Он сидел у окна, не включая света. Улица была пустой, фонари выхватывали из темноты припаркованные машины, едва заметные силуэты деревьев, трепещущие от ветра. На подоконнике стояла чашка с давно остывшим чаем, но рука по-прежнему касалась её, будто само прикосновение удерживало связь с чем-то привычным, материальным.

Мысли были вязкими, текли не линейно, а по кругу, будто внутри головы запустился механизм обратной перемотки. Он снова и снова возвращался к одному и тому же: «Почему именно Алла? Почему так? Почему сейчас?»

И всё чаще его сознание подбрасывало самый страшный, почти неприемлемый вариант: возможно, всё это произошло по его вине.

Эта мысль возникла не как паника и не как самоуничижение, а как логическое следствие. Он был слишком давно внутри структур, где последствия всегда имели причины. Слишком хорошо знал, что случайности – редкое явление. А совпадения – почти всегда маскировка. Алла была не медийной, не влиятельной, не конфликтной. Она не наживала врагов, не участвовала в интригах. Единственное, что связывало её с чем-то нестабильным – это он.

Он. Со своими тайнами. Со своей двойной жизнью. С женщинами, которые о нём знали больше, чем должны были. С коллегами, чьи взгляды всё чаще становились внимательнее, чем того требовала этика. С тенью, которую он сам начал ощущать за спиной – не в физическом смысле, а как след, оставленный там, где не должен был быть.

Может ли кто-то знать? Узнать? Вспомнить?

Он вспомнил, как однажды, выходя из квартиры Аллы, столкнулся внизу с соседом – молчаливым, вежливым, который, казалось, ничего не запомнил. Но ведь он мог рассказать. Не потому что хотел, а просто – сказал между делом. Он вспомнил, как в университете в коридоре однажды Алёна подняла на него взгляд, в котором было нечто похожее на подозрение. Не открытое, не агрессивное – но внимательное. Как будто в ней включился механизм, сопоставляющий. Тогда он это проигнорировал. А теперь – не мог.

Даже Глебов. Антон Валерьевич, вечно раздражённый, озлобленный, казалось, не способен на действия. Но если он догадался, если услышал, если сохранил это как инструмент? И потом… воспользовался. Или передал. Или просто подтолкнул кого-то.

Он не знал. Но чувствовал: круг сужается. Пространство между им и случившимся становится всё теснее. Он больше не был зрителем. Он стоял на границе. И кто-то это знал.

Сергей встал, прошёл по комнате, задержался у зеркала. В отражении – привычное лицо, только бледнее, чуть напряжённее. Лоб со следами усталости, глаза тусклые. Ничего пугающего. Но в глубине – другое. Как будто под слоем кожи жило что-то ещё. И оно начало двигаться.

Он отошёл. Вернулся к креслу. Сел. Протянул руку к книге, пролистал несколько страниц, не вчитываясь. Он не мог читать. Он пытался просто удержаться в рутине – чтобы не потерять ощущение нормальности. Но оно уходило, как тёплая вода из ладоней.

Внезапно телефон, лежащий на столике, вспыхнул. Экран светился, имя высветилось сразу: Диана.

Он не сразу взял трубку. Смотрел на экран, как на карту, с которой нужно выбрать направление. Потом медленно протянул руку и ответил.

– Да, – голос был глухим, почти без интонации.

– Серёж… – голос Дианы был непривычным: не игривым, не капризным, а напряжённым, глубоким, чуть охрипшим, будто она долго молчала перед тем, как решиться. – Извини, что так поздно. Я просто… не могла не позвонить.

Он не ответил сразу. Молчал, слушая её дыхание в трубке. Оно казалось ближе, чем всё, что было в комнате.

– Я хотела узнать, как ты. Я видела тебя на похоронах. Ты… был другим. Не таким, как обычно. Словно внутри что-то… оборвалось.

– Оборвалось, – повторил он тихо. – Алла была мне близка.

– Я знаю, – ответила Диана, почти шепча. – Или чувствую. Ты не говорил. Но я… я всё равно знала. По тебе. По ней. Это неважно. Я не об этом.

Она замолчала, но ненадолго.

