– А ты знаешь, милая, во что бы в итоге вылилась эта его очередная выходка под патронажем могущественного ублюдка-хаосиста, если б не сработал установленный Лизаветой блок и Митюня опоздал с экстренным вмешательством хотя бы на секунду? Да будет тебе известно, что в троллейбусе, не считая водителя, находилось двадцать три пассажира. Трём из которых было меньше двенадцати лет. Это были дети, Света. Дети! И все бы они сгинули в пламени разразившегося там по посылу Хаоса очистительного пожара. Кроме, разумеется, спасённых Настройщиком потерянных душ. Дальнейшая жизнь, которых, как ты сама прекрасно понимаешь, превратилась бы в безвольное подчинение маньяку-хозяину, то есть фактически стала бы той же смертью для их бывших личностей. Митюнино вмешательство остановило начавшееся внутри троллейбуса кровавое безумие, а Лизин блок отсрочил взрыв, позволив эвакуировать всех несчастных из салона расширенным зеркальным порталом в безопасное место. Но искажённое Хаосом подсознание большинства спасённых людей восстановить оказалось куда сложнее, чем вытащить их из огня. И два десятка чудом выживших бедолаг отправились с места предотвращённой трагедии прямиком в стационар, где теперь будут возвращаться к норме под присмотром специалистов не одну неделю. А этот юный говнюк, ставший со своим уникальным талантом соавтором едва не случившейся грандиозной трагедии, находится у нас взаперти всего-то три дня. Даже чуть меньше. На мой взгляд, понесённое им наказание пока что несоизмеримо с порушенными судьбами двух десятков людей. Пускай посидит ещё хотя бы столько же. Ничего страшного, он у нас парень молодой. С его-то рвением потери практикант живо наверстает. Но урок зато запомнит уж точно надолго. Вот так как-то вкратце. Надеюсь, я доходчиво объяснил тебе свою позицию?

– Да-да, Капустин, безусловно, сильно виноват, – закивала Света. – Но ведь он не специально. Его вынудили…

– Это он так говорит, – поджал губы начальник.

– Ну, Артём Борисович, ведь Серёга пацан ещё совсем, – снова заспорила заступница. – Потеря навыка, четырёх уровней и болезненный просад основного параметра, уверена, уже достаточно прочистили ему мозги. Да, блин, даже стерву ту розоволосую вы выпустили на волю до обнуления её навыков. Чем Капустин-то хуже?

– Ну так-то Линда две недели в камере нашей усыхала. А навыки при этом сохранила, потому что имела внушительный запас свободных очков и бонусов теневого развития. Опять же и в этом плане на будущее паршивец получит важный урок.

– Но он ведь наш практикант! А не левый какой-то хаосист!

– Вот именно что наш, – спокойно кивнул Артём Борисович. – И за его чудачество наше представительство несёт полновесную ответственность.

– Ну, Артём Борисович…

– Ладно, я поговорю с ним сегодня ещё раз. Напомни мне через час посетить второй пост.

– А может…

– Света! Не перегибай, а то передумаю. И отложи визит к пленнику на завтра.

– Всё-всё, молчу.

– Прекрасно. Тогда организуй, пожалуйста, мне кофе и распечатай список запланированных на сегодня мероприятий.

Глава 9

– Ну, здорово, проказник, – хмыкнул седоусый визитёр, как ни в чём не бывало усаживаясь на добытый из расширенного кармана раскладной стул в метре от меня, по-прежнему без сил валяющегося на бетонном полу.

От зажжённого Борисычем и оставленного у порога яркого фонаря беспрерывно слезились мои отвыкшие от света глаза, но я всё равно, щурясь, заставлял себя смотреть по сторонам, сверяя свои слепые ощущения с реальной картинкой окружающего пространства.

– Зарасти, – прокряхтел я в ответ и, ухватившись рукой за нависающий край лежака, со стариковским кряхтением стал подтягивать к нему тело.

– Выглядишь дерьмово, практикант, – «посочувствовал» Борисыч, даже не попытавшись подхватить меня со своей стороны и помочь забраться на лежак.

– Вашими молитвами… – откликнулся я и, не удержав равновесия из-за предательски задрожавшей руки, почти поднявшись, снова плюхнулся на пол.

– Не ушибся? – хмыкнул насмешник.

– Не дождётесь, – выплюнул я в ответ фразу вперемешку с кровавой слюной. И снова упрямо полез наверх.

