– Окна открываются изнутри, – задумчиво проговорил он. – Когда нашли тело, окна были закрыты. Тело находилось на ковре у камина, предположительно женщина удалилась об угол камина, когда падала, так написано в экспертизе. У тебя какой рост? – Герман оценивающе оглядел меня, – примерно, метр шестьдесят шесть. У неё был такой же. Иди сюда.

Я подошла ближе. Мне очень интересно, что будет дальше?

– Следственный эксперимент? я с любопытством посмотрела на Германа.

– Ну, какой эксперимент через полгода. Так, мысли вслух и предположения, – Герман полез в телефон. – Смотри, это фотография потерпевшей.

– Откуда она у тебя? – я рассматриваю на фотографии женщину, которая лежала на спине с открытыми глазами, с безвольно откинутой правой рукой. У неё тёмные волосы, а на виске застыла кровь. Неприятное зрелище.

– Ты забываешь, где я работал, – хмыкнул Герман, – удалось заглянуть в дело. Впрочем, как такового дела и не было, но вот фотографии Янины остались. Её кстати, звали Янина Владленовна.

Герман неожиданно опрокинул меня, и я чуть не впечаталась плечом в камин. Но я не ударилась, вернее он ослабил удар, вовремя удержав меня в руках. Я хотела завизжать, но не успела.

– Тихо, Маруська, – строго предупредил Герман, – не срывай мне эксперимент.

Он продолжает удерживать меня в руках, крепко прижимая к груди. Это тоже его эксперимент? И у меня сердце уже забилось, как у пойманной птицы. Мне кажется, что Герман слышит, как оно барабанит по рёбрам.

– И долго будет длиться эксперимент? – пропищала я, чувствуя, как внутри живота оживает стайка бабочек, и меня начинает потряхивать.

Герман разжал объятья и отпустил меня на волю.

– Все ясно, – усмехнулся он.

– Что вам ясно? – тут же спросила я, постепенно приходя в себя. Может быть он понял, как действует на меня?

– А ясно то, что погибшая Янина, имея такой же рост, как у тебя, не могла сама удариться об угол камина. Это невозможно, учитывая, где она лежала. А лежала она вот здесь, – Герман кивнул головой на ковер. Если бы она потеряла сознание от повышенного давления, например, как указанно в экспертизе и упала, то максимум ударилась бы плечом, как ты сейчас.

– Но почему этого никто не заметил? – удивилась я. – Ведь здесь была следственная группа, специалисты. Они не могли этого не заметить?

– Наверное потому, что Янина якобы была дома одна. В этот день она отпустила прислугу на выходные. Двери и окна были закрыты изнутри, – пожал плечами Герман. – Вот и появилась версия – несчастный случай. Но это не так, её ударили в висок, – он перевёл взгляд на канделябр, – чем-то подобным, может быть даже этим подсвечником.

– Это канделябр, – поправила его я, – подсвечник – это подставка для одной свечи, а канделябр – подставки для свечей с несколькими ответвлениями или рожками. Они рассчитаны на несколько свечей – от двух до семи.

Герман насмешливо посмотрел на меня.

– Да какая разница, как назвать эту рогатую декоративную штуковину, если она вполне могла быть орудием убийства. Очень удобно. Берёшь в руку, размахиваешься и попадаешь прямо в точку. А потом стираешь отпечатки и оставляешь там, где она стояла. Ищут, ищут орудие убийство, оно прямо под носом, и никто не догадается, что его не унёс убийца.

– Но как мог проникнуть убийца в дом, а потом куда он мог скрыться, если двери и окна закрыты изнутри? Не мог же он провалиться под землю? – недоумённо спрашиваю я.

– А вот это нам придётся выяснить, может быть и мог, – многозначительно проговорил Герман.

– Её нашла прислуга, когда вернулась? – предположила я.

– Нет, – мотнул головой Герман. – Соседка пришла к ней в гости, в окнах горел свет. Сначала она стучала, никакого ответа, потом начала волноваться и вызвала слесаря, благо он живет через дом. Они вскрыли замок и выяснили, что хозяйка мертва.