– Мне не даёт покоя всё, что произошло. Я не могу просто забыть. Алла… её смерть… Всё это слишком странно. И слишком… точно. Словно не случайность. А знак. Предупреждение. Ты ведь тоже это чувствуешь?

Сергей молчал, но молчание это не было отказом. Она услышала в нём согласие.

– Я не знаю, кто мог. И почему. Но ты должен быть осторожен. Пожалуйста. Просто… не отмахивайся. Если почувствуешь, что что-то не так – не жди. Сделай шаг первым.

– Ты говоришь, будто уже знаешь, кто за этим.

– Нет. Но у меня есть страх. Он не на тебя. Он… за тебя. Я слишком многое вижу. И в тебе тоже. Даже то, что ты не хочешь показывать. Я всегда это чувствовала.

Он закрыл глаза, прислонился затылком к спинке кресла.

– Спасибо, Диана.

– Если нужно будет что-то – я рядом. Не потому что ты мне обязан. А потому что ты мне дорог.

Она сделала паузу, потом добавила:

– Спокойной ночи.

Он не ответил. Только слушал, как исчезает её голос, пока экран не погас. И в этом молчании осталась не тревога. Ожидание. Как будто она знала: всё только начинается.

Связь прервалась. Он остался с телефоном в руке, глядя на потухший экран. И только теперь почувствовал: в её голосе было не просто беспокойство. Там было ожидание. Будто она знала, что это – только начало. И ждала, когда он это признает.

Он не думал – просто встал, как будто внутри раздался негромкий, но однозначный сигнал. Телу больше не нужно было объяснение. Ни оправдания, ни логики. Оно знало – сейчас нужно уйти. Выйти из этой комнаты, этого дома, этого состояния, которое сдавливало грудь, высушивало дыхание, распадалось изнутри. Он прошёл в спальню, накинул тёмную водолазку, застегнул пальто, взял ключи и вышел в ночь.

В машине не было музыки. Только шорох шин по холодному асфальту и шум мотора. Он ехал быстро, уверенно, даже не глядя на навигатор. Адрес был в памяти. Он не вспоминал – просто ехал. Дорога словно сама сворачивалась в нужные повороты. Улицы были пусты, как если бы весь город ушёл вглубь земли. Свет в окнах был тусклым, рассеянным. Всё вокруг дышало замедлением. Кроме него.

Когда он подъехал, на парковке стояли две машины. Лифт был пуст. Подъезд – тёплый, с запахом пыли и металла. Он поднялся по лестнице на один пролёт выше, чем нужно, потом спустился – будто пытаясь замедлить момент, а в итоге только усиливая внутреннее напряжение. Дверь открыл он сам – без стука. Постучал только в её дверь. Один раз. Коротко. Но так, что Алёна сразу поняла: это не сосед и не курьер.

Она открыла почти сразу. Была в сером домашнем свитере, босиком, волосы распущены. Лицо без макияжа, глаза – напряжённые, будто она не спала. Несколько секунд они просто смотрели друг на друга, не произнося ни слова. На её лице мелькнуло удивление, затем – тревога. И сразу же за этим – что-то другое. Признание. Понимание.

– Сергей Андреевич?.. – Алёна приподняла подбородок, и в голосе её прозвучало недоверие, почти упрёк. – Что вы здесь делаете?

Он не ответил. Только смотрел. Спокойно, твёрдо, как будто своим взглядом хотел пройти сквозь её внешнюю сдержанность.

– Я думала, вы… – Она замялась, сдвинула брови. – Это неуместно. И странно. После всего.

– Пустите, – произнёс он, глядя прямо в глаза.

Она колебалась, но отступила. И когда он шагнул внутрь, всё, что они успели сказать, перестало иметь значение.

Она отступила, приоткрывая проход. Он шагнул внутрь, не снимая пальто. И в тот момент, когда за ним захлопнулась дверь, разом оборвалось всё сдерживающее. Ни взгляда, ни фразы, ни вопроса. Он просто потянулся вперёд, нашёл её губы и поцеловал.

Поцелуй был не проверкой, не предложением. Он был актом жажды. Как если бы он неделю блуждал по пустыне и только сейчас добрался до воды. Он не гладил её – он держал. Пальцы скользнули по её щеке, перешли к затылку, крепко, почти с жадностью. Он чувствовал, как её тело сначала замирает от неожиданности, а затем расплавляется – как будто она всё это время только и ждала, чтобы не сопротивляться.

