Несмотря на мелодичное имя, парень с пакистанскими корнями выглядел совсем недружелюбно. Короткие чёрные волосы, такие же чёрные глаза, смуглая кожа. Крепкое телосложение и рост под метр восемьдесят придавали подростку весомость не только в классе, но и во всей школе. Такие физические данные обычно ассоциируются с лидерскими качествами, и Элиас не был исключением. Его всё время окружала свита, не ставящая под сомнение ни одного его слова. Когда я наблюдала за ними, мне открывалась сложная динамика взаимоотношений внутри группы.

Иерархия: лидер устанавливал чёткое разделение ролей. Кого-то подпускал совсем близко, а кто-то мог и подзатыльник схлопотать. Но все стремились удержаться или приблизиться к вершине и стать признанными.

Подчинение: подростки часто стремятся к признанию и принадлежности к группе, что делает их готовыми повиноваться лидеру и следовать установленным нормам. Неповиновение могло привести к исключению или наказанию, поэтому они старались соответствовать ожиданиям Элиаса, разделять его мнение и даже подражать его поведению.

Конформизм: в поисках признания и принятия подростки становились конформистами, подстраиваясь под взгляды и стандарты лидера. В долгосрочной перспективе это приводило к потере индивидуальности и автономии. Но разве это важно в пятнадцать лет?

Конкуренция: внутригрупповая борьба за внимание Элиаса временами вызывала напряжённость и даже враждебность между подростками, так как они конкурировали за признание и статус. Нередко короткие стычки заканчивались драками на школьном дворе. Лидер наблюдал и не вмешивался, пока кто-то из учителей или воспитателей не разнимал конкурентов. Тогда авторитет включался в процесс, показывая, что он рулит на более высоком уровне, решая вопросики со взрослыми представителями.

Страх потери статуса: подростки, зависимые от лидера, часто боялись утратить свой статус, если ослушаются или вступят в спор. Те, кто лишался на время или насовсем места под солнцем, пытались затеряться в толпе. Поджав хвост, они искали удобный момент исправить оплошность. В их глазах читались и страх, и надежда.

Как раз эту свиту мне было жаль больше всего. Никто им не объяснял, что такие отношения имеют разрушительные последствия, включая подавление личности, низкую самооценку и возможные проблемы в общении в будущем.

– Да, погода действительно замечательная. Я бы тоже с удовольствием прогулялась, но у вас через месяц экзамены. Самые сложные темы мы уже проработали, так что на последние занятия остались более-менее простые. Нам надо успеть их повторить.

– А мож, не надо?

Начинался типичный словесный пинг-понг, в который мне приходилось играть каждый урок.

– Элиас, надо. Всем вам в первую очередь.

– Да кому тут надо? Спросите любого. Никто не хочет ваш этот «дас» и «дасс» учить. Мирза, тебе надо? – обратился лидер к одному из своих приближённых.

– Не-а, – ответил нараспев Мирза.

– А тебе, Юзеф? – обратился Элиас к другому подростку.

– Нет конечно, – Юзеф поддержал своего авторитета.

– Вот видите? Никому этот ваш дерьмовый квалитренинг^[6] не нужен! Потеря времени!

Последние два предложения Элиас произнёс на повышенном тоне, драматически. Слово «дерьмовый» выплюнул с глубоким чувством и особым акцентом. Вот бы Элиас так на анализе текста высказывался, в тех местах, где разбирали эмоциональный посыл автора! Не-е-ет, там он молча отсиживался. Зато порассуждать о никчёмности моего труда – пожалуйста. Подобные речи вызывали у меня самые мрачные мысли. Они ранили, обесценивая весь мой труд. Я никак не могла подобрать хоть один способ мотивировать таких подростков готовиться к экзаменам. Оценки для большинства в миттельшуле не имели ценности. Система им в этом подыгрывала. Мало того что отсеяла их уже с пятого класса в самую неприглядную школу, так бывали и инциденты, когда «особенным» ученикам переставали ставить оценки. Они просто присутствовали на уроках. Где им было взять мотивацию?

– Тогда зачем ты здесь?