Глава 5. Герман

У Маруськи горят глаза от предвкушения предстоящего расследования. Мне это хорошо знакомо, сам был таким десять лет назад. Хочется всё и сразу, выяснить и вывести всех злодеев на чистую воду. И только с годами понимаешь, что в расследовании главное -выдержка, пауза, как любил говорить наш Дед или главная героиня романа Сомерсет Моэм «Театр». Умеешь держать паузу, ты – профи. А я умею. Но неугомонная Маруська уже куда-то меня тянет за руку.

– Ну, Герман Валерьевич, что вы застыли? Пойдёмте, скорее!

– Куда, пойдёмте? – усмехаюсь я. – Кстати, ты опять переходишь на «вы». По «легенде» ведь мы пара. Априори должны говорить друг другу «ты». Спалить нас хочешь?

– Я не хочу спалить, – покаянно проговорила Маруська, – просто я ещё не привыкла. Но я исправлюсь. Я вот что подумала, в библиотеке обязательно должны быть какие-то интересующие нас вещи.

– Например? – приподнял я бровь.

– Фотографии, портреты, книжки, да что угодно. Это ведь старинный дом? Должны быть старинные книги. Или всё-таки дом не старинный?

Я пожал плечами.

– Вряд ли это старинная усадьба, переделанная на новый лад. Наталья говорила, что тётя и её муж купили землю ещё в девяностые. Не думаю, что от старой усадьба что-то осталось. Если и осталось здание, то реконструкция, конечно, здесь обошлась в копеечку. Но результат того стоил. И мы с тобой можем это оценить.

В поисках библиотеки мы прошлись по первому этажу, она оказалась в самом конце коридора – огромная комната, заполненная стеллажами с книгами аж до потолка. Свободные стены увешаны старинными портретами. Я, конечно, не такой уж и знаток живописи, но сразу понял, что это подлинники, вот кто автор, не скажу. Но Маруська ахнула.

– Ничего себе! Да это же Рокотов.

– Кто-кто? – растерянно переспросил я. Фамилия Рокотов мне, конечно, знакома. Один из самых узнаваемых и ярких портретистов в XVIII столетии. Но с чего Маруська взяла, что это его картины? – А ты откуда знаешь? – подозрительно поинтересовался я, оглядываясь на девчонку.

– Он использовал целый ряд приемов, по которым можно безошибочно определить его руку, как мастера, – улыбнулась Маша. – Например, у Рокотова есть фирменная «дымка», размытость изображения или застывшая в пол оборота фигура, лёгкая полуулыбка. Вот смотри, на этом портрете как раз есть «дымка» и лёгкая полуулыбка, – Маша указала на портрет молодой женщины.

Я внимательно рассматриваю портрет на стене. Незнакомка на портрете красива, несмотря на дурацкий парик, вряд ли это паклеобразная составляющая может быть волосами молодой красавицы. Хотя кто их знает, может они пудрили волосы, приближая их к виду парика? Портрет примерно восемнадцатого века. Интересно, это просто портрет или портрет какого-то далёкого предка бывшей хозяйки? На этот вопрос может дать ответ только Наталья, если она, конечно, знает. Дальше на стене тоже портреты, но эти явно уже девятнадцатого века.

– А это какой художник? – спрашиваю я, указывая на другой портрет, на котором тоже изображена женщина, только мне она показалась смутно знакомой. Как будто я уже когда-то видел подобный портрет. Женщина – брюнетка, с распущенными волосами, с соболиными чёрными бровями, глазами, как чёрные маслины, пушистыми ресницами, которые отбрасывают тень на щеки. А на левой щеке маленькая родинка, или это мушка? Красивая! – произношу я, – похожа на «Незнакомку» Крамского.

Маша остановилась напротив портрета и, закусив губу, перевела на меня ошарашенный взгляд.

– А это и есть Крамской, – она показывает мне размашистую подпись в левом верхнем углу картины. – И ты прав, молодая женщина действительно похожа на героиню знаменитого портрета. Может у Крамского была тайная любовь или это собирательный образ, которым он наделял всех своих героинь? А давай спросим у Натальи.

– Добрый день, – неожиданно у нас за спиной раздался бархатный баритон.

Мы с Маруськой резко обернулись. В дверях библиотеки стоял интересный мужчина и с любопытством разглядывал нас.

