, что его возлюбленную украл другой? Или оттого, что потерпел поражение, когда в сердце Лина нашлось место кому-то еще? Охваченный эмоциями, которые пробудил в нем алкоголь, Вон протянул руку к лицу друга. Но не успела его рука коснуться белой щеки Лина, тот распахнул глаза.

– Уже уходите?

– Да, без тебя там скучно, – помедлив, убрал руку Вон. – Почему не зашел? Будь ты там, мне наливали бы раза в два меньше.

– Мне бы хотелось пребывать в здравом уме, чтобы я мог защитить ваше высочество.

– Защитить! И ты, и я – мы оба пленники, так кто кого защищает?

– Я тот, кто защищает вас, где бы вы ни находились, ваше высочество. Ради этого я и прибыл сюда, в Тэдо.

– Тот, кто защищает меня, где бы я ни был… Значит, защитишь меня. Останешься на моей стороне, – затуманенный алкоголем взгляд Вона блеснул. – До каких пор?

– Что?

Вон наклонился к ошеломленному столь неожиданным вопросом Лину. Настолько близко, что горячий пар, покинувший его рот, коснулся губ Суджон-ху.

– Ты останешься подле меня навсегда? Прямо как сейчас. До самой моей смерти? Или пока сам не умрешь?

– …

Лин знал, что обязан ответить, но под взглядом наследного принца губы его оставались неподвижны. Вон заметил его смущение, тогда проницательные глаза его сузились, а сам он лукаво улыбнулся.

– Ну все же легче легкого, Лин! Ты мой друг, а я – твой, и мы навсегда останется поддержкой друг друга. И пусть порой придется расставаться, но то лишь телам, а сердца наши связаны. Что тут неясного?

– …Да.

Лин опустил взгляд к земле. И сейчас он думает о Сан! Он чувствовал вину перед наследным принцем. Истолковать вопрос буквально и не дать на него ответа было проявлением чудовищной неверности с его стороны. Видевший его душевные терзания Вон сдерживал хитрую улыбку.

– Честно говоря, я немного беспокоюсь. Ты даже жениться не сможешь, так и проведешь всю жизнь рядом со мной. Это вызовет негодование множества женщин, не так ли? Завтра будет отдано любви к людям и стараниям сделать их счастливыми, а из-за тебя станут поговаривать, будто ван я крайне жадный.

– Ваше высочество.

– Не дело! Разве не должен и ты, повстречав кого-то, испытать те же удовольствия, что и все остальные люди в мире? Проблема в том, что я недостаточно могущественен. Здесь я бессилен, а другие не взглянут на это так же.

– …

– Неужто нигде не сыскать женщины, в которую ты бы влюбился? Если такая найдется, я сполна ее одарю.

– Если такой день настанет, – тихо прошептал Лин, – знайте: хотя тело мое покинуло ваше высочество, сердце осталось с вами.

Вон явно слышал, как сердце его упало. Его друзья таким не шутят, тем более перед ним. Он разразился смехом.

– Так кто-то желает заполучить твое тело! Если ты и женишься, чего мне грустить? Я только рад буду, если у тебя женщина появится! Говорил же, с тобой я и дом терпимости^[28] посетить готов.

– И даже если я навсегда уйду туда, где буду скрыт от ваших глаз, ваше высочество…

– Ты не можешь уйти! – схватил Лина за плечо Вон, тот в удивлении поднял глаза на наследного принца. Взгляд его был растерян и затуманен неясными, запутанными чувствами. Лин растерялся от этой смеси потрясения, гнева, грусти и страдания. – Ты не можешь уйти, Лин. Это невозможно.

Его зрачки опасно дернулись. И самому Вону неясно было, что именно невозможно. Что Лин однажды его покинет? Что человек, который его любит, – Сан и никто иной? Или что Лин, прежде смотревший лишь на него, теперь отдалится из-за Сан? Зато было ясно другое: ничего из этого нельзя было допускать. Наследный принц обнял своего друга, застывшего в замешательстве.

– Ты должен быть подле меня, Лин. Всегда.

«И ты, и Сан – подле меня, у меня на глазах. Если станете видеться не со мной, а лишь друг с другом, я не вынесу. Вы оба должны видеться со мной и быть подле меня», – подумал Вон и крепко обнял Лина.

А тот, удивленный его пылким ответом, так и замер с опущенными руками. Нередко наследный принц докучал на потеху, но сейчас плечи его дрожали, и потому Лин понимал: слова эти предельно серьезны. Никогда прежде Вон не был столь серьезен и груб. Слова ли Лина об уходе были тому причиной, или всему виной выпитый алкоголь, мешавший ему сдерживать эмоции? Так сразу и не сказать. Ведь сейчас они не расстаются, да и сам Вон говорил порой – расстаются лишь тела, а сердца их связаны. От мыслей о Воне пребывавшего в замешательстве Лина отвлек раздавшийся совсем близко смех какого-то юнца.

– А кто это у нас тут, Иджил-Буха? Обычно ты не такой пылкий.

Опустив руки, Вон обернулся в ту сторону, откуда доносился этот голос. Грудь колесом, довольная улыбка, будто он увидел крайне любопытную сцену.

– Хайсан^[29], – выплюнул его имя он и растянул губы в яркой улыбке. Когда Хайсан подошел к ним, Вон уже был в нескольких шагах от Лина.

– Уж прости, если помешал, Иджил-Буха, – хихикнул юнец и взглянул на Лина. В его проницательных глазах читалось любопытство. – Он, конечно, красив, но обнимать его руки разболятся. Высоковат. Да и грудь у него плоская. Даже если дело срочное, он, думаю, не лучший выбор.

– Прекрати. Он не любит такие шутки, – нахально, подобно Хайсану, улыбнулся Вон и, будто сам он всегда оставался серьезен, легко закинул руку на плечо Лину. И, указав подбородком на шутника, весело, как ни в чем не бывало, сказал: – Это Хайсан, Лин. Все называют его самым выдающимся из внуков Чингисхана. Он волк^[30] среди волков, что храбростью и зверской жестокостью напоминает самого великого хана и Толуя^[31]. А это Суджон-ху Ван Лин, привезенный из Корё аманат, мой шурин, Хайсан. Он один из двух людей, кого я люблю больше всего, и висел я на нем, потому что он сказал, что собирается меня покинуть.