Алена не отступила. Наоборот, ответила сразу, с той же силой, с тем же жаром. Её руки оказались у него под пальто, пальцы впились в водолазку, двинулись вверх по спине. Поцелуй стал глубже, голоднее. Движения – быстрее. Не было никакой медлительности, никакого притворства, будто между ними уже было всё, и теперь не нужно начинать заново – только продолжить.

Они целовались в коридоре, не дойдя до комнаты. С каждой секундой одежда становилась лишней. Он расстёгивал её свитер с таким же отчаянием, как будто от этого зависело, выживет ли он. Она сбрасывала с него пальто, не заботясь о пуговицах. Водолазка пошла вверх, сдвинулась, он потянулся к краю её футболки – тонкой, почти прозрачной от домашнего тепла. Ткань соскользнула по коже, как шелк, обнажив дыхание.

Нетерпение росло как пожар, охватывая плечи, запястья, шею. Их тела искали друг друга с жадностью, которую невозможно симулировать. Не было времени на застенчивость, на паузы, на медленные касания. Их влекло – не только плоть, но и то, что скопилось между ними за недели, месяцы, сдерживаемые взгляды, невысказанные фразы, недотронутые жесты.

Он чувствовал, как в груди что-то взрывается, освобождается. Она – как её дыхание становится громче, как её кожа теплеет под пальцами, как она цепляется за него, будто боится, что он исчезнет. Они почти не говорили – и в этом молчании было всё. Страсть. Согласие. Потребность. Решимость.

Воронин никогда не был таким. Ни с кем. Даже с Аллой. Там было чувство, доверие, тишина. Здесь – другая стихия. Ничего ровного, ничего осторожного. Только голод. Человеческий, живой, нестерпимый. И Алёна отвечала на него так, будто он только и был тем, кого она ждала. Всю себя.

Сергей провёл губами по её шее, опускаясь ниже, чувствуя, как она выгибается к нему навстречу, как её пальцы дрожат, и эта дрожь не от холода. В коридоре стало душно. Пространство исчезло. Остались только кожа, дыхание, запах. Руки нашли пояс брюк, сорвали, как сорвали остатки прежнего мира, в котором нельзя было так – без слов, без объяснений, просто от желания.

Одежда падала на пол, скапливаясь в беспорядке, будто их тела сбрасывали не только ткань, но и всё, что между ними стояло до этой ночи. Когда он, наконец, прижал её к себе, её грудь к его груди, живот к животу, она прошептала не слово – только звук, хриплый, почти беззвучный, как рыдание, но не от боли. От невозможности больше ждать.

Они ворвались в спальню, как в убежище, где уже не требовалось ни слов, ни объяснений. Дверь осталась приоткрытой, свет из коридора ещё секундами отбрасывал их тени на стену, пока она не захлопнулась сама, как будто закрыла за ними всё, что было до.

Алёна тянула его за собой, одновременно отступая и торопя, будто боялась, что если остановится хоть на миг – потеряет его. Их тела стремились навстречу друг другу с такой силой, что любая пауза казалась невыносимой. Поцелуй был не началом, а продолжением того, что копилось – резкий, голодный, жадный, с дыханием, сбившимся раньше, чем их губы соприкоснулись. Он целовал её так, словно не виделся с ней годами, и это было единственное, что оставалось – прикоснуться, иначе сгореть.

Она цеплялась за его плечи, за шею, за грудь – не как женщина, которая хочет быть красивой, а как та, которая больше не может ждать. Он расстёгивал её одежду с нетерпением, в котором не было ни грации, ни игры – только необходимость. Её свитер, тонкая майка, нижнее бельё – всё падало на пол, исчезало, превращаясь в хрупкие следы, которые утром будут говорить о главном.

Его движения были резкими, но не грубыми. Он гладил её – не чтобы успокоить, а чтобы убедиться, что она здесь, настоящая, тёплая, открытая. Алёна дрожала под его пальцами, выгибалась, прижималась, как будто её тело искало в нём что-то большее, чем страсть – подтверждение, что он выбрал её.