Я прекрасно знала, что ходить на дополнительные занятия перед экзаменами – это желание матери Элиаса. Точнее, приказ, который не обсуждался с сыном. Обычно на моих занятиях протестовали как раз те, кого родители заставляли посещать бесплатный курс. Несовершеннолетние юноши и барышни, не имея возможности противиться авторитету или последствиям за отказ, бойкотировали меня и мои усилия.

– Сам не знаю, мож, вы мне нравитесь, – Элиас произнёс это без малейшего смущения.

Ребята захихикали. Все как по команде.

– Сядь, пожалуйста, на стул и достань пенал. – Я решила проигнорировать последнее высказывание.

Пока сидящие на партах лениво слезали с них, я раздала распечатки с заданиями. Мне не хотелось терять время на мирные переговоры, торопилась начать урок.

– Ладно, только ради вас, фрау Петренко! – торжественно объявил Элиас.

Остальные ученики, не входившие в элитную группировку, сидели молча. Некоторых из них не волновало, что происходит. Другие закатывали глаза, решаясь лишь на такой немой знак несогласия с дебатами. Были и те, кто не решался ничего комментировать.

Мне показалось, что сражение позади. «Сейчас объясню тему, разберём примеры, ребята сделают упражнения, закрепят материал, мы вместе их проверим, и эти полтора часа закончатся». Как же сильно я ошибалась…

Я начала объяснять, и подход мой сводился к тому, что в первую очередь нужно понять смысл предложения. Ведь слово «дасс» с двумя «с» в немецком языке – это союз, а «дас» с одной «с» употребляется в трёх разных функциях: артикль, указательное или относительное местоимение. Каждая часть речи несёт собственную, отличную от других, смысловую нагрузку. Таким образом, нужно разобраться, о чём идёт речь. Запомнить, что союз пишется с двумя «с», в остальных случаях – с одной.

Пока я говорила, элита на галёрке развлекалась. С задних парт передавались бумажки, то и дело по классу летали какие-то предметы. Уровень шума был сносным, поэтому я не прерывалась. Иногда повышая тон, давала понять, что замечаю их возню. Сигнал действовал, но краткосрочно. Как только зрительный контакт прерывался, баловство продолжалось.

Я заметила, что другие ученики тоже отвлекаются на беспорядки. Айше, сидящая за первой партой в третьем ряду, раздражалась. В её взгляде читалось отвращение. Ей хотелось использовать шанс на моих занятиях, чтобы разобраться с как можно большим количеством непонятных ей тонкостей немецкого языка. Обычно она бомбардировала меня вопросами каждый урок. Иногда только я и могла понять её, потому что чётко оформить мысли на чужом языке у неё не получалось. Мне же, такой же иностранке, удавалось уловить суть её затруднений. Однажды Айше призналась, что понимает материал только на моих занятиях. На регулярных уроках она не решалась попросить учителей говорить помедленнее и чётче, так, чтобы ей, бежавшей с семьёй из родной страны в Европу, стало понятно. Она просила меня добавить ей заданий, чтобы заниматься дома. Спрашивала, какую книгу купить для дополнительных тренировок. После занятий подходила, интересовалась личным: сколько у меня детей, как долго живу в Германии, сколько надо времени, чтобы так же научиться говорить по-немецки.

Кристиан, сидевший на первой парте в первом ряду, тоже не одобрял помехи сзади. Иногда он оборачивался, смотрел на источник беспредела и сжимал кулаки. В один момент я услышала громкий хруст – из кулака Кристиана торчал огрызок сломанного карандаша.

Как же хотелось защитить учеников, которые тянулись к свету знаний. В их пытливых взглядах я видела стремление пробиться через стены непонимания или трудности иммиграции. Цель – победить все немецкие артикли и падежи. За пару лет догнать сверстников по английскому, который раньше они не учили в своих школах. Разоблачить икс в конце решения и вычислить гипотенузу. Разобраться с политической, социальной и учебной системами принявшей их страны и виртуозно играть в «город, страна, река»^[7].

Записав схематично на доске объяснение и примеры употребления, я спросила, всё ли понятно.

– Мне ваще ничего не понятно! – Элиас и не думал настраиваться на умственную деятельность.