– Добрый, – поприветствовал его я, а Маруська улыбнулась. Вот офигенная у неё всё-таки улыбка. По реакции мужчины я понял, что это не только моё мнение.

– Николай Глинский, – улыбнулся он Маруське в ответ, – дальний родственник умершей. На удивление она упомянула меня в завещании. Не знаю, как она нашла меня, но мне позвонил её нотариус и пригласил присутствовать при оглашении завещания. Кстати, на портрете, который вы так тщательно рассматриваете, изображена моя прабабка – Глинская, мать моего деда. А вы тоже родственники Янины, очередные претенденты на наследство? Сколько же нас всего?

– Нет, я – Огарёв, Герман Валерьевич – адвокат Натальи Юрьевны Скульской, а это, – я кивнул в сторону Маруськи, – моя девушка – Маша. Наталья Юрьевна любезно пригласила нас погостить у неё в доме, а заодно и разобраться с вопросами будущего наследства. Наталья Юрьевна за всю свою жизнь ни разу не слышала, чтобы у Янины были родственники, кроме неё.

– А откуда вы знаете, что на портрете изображена ваша прабабка, если раньше никогда не бывали в этом доме и не встречались с Яниной? – тут же влезла любопытная Маруська.

– У моего деда была фотография этого портрета, – невозмутимо ответил Глинский. – Эта семейная реликвия, её хранил мой отец, теперь она у меня. Нужно же знать свои корни. А с чего это Наталья Юрьевна взяла, что нужно разбираться с наследством? – недобро взглянул на меня Глинский. – Насколько я понял, в завещании фигурируют четыре человека. Очевидно, каждому отписана определённая часть наследства. Изменить завещание нельзя, так что придется смириться с тем, что тебе отписано.

– Изменить нельзя, – прищурился я, – но можно оспорить, или признать кого-то «недостойным наследником», например.

– Что значит, «недостойным»? – нахмурился Глинский.

– Согласно закону, недостойными наследниками признаются лица, совершившие противоправные действия в отношении наследодателя, – медленно проговорил я, сканируя лицо Глинского. – Это могут быть умышленное лишение наследодателя жизни, нанесение ему тяжких телесных повреждений, причинение психического вреда, уклонение от содержания наследодателя и другие подобные действия.

– То есть, вы хотите сказать, что Янину могли убить? – уточнил Глинский. – И это вполне может быть один из претендентов на наследство?

– Ничего подобного я не говорил, – усмехнулся я. – Просто ответил на ваш вопрос о «недостойном наследнике».

– Простите, пожалуйста, – снова вклинилась Маруська, – а вы внук брата матери Янины? Наталья Юрьевна рассказывала, что у её бабушки был родной брат – Петр Глинский. Она предположила, что он погиб во время революции, так как о нём никто больше ничего не слышал. Но оказывается он остался жив?

– Да, дед остался жив, – прищурился Николай, – он уехал во Францию, во время Второй мировой войны принимал активное участие в сопротивлении фашистской Германии, а после войны в 1953 году вернулся в Россию, то есть в СССР. С тех пор наша семья живёт в России, в Питере. Деда, конечно, уже нет в живых, отца к сожалению, тоже. Из Глинских остался только я. Но я знал, что у деда была сестра. Отец рассказывал, что дед навсегда вычеркнул её имя из своей памяти, так как она связалась с чекистом, именно с тем, кто расправился с её родителями. Дед в это время был на войне, я имею в виду, империалистическую, 1914 года. Ему рассказали соседи, когда он вернулся. Больше он не видел свою сестру, вернее, не желал видеть, а вскоре уехал во Францию.

Маруська замерла.

– А Наталье вы рассказывали эту историю?

– Зачем, – пожал плечами Глинский, – она встретила меня, если не как врага, то как соперника. Её бы воля, она меня на порог бы не пустила, но увы, – он зло усмехнулся, – она вынуждена исполнить волю покойной. И вот я здесь. Придётся прожить целую неделю в этом доме, чтобы узнать, что же мне оставила в наследство дочка последней из рода Глинских. А вы, Мария, значит, девушка Германа Валерьевича? – неожиданно перевёл разговор в другое русло Глинский, с интересом разглядывая Маруську.

Она бросила на меня испуганный взгляд и неуверенно кивнула.