– Напрасно хорохоришься, практикант. Ты подвергаешься суровому, но справедливому, потому как заслуженному наказанию. Уже стартовал процесс обнуления твоего показателя Силы. С тринадцати он опустился до двенадцати. Как следствие, твоя мышечная масса усохла примерно на восемь процентов. И тебе сейчас крайне паршиво, больно и хреново, – просветил меня Борисыч равнодушным менторским тоном, наблюдая со стороны за моими отчаянными потугами вскарабкаться с пола на лежанку.

– Может, поможете? – раздражённо фыркнул я в ответ.

– Да без проблем, – хмыкнул наблюдатель. И, не вставая со стула, чувствительным пенделем по отбитой об бетонный пол заднице зашвырнул меня, как котёнка, на дерматин лежанки.

– Можно было б и поаккуратней, – пропыхтел я обиженно, устраиваясь наконец напротив визитёра в сидячем положении и, дабы не завалиться позорно на бок, откинувшись назад, опёрся спиной на бетон стены.

– Тебе что-то не понравилось? Могу вернуть как было.

– Всё норм. Спасибо, – поспешно пробурчал я в ответ.

– То-то же… И не надо на меня так волком зыркать, Сергей. В случившемся ты сам полностью виноват. Это ж надо было додуматься, – всплеснул руками Борисыч, – после всего сделанного нами для тебя, после того внимания и заботы, которыми окружили тебя старшие товарищи, ты, как распоследняя дрянь, снова пошёл на контакт с этим своим ублюдком-Хозяином. И ради халявного кача легко поставил на кон жизни почти трёх десятков ни в чём не повинных людей. Простых обывателей, защищать которых от искажений Хаоса – долг каждого честного порядочника. Ты же их не то что не защитил, а, наоборот, загнал в безвыходную ловушку Хаоса. Вот и кто ты теперь, сам скажи мне, после содеянного?

– У меня не было выбора, – возразил я. – Подручные Хозяина похитили мою девушку. И если бы я отказался ему помогать…

– Бла-бла-бла, – перебил Борисыч. – Не эту, часом, девицу ты потерял? – От яркой динамичной картинки сунутого мне под нос планшета слёзы вновь потоками хлынули из многострадальных глаз.

Первые несколько секунд видеоролик с гаджета расплывался у меня в туманное радужное пятно. А когда зрение наконец сфокусировалось на картинке, я увидел слегка припорошенное снегом широкое политеховское крыльцо, по лестнице которого неспешно спускалась моя Машка. Слава богу, живая и невредимая… Съёмка велась откуда-то сбоку. Наверняка какой-то скрытой камерой видеонаблюдения, закреплённой службой безопасности вуза на фасаде альма-матер.

– Да, это она, – откликнулся я повеселевшим голосом. – Выходит, её освободили из плена. Значит, не зря я…

– Обожди с выводами-то, – хмыкнул Борисыч. – Сперва обрати-ка лучше внимание на циферки, висящие в нижнем правом углу картинки. Как думаешь, что они означают?

– Ясен пень, дату и время.

– Совершенно верно, друг мой, – кивнул глава представительства. – Тогда последняя просьба: озвучь увиденное.

– Четвёртое декабря, четырнадцать сорок восемь.

– О как! – с довольным видом выдернул у меня из-под носа широкий экран Борисыч. – Подытожим. Тебе только что было мною предоставлено наглядное свидетельство того, как твоя одногруппница Мария Терентьева, совершенно свободная, как видишь, и никем не удерживаемая, вышла из института ровно за двенадцать минут до назначенной тебе её якобы похитителями встречи на Чёртовом пустыре.

– Но этого не может быть! Она же связанной там лежала!

– Видеописьма с подтверждением этих твоих надуманных страстей в конфискованном у тебя айфоне Лизавета не обнаружила. Уж не взыщи, – развёл руками Борисыч. – Зато вот эта реальная запись с институтской камеры видеонаблюдения, – он потряс планшетом в руке, – наглядно демонстрирует нам, что никакого похищения твоей подруги в реале не было. Ты сам только что это видел. И по факту получается, что действовал ты, практикант, в сговоре с Хозяином без всякого давления со стороны последнего. То бишь добровольно.

– Как это добровольно?! – возмутился я. – Да вы у Машки-то самой спросите!..