– Если слушать, то всё понятно, – тихо сказал Кристиан.

Он всегда сидел один. Старался вникать как мог, и способности у него явно прослеживались. В других условиях достиг бы оценок намного выше, но он страдал от психического расстройства. Когда я увидела его в первый раз, то не поверила, что у такого спокойного на вид мальчика случаются приступы агрессии и он не может их контролировать. Я пыталась говорить с ним тихим и даже нежным голосом, когда подходила проверять задания. Поначалу он шарахался от меня и не выдерживал моего приближения. Ему нужна была дистанция. Со временем всё же приспособился или просто привык ко мне. Расстояние в двадцать-тридцать сантиметров его уже не напрягало. Ни разу я не видела, чтобы он выходил из себя. Однажды эмоционально отреагировал, когда ошибся в задаче, но так многие реагировали. Ничего агрессивного я в этом не увидела.

– Что ты сказал? – Мирза с последней парты всё-таки услышал замечание.

В направлении доски полетела ручка и попала в голову Кристиану.

– Я сказал, что слушать надо объяснение, тогда всё будет понятно, – стиснув зубы, повторил парень.

Я хорошо видела Кристиана и забеспокоилась. Не разворачиваясь к задирам, он сжимал кулаки, кожа на лице багровела.

– Ты что, самый умный тут? – Мирза продолжал наседать.

– Поумнее вас вместе взятых! – Кристиан поддался провокации.

– Сиди помалкивай, рожа прыщавая! – Юзеф внёс свой вклад в перепалку.

Приближённые Элиаса украдкой посматривали на него, как будто ждали команды «фас», а пока разминались.

– Прекратите! – опомнилась я.

Но никто даже не думал останавливаться. В Кристиана полетели карандаши и ручки. Он резко встал, с шумом оттолкнув парту, обернулся и спросил, кто это сделал. Голос его дрожал от ярости.

– Сядь на место, урод! – Юзеф зарабатывал очки.

– Сам урод! – Кристиан схватился за стул и всем видом показал, что намеревается бросить его в обидчиков.

– Прекратите немедленно! Кристиан, сядь на место! – я максимально повысила тон.

Провокация со стулом подействовала на Элиаса молниеносно. До этого момента он упивался вербальной перестрелкой, но при виде физической угрозы в нём проснулся животный инстинкт. Как это ему посмели пригрозить? Да ещё и при всех. Он вскочил, поднял соседний свободный стул и с окаменелым жёстким лицом швырнул его в моём направлении.

Уровень стресса во мне зашкалил. Ткань рубашки отскакивала от груди, дышать стало труднее. На призывы прекратить никто не реагировал. У дальней стены трое подростков, плечом к плечу, с искрами азарта в глазах и жестах, выжидали. Остальные ученики стихли настолько, что казалось, в помещении присутствует всего пять человек.

Каким-то чудом стул не долетел ни до меня, ни до Кристиана. С оглушающим грохотом железные ножки приземлились между первым и вторым рядами, задев угол парты. Понимая, что одна я не справлюсь, я показала Айше взглядом на дверь. Она сразу поняла, что делать. Выбежала в коридор, чтобы привести классного руководителя.

Тем временем Кристиан замедлился на секунду, словно сдерживая агрессию, но попытка управлять эмоциями провалилась. Бросив взгляд на лежащий стул, он с яростным воплем бросил свой, которым вначале только припугивал. Бросок был слабым, но ножки громыхнули о пол так же сильно. Путь между рядами заблокировался.

– Успокойся, псих! – Юзеф всё складывал в копилку очки.

– Сам ты псих!!! – неистово заорал Кристиан.

– Иди мамочке пожалуйся, сукин сын. – Мирза тоже не упускал шанса.

В Германии на сайте одного издательства лингвисты, да и сами подростки, входящие в комиссию, определяли «молодёжное слово года». Из чаще всего мелькающих словечек выбирали более или менее культурные, похожие на сленг: кринж, лост, смомби. Но молодое поколение не позволило навязать им их «слово года». Они проголосовали за то выражение, которое в реальности использовали все: сукин сын.