– Спрашивали, не сомневайся. Лизавета, выгораживая несчастного Серёженьку, лично с артефактным детектором подружку твою навестила. Прикинь, как она охренела, выяснив в итоге, что никто девицу на самом деле не похищал. Сбежав от тебя после ссоры, Мария выключила телефон и отправилась поднимать настроение на репетицию к знакомым кавээнщикам, где засиделась, покинув в итоге институт, как ты сам только что видел, без двенадцати три.

– Не знаю, как такое возможно, – схватился я за голову, – но я не вру. Меня шантажировали – это правда!

– Бла-бла-бла, – перебил Борисыч. – Слова твои бездоказательные к делу не пришьёшь. Добытые же в ходе расследование в противовес факты – вещь упрямая. А посему вердикт мой таков: заврался ты, проказник Серёжка. Ох и знатно заврался.

– Я вам не врал! Это какая-то несуразица!

– Наказанием за твой вероломный проступок станет пять суток содержания в этой камере, – продолжил неумолимый инквизитор, которым в одночасье сделался добряк-начальник. – Плюс ещё сутки штрафа за враньё и ослиное упрямство не признавать очевидные вещи. Итого тебе предстоит вытерпеть шесть суток болезненного обнуления здесь. Три дня из которых ты почти что уже отстрадал. Осталось ещё три. По истечении которых – мой тебе отеческий совет, практикант – прекращай дальше ваньку валять.

– Но…

– И чтобы больше никаких но! Раз уж набедокурил, имей, в конце концов, смелость признать свой косяк и извиниться. В противном случае твоё заключение здесь может продлиться ещё на энное количество суток – вплоть до полного обнуления параметров. Не доводи до греха, Сергей, очень тебя прошу. – На этой ни разу не оптимистической ноте Борисыч поднялся на ноги, сложил и убрал в расширенный карман свой стул и, не прощаясь, направился к массивной двери.

У меня же от пришедшего понимания, что моим словам здесь больше не верят, сделалось так паршиво на душе, хоть в петлю лезь. Даже грызущая усыхающие мышцы бесконечная ноющая боль во всём теле отошла на второй план, заглушённая внутренним опустошением от случившегося только что предательства.

Борисыч меж тем, несколько раз требовательно грохнув кулаком по монолиту двери, нагнулся за фонарём и щелчком кнопки погасил этот раздражающе яркий источник света, вернув в каземат привычную непроглядную черноту.

Загрохотал вставляемый с той стороны в замочную скважину ключ, последовали характерные щелчки отпираемого замка, и мрак камеры нарушил вскоре сполох электрического света, ворвавшийся из открывающегося проёма.

«Се-е-ейча-а-ас!» – вдруг стеганул меня хлыстом по мозгам знакомый тягучий призыв, раздавшийся в голове в параллель с отворяющейся дверью каземата.

И осознание того, что необходимо немедля предпринять, интуитивно пришло в голову само собой…

Глава 10

Щелчок пальцев левой руки, сложенных особым образом, и под действием активированного таланта воздух каземата вокруг меня превращается в густой вязкий кисель. Двигаться в котором, учитывая моё плачевное состояние, неожиданно оказывается даже проще, чем в обыденном варианте.

Да, протискивание тела вперёд сквозь этот кисель требует куда больше усилий, зато теперь полностью исчез опостылевший мышечный тремор, и опасность нечаянно завалиться от неуклюжего движения в густой субстанции безвременья затухает сама собой из-за физической невозможности резкого нечаянного падения.

Отталкиваясь руками от окружающего киселя, я с первой же попытки вполне уверенно поднимаюсь с лежанки на ноги и, по-стариковски медленно направляя каждый свой следующий шаг, плыву в сторону Борисыча, статуей застывшего возле почти распахнутой двери.

Ожидаемо пробудившаяся после первого же моего движения вперёд мигрень раскалённой спицей вонзается в затылок. Но, до хруста стиснув остатки зубов, я продолжаю двигаться дальше к спасительному выходу из каземата сквозь нарастающую лавиной головную боль.

Десять шагов. Десять удручающе медленных, полных боли и страдания перемещений ног по бетонному полу. Затылок поджаривает уже не спица, там торчит здоровенный, докрасна раскалённый лом, и не в силах больше сдерживать эту лютую боль, я захожусь на последнем десятом шаге в отчаянном крике (к счастью, беззвучном в окружающем безвременье). Что-то тёплое и липкое заливает лицо, капая и сочась одновременно из носа, ушей и глаз. Перед глазами всё плывёт и двоится в красном